Приданое - Елена Воздвиженская Страница 11

оттаяло девичье сердечко, успокоилось. Приходила Устя, звала к себе, упрашивала, умоляла, рыдала даже, да только Софья лишь качала головой. Устя, обидевшись накрепко, ушла, не разрешив и проводить себя. А ходила она тяжело, ноги, как столбцы сделались, пальцы на руках толстые, неповоротливые, и всё-то болело у ней что-то, хотя никогда хворой не была, здоровье было крепкое в девках. Софья вздохнула, постояла у плетня да вернулась в избу.

– Что, к себе зовёт? – хлопоча у печи, обернулась к ней баба Стеша.

– Зовёт, – опять вздохнула Софья.

Баба Стеша покачала головой:

– Эх, девки, и как её угораздило-то за Пахома пойти? Нешто любовь такая?

– Не знаю, бабушка, – подперла кулачком подбородок Софья, – Поначалу-то она вроде меня слушала, а после… Словно околдовали её.

– Околдовали, говоришь? – баба Стеша замерла у печи с ухватом в руках, – А ты ведь права, девка. Мать-то Пахомова нехорошими делами занимается, это все знают.

– Ты что же думаешь, бабушка? Нешто приворожили Устю?

– Всё может быть. Мы с тобой вот как поступим. Сходим в соседнее село завтра, не откладