Семья как семья - Давид Фонкинос Страница 11

– Да, конечно.

– Я вчера почувствовал: стоило мне упомянуть Стефани, как возникла неловкость. Вашей маме тоже как будто стало не по себе…

– …

– Что произошло?

– Есть вещи, о которых я не хочу говорить.

– Понимаю.

– Не смотрите на меня так. Я обещала рассказывать все как есть и не отказываюсь от этого. Но про сестру еще слишком рано…

Я по-идиотски поспешил урвать несколько подробностей в самом конце обеда, но ведь было понятно, что речь идет о чем-то сложном и несомненно мучительном. Теперь я ругал себя за бестактность. Валери и так была со мной достаточно откровенна и, главное, впустила меня в свою семью. Я дал ей понять, что, конечно же, она сама будет решать, что и когда рассказывать, и что она вовсе не обязана рассказывать абсолютно все. Я уверен, что можно собрать куда больше материала, если не давить на людей. Я сам часто сочинял именно так: не старался во что бы то ни стало отыскать нужные слова, а ждал, когда они придут сами.

Мы вышли из кафе, как друзья, которые время от времени обедают вместе. Беседа протекала просто и естественно, и я бы охотно ее продолжил. Но Валери уже и так опаздывала. Я протянул ей руку, а она поцеловала меня со словами: «Сегодня вечером вы у нас!» Она бодро зашагала прочь, но через пару секунд обернулась: «Я должна вам кое-что сказать… Мне кажется, я больше не люблю мужа. Я уйду от него. Надо, чтобы вы знали… для книги». И ушла так, будто и не сообщила ничего важного, а просто поставила точку с запятой в тексте романа.

20

Я изумился. Почему она ни с того ни с сего это сказала? Причем так, что у меня даже не было возможности ей ответить. Я решил – наверно, для придания сюжету остроты. Она же уточнила: «Важно, чтобы вы знали для книги». Хочет оживить мой замысел. Я ведь все время чувствовал: она боится, что ее жизнь недостаточно увлекательна; мне даже приходилось успокаивать ее на этот счет. Она хотела показать, что переживает драму? Насколько ее заявление серьезно? Накануне я ужинал с утомленной парой, отнюдь не радующейся жизни. Но так говорить о сокровенном – это все-таки странно. Несмотря на объединяющий нас договор, я оставался для нее чужим. А может, именно мое присутствие заставило ее облечь в слова то, что она чувствовала? Я побуждал ее говорить о себе, и благодаря этому она смогла взглянуть на свою жизнь по-новому. Я и думать не думал об этой стороне дела, но теперь был твердо убежден, что мое вторжение в семью Мартен вызовет бедствия.

21

Немного спустя Валери откроет мне кое-какие подробности. Муж к ней больше не прикасается. Она ощущает себя мертвой для чувственной жизни. Да, так и сказала: мертвая для чувственной жизни. Сколько жестокости в этих словах! Если на тебя никто не смотрит, можно умереть.

Тем не менее Валери видела, что еще может нравиться. Один из ее коллег, Пьер, делал ей все более и более прозрачные намеки, отпускал комплименты ее внешности или предлагал после работы зайти в кафе. Нельзя сказать, что Валери оставалась равнодушной к этим знакам мужского внимания, но в глубине души находила их жалкими. У нее не было ни малейшего желания бежать после уроков в какую-нибудь гостиницу Вильжюифа и там заниматься любовью с человеком, который ее совершенно не привлекал и к тому же не собирался уходить от жены. Убогие адюльтеры Валери отпугивали. Ей хотелось телесной близости, но никак не любой ценой; недостаток любви не лишал ее гордости.

Она оттолкнула Пьера, и тот в конце концов сошелся с Маликой – ответственной за профориентацию учеников. У Валери вызывало отвращение то, что все об этом знали; она сама не вынесла бы унизительных пересудов. Она невольно представляла себе два жалких тела – одно на другом. Сколько это продлится – несколько недель, максимум несколько месяцев. И ладно бы речь шла о внезапной всепоглощающей страсти, но ведь ничего подобного не было. Обычная история, все известно заранее. Впрочем, обнаружилась одна удивительная подробность: жена Пьера обо всем узнала. Можно было бы ожидать психодрамы, но нет, ничего не произошло. Верх безразличия: другой тебя физически обездоливает, а ты не реагируешь. Пьер был просто убит. Он ждал от жены хоть какой-то, хоть минимальной реакции, но она не сказала ничего ни тогда, ни потом.

Валери считала, что ее муж повел бы себя иначе. Хоть он к ней и не прикасался, он все равно ужаснулся бы тому, что жена может ему изменить. Ей было приятно так думать. Может, это все, что им оставалось, – ощущение, что они еще немного принадлежат друг другу.

22

После обеда я решил заглянуть к Мадлен. Она встретила меня широкой улыбкой и тут же отправилась на кухню готовить чай. Совершенно так же, как накануне. Сидя в гостиной, я вспоминал о своих бабушках. Я часто задумывался над тем, чем они заполняют свои дни. И Мадлен тоже – что она делает, как проводит время? Ходит в магазин, гуляет, встречается с дочерью, иногда с внуками и, уж конечно, смотрит телевизор (одна из моих бабушек целыми днями не отрывалась от первой программы). Можно ли заполнить этим жизнь? В какие отношения вступает человек со временем, когда его остается совсем немного? Меня не отпускают все эти вопросы.

Мадлен вернулась, и я спросил, как прошло ее утро. «Да у меня минутки свободной не было», – ответила она. Не знаю, чем она занималась, но ответ я получил. Она не испытывала скуки. Очень странно, но пожилые люди действительно редко скучают. В отличие от детей, которые не выносят ни минуты ничегонеделания. Несомненно, с определенного возраста отношение ко времени меняется, исчезает потребность непременно чем-нибудь его занимать. Помню, я как-то через окно увидел свою бабушку (она жила на первом этаже). Бабушка сидела на диване и ничего не делала. Можно было подумать, что она медитирует, но нет, она как будто просто отдыхала от себя самой. И на ее лице отражались самые разные эмоции, но уж никак не скука.

Только я собрался начать очередной сеанс воспоминаний, как Мадлен спросила:

– Вчера вечером у моей дочери все прошло хорошо?

– Очень хорошо.

– А ее муж вам понравился?

– Очень симпатичный, – ответил я, чувствуя себя обязанным соблюдать нейтралитет.

– А Жереми? Уж он-то наверняка болтал не переставая!

– …

Можно было подумать, что мы с Мадлен говорим о разных людях. Конечно, сколько