Николай Наумов - Юровая Страница 11

— Э-э… семи бабам подолами не выгрести! — прервал его голос из задних рядов.

— А-а-ах-ха-ха-ха-а! — загомонила толпа. — И ей-богу верно… Семи бабам… ну и сло-о-во!

— Верно… а-а-ах как верно. Ты, Иван Николаич, с фортуной мужик, — усиленно возвысив голос, крикнул ему тщедушный старик, барахтаясь в толпе. — И голова мужик!

— Мужик, да ума-то…

— Ума ло-о-хань!

— И за мир он, братцы, стоит, и ей-богу.

— Сосенка!.. Взыщи его господи!

— А-а-ах, Иван Николаевич, как ты нас объехал, ну-у-у, подъел не прячь купца. Пошли те господи фортуны, послушали тебя на свою шею, — чуть не в голос укоряла его расходившаяся толпа.

— Да дай тебе господи, Роман Васильевич, веку, и тебе, Борис Федорович, — то ись пошли вам господи за науку вашу — за мирское раденье. И продадим мы рыбу с вашего слова по благословению!

И слился этот говор в общий гул, в котором терялась всякая нить хотя какой-нибудь мысли. Иногда еще ухо могло уловить резко произносившиеся отдельные слова: "харчи", "убытки", "пошли господи", "копыто" и т. п.

Роман Васильевич зарделся ярким румянцем от сыпавшихся на него похвал и благословении, и в самодовольном смущении растерялся, не зная, куда смотреть, что говорить. Но Иван Николаевич заметно побледнел. Среди посыпавшихся градом укоров он не проронил в свое оправдание ни одного слова и только с грустною задумчивостью смотрел на волнующуюся толпу.

— И правду ты, Роман Васильевич, сказал, — произнес, наконец, он, качая головой, — пра-авду, общество наше что скворя! Прости, что пообидел тебя, хотел с дураками пиво варить, да сколь не вали в него хмелю, оно все солодит, а в солоделом и проку нет!

И, повернувшись, он медленно стал пробираться в толпе к дверям и вышел незамеченным в разгаре бушевавших толков.

-

— Пошто же вы это не выдержали, в отпор-то пошли, а? — спросил Петр Матвеевич пришедших к нему в тот же день крестьян с предложением купить у них рыбу. — А я-то было порадовался за вас: пушшай, думал, поторгуют, поправятся, своим умом поживут!

— Пожили своим-то умом, будет, на-агрелись! — ответил ему Парфен Митрич, тот самый седой старик, у которого еще по осени лошадь попала копытом в колесо.

— Скоро же надоело вам, нечего сказать, — с иронией заметил ему Петр Матвеевич.

— Умом-то жить надоть, чтоб в кармане было, а карман пуст — так не поживе-ешь! Брюхо-то заставит по чужой пикуле плясать.

— Нешто вы голодны, на брюхо-то жалитесь, а? — спросил он.

— Сыты бы были, не шли бы к тебе с поклоном! Плакать-то да кланяться, Петр Матвеевич, никому не сладко, слезы гонят; — говорил Парфен Митревич, стоя впереди всех.

— Рыба первеющая по губернии, а всё мало, всё голодны, всё плачетесь, наро-од же вы!

— Жирна рыбка-то, не по нашему рту!

— Приелась? Ну, оно точно, осетрина-то отбивает! — с иронией ответил он, барабаня пальцами по столу.

— И не пробовали!

— А-а!.. так вы испробуйте, и поглянется. Чем без пути; на голод-то жалиться. Вон Иван Николаев, и видать, мужик с умо-ом. "Я, говорит, сам съем", и гляди, в тело войдет! И вам бы, по-моему…

— А-а чтоб ему пусто! — пронеслось вместо ответа в толпе. — Ты и не поминай нам об нем, осерчаем!

— За что б это?

— Подъел он нас, а-а-ах! — всплеснув руками, ответил ему Парфен Митрич. — Не причь татя!

— Иван-то Николаев? — с притворным удивлением спросил Петр Матвеевич. — Да чем же, мужик-то он ровно обстоятельный, а?

— Неуж ты не слыхал?

— Впервой! — не изменяя себе, ответил Петр Матвеевич.

— Чудно, как это ты не слыхал? — с недоверием спросил Парфен Митрич, пристально посмотрев на него. — Наговорил-то он нам много, да без пути, — начал он, — не продавай, говорит, своей рыбы ни по чему Петру Матвееву, установь свою цену, а на его улещения души не клади. Придет, говорит, сам придет и склонит выю!

— Я-то это? — прервал его Петр Матвеевич.

— Ты… ты нам-то будто, мужикам!

— Гляди ж!.. Хе!.. А вы и послушали?

— Послушали! Опричь нас ему рыбы-то, говорит, негде взять, — продолжал он, — и придет, придет, говорит, и поклонится. И куды это девался у нас на ту пору ум-то, а-а-ах ты, братец мой, а? Не диво ли? Ну, и не продавали, стояли на своем. И торговали ее у нас — упорствовали, и достояли, друг мой, что у иного таперь вместо прибыли-то слезы! Вот он чего поделал с нами, провалиться бы ему!

