Песчаная роза - Анна Берсенева Страница 11

ней была определенность, и всяко лучше было сидеть в офисе, глядя сквозь дождевые линии на прекрасный Тверской бульвар за окном, чем слоняться по квартире, не зная, чем себя занять, а вернее, не находя в себе желания чем-либо заниматься. В хорошую погоду Соня, наверное, пошла бы гулять, но с первых дней октября дождь лил не переставая, а достаточной романтичности для того, чтобы гулять под дождем, она в себе не находила тоже, да и глупо было бы ее искать.

Она сварила кофе и попробовала читать, сидя за столом в кухне. Но внимание рассеивалось, цеплялось за случайные слова на странице, и мысли от этого приходили тоже случайные или во всяком случае необъяснимые.

Соня вспомнила, как три месяца назад Женя вернулся из Африки в Москву. Алеси даже на горизонте у него еще не было.

– Я не помешаю, если у тебя поживу? – спросил он тогда. – Загранпаспорт менять пора. И визы новые придется делать. Недели три займет примерно. Может, месяц.

– Во-первых, это такая же твоя квартира, как и моя, – улыбнулась Соня. – Во-вторых, помешать мне ты не можешь, потому что этого не может быть никогда. А в-третьих, у меня отпуск и я в Юрмалу еду, так что и сама тебе не помешаю.

– С Максом едешь?

Женька тоже чуть заметно улыбнулся ее словам о том, что не может ей помешать никогда. Связь между ними была неразрывной, но все равно им обоим почему-то доставляло радость каждое тому подтверждение.

– Одна, – ответила Соня. – Максим в командировке.

– Ты чувствуешь себя с ним защищенной? – спросил Женька.

– При чем тут защищенность? – удивилась она. И добавила: – Между прочим, еще бабушка говорила, что профессия должна меня кормить, и тогда я не вынуждена буду связывать с мужчиной программу своего жизнеобеспечения.

Бабушка говорила не совсем это, но неважно.

– Это разные вещи, – пожал плечами брат. – Все равно что зеленое и холодное. Твой заработок вообще не имеет значения. Да и его тоже.

– А что же имеет значение?

– Его готовность тебя защищать.

Она засмеялась:

– Ты говоришь, как средневековый человек!

Он улыбнулся тоже:

– В этом смысле со временем ничего не меняется.

Тот разговор всплывал и всплывал сейчас в Сониной памяти.

Тогда она решила, что Женька сказал все это из-за появившейся у него в африканских поездках привычки к опасности. А поскольку у нее такой привычки не было и быть не могло, то и мыслей таких не могло быть тоже. Но теперь она понимала, что дело было совсем не в Африке – не в крокодилах, львах или эпидемиях.

Он сказал о том, что считает главным. Он не знает, зачем людям быть вместе, если этого нет.

Но ведь ей ничто и никогда не угрожало! Чем ей было поверять свои отношения с Максимом? Она не понимала.

Как не сразу поняла и что вообще произошло. Поднимаясь той ночью на второй этаж приозерного дома, она в самом деле чувствовала только усталость и желание поскорее лечь в постель. Если сонливость считать желанием. Но лечь сразу же не смогла. В ее заторможенном сознании было физиологически ясным лишь омерзение от того, что чужие руки прикасались к ее телу.

Она встала под душ, не подумав, что вода еще не нагрелась. Холодные струи развеяли апатию, имевшую, как Соня поняла сразу же прояснившимся разумом, не физическое происхождение. И тут же она увидела все произошедшее Максовыми глазами: распахивается дверь, на пороге неизвестный громила, его согнутая рука у Сони на горле, ладонь зажимает ей рот, она голая, со спутанными волосами…

Как он мог убежать, увидев такое?! Это было так же непредставимо, как если бы он взял за хвост живую змею и спокойно сжевал.

Соня терлась мочалкой с таким остервенением, словно не грязь невидимую хотела смыть, а ярость из себя выдрать.

Душ был рядом со спальней, но, выйдя из него, она опять спустилась вниз, в комнату с камином, и легла на диван. Не могла заставить себя зайти в спальню за своими вещами и легла голая, накрывшись все тем же вязаным пледом и оставив включенным ночник. Пока не сморил сон, пестрели перед глазами яркие нитки, и непонятно было, зачем она смотрит на них, но эта пестрядь по крайней мере отвлекала от тягостных, ни к чему не ведущих мыслей.

И точно так же ни к чему не вели те мысли, что мелькали в ее голове сейчас, когда неделю спустя она сидела дождливым воскресным вечером за столом в своей кухне в Большом Козихинском переулке.

Звонок разорвал тишину. Соня вздрогнула. Домашним телефоном она не пользовалась так давно, что сначала подумала, это он звонит, и только потом догадалась, что звонят в дверь. В дверь ей давным-давно не звонили тоже, только снизу в домофон.

Она открыла машинально, лишь мельком успев подумать, что надо все-таки спросить, кто это, но замок уже щелкнул под ее рукой, да и кто это может быть, у Женьки свой ключ, значит, кто-то из соседей…

Соня так мало ожидала увидеть на пороге Максима, что невольно отшатнулась и даже ахнула, кажется. Но тут же сделала полшага вперед снова: стыдно стало этого своего движения и глупого возгласа.

– Извини, – сказал Максим. – Я не мог заставить себя позвонить тебе. Да так и лучше, думаю. Поговорить в реале.

Капли дождя блестели на его волосах. Тревога была в этом блеске. И тревога слышалась в его голосе.

– Как же ты вошел в подъезд?

Уже произнеся это, она поняла глупость своего вопроса. Какая разница, как вошел? Уж наверное не дверь вышиб.

– С соседями.

Так же глупо было бы держать его на пороге.

– Проходи, – сказала она.

Соня пошла в гостиную. Она слышала, что Максим идет за ней.

– Я понимаю, что вел себя как последняя сволочь.

Она обернулась. Глаза его блестели так же тревожно, как дождевые капли на волосах.

– Но я… растерялся, понимаешь? Не ожидал, что могу растеряться в такой ситуации. Точнее, просто не ожидал такой ситуации.

– Почему не ожидал ситуации? – Соня пожала плечами. – Всякое может случиться.

– У меня был с собой травмат. То есть должен был быть. Мне казалось, что я положил его в чемодан. Но оказалось, что нет. Я за ним побежал наверх, потому что… он так тебя держал… Я не представлял, как тебе помочь! – воскликнул Максим.

В этом возгласе было такое сильное волнение, какого Соня не замечала в нем ни разу за все время, что они были вместе. На мгновенье ей стало даже жаль, что сама она