— И не слыхивал! — прервал его Петр Матвеевич. — Оно точно, я знал, что вы цены-то подняли и стоите на них, да полагал, что вы сами энто в задор вошли, а чтобы Иван Николаев вас подбил, до меня и слуху не доходило! Так вы все это время и ждали моих поклонов, а?

— И ждали!

— Не-е-е знал, други, а то зашел бы, поклонился бы, и, ей-богу. Что ж, шея б не сломалась, — с иронией произнес, он. — Экое горе-то, а?

— Дождались бы не того исшо на свою голову, — снова прервал его Парфен Митрич, — да пошли бог веку голове да писарю, в разум-то ввели, а то бы, голубь, сел нам Иван-то Николаевич на шею, о-о, сел бы! Твердит одно: беспременно, купит, и пять рублев, говорит, положь — и за пять купит.

— А что, други, вправду-то сказать, он, пожалуй, и верно говорил вам, — начал Петр Матвеевич после непродолжительного раздумья. — Где бы мне, в самом-то деле, купить ее, а? Если бы, как в лонские годы, рыба-то мне понадобилась?.. Ведь негде! Я вам и говорю-то это теперя на тот случай, что меня уж это дело не касающе. Мне не покупать ее, рыбы-то, я и торговать более не хочу ей и заехал-то будто счеты свести!

Крестьяне, в свою очередь, с недоумением выслушали его, не понимая цели, к которой клонились его слова.

— Не в руку она мне что-то пошла, и-и бог с ней! Бумажным товаром позаймусь, — продолжал между тем Петр Матвеевич, с раздумьем барабаня пальцами по столу. — А вам бы, на мой ум, право, не торопиться продавать-то ее, постоять бы исшо за свои-то цены. Придет исшо — не я, так другой кто ни на есть, и поклонится, может, тогды и помянете Ивана-то Николаевича, а и ждать-то много ль? Завтра ярманка, к вечеру, гляди, и в обратный будут собираться.

— Обожди, легко это говорить-то, Петр Матвеич! — вступился сутуловатый крестьянин, первый поднявший в волости голос против Ивана Николаевича. — Неуж мы, по-своему-то, не смекаем же, что Иван-то Николаевич и прав, пожалуй, да ведь нужа, друг! Ждать-то тогды ладно, когда в кармане не свербит, а ведь завтра ярманка, а мы ей живем, в нее-то и подушную заплатишь, и обуешься, и оденешься, и всякого запасу прикупишь! Гляди-ко! — И, подняв ногу, он показал ему прорванный бродень. — А ведь их купить надоть, а на чего купишь-то? Спроси, есть ли у кого в миру-то хоша медный грош за душой, а? И продашь, продашь задешево ее, только купи-и, нужа-то не терпит! Иной уж слезми от нее обливается, а у иного, то ись, и хлеба-то нет, как у меня вот, а семья, семья, семья, сизый… Все пить, есть хотят! И у хлеба сидим, не погневим бога, да хлеб-то энтот не по нас; неуж ты думашь, и мы бы не поели рыбки-то? Поели б, и как бы исшо поели. От сладкого-то куса никто рот не отворотит, да вот ты съешь-ко ее, испробуй, так чем подушную-то справишь? Чем по домашности дыры-то заткнешь? А много дыр-то, о-ох, много! Успевай только конопатить! Иной бы и в город чего свез, нашлось бы, по домашности-то, да куды повезешь-то? Триста-то верст отмерить на одной-то животинке — нагреешь ноги, и без пути нагреешь-то их; что и выручишь, все на прокорм тебе да лошадушке уйдет, а домой-то сызнова приедешь ни с чем и проездишь-то немало время, а кто робить без тебя дома-то будет? А ведь домашность тоже не ждет, иное время час дорог. Вот и суди мужичье-то дело. А ты лучше помоги нам, купи-и, век за тебя богомольщики-то! — заключил он.

— И рад бы, Ермил Васильич, помочь, верю я вам, — ответил ему Петр Матвеевич, — да, вишь, торговать-то рыбой не хочу боле; в лонские-то годы, сам знаешь, за мной дело не стояло, пе-е-ервой был покупатель-то!

— И, напасть! — прервал его Парфеи Митрич, всхлопнуз руками по бедрам. — Да не-ет, это ты балуешь, пужаешь только нас, что не покупаешь рыбы-то, а? — И он посмотрел на него с выражением мучительного беспокойства в лице.

— Не маненькой я, Парфен Митрич, в темную-то играть! — заметил ему Петр Матвеевич. — Да что, рази опричь меня некому продать-то ее, а-а? — спросил он.

— Было бы кому, и не докучали!

— Эвон сколь народу наехало, да некому, а-а-ах ты, седой статуй!

— Не ахтительный народ-то!

— О-о! Чем же? Народ все с деньгой!

— В карманах-то не шарили, может и с деньгой, да мелошники.

— На свал-то не берут?

— Про свою пропорцию купили, одно и поют.

— Ну, это горе! — ответил Петр Матвеевич.

— Всплачешь!

— Помочь-то вам чем бы, это как на грех, ровно я и денег-то с собой не захватил, — говорил он, задумчиво глядя в угол, — право, грех, да у Силантия-то Макарыча вы были? — спросил он.

— Были, не обошли!

— А-а! Он-то чего же говорит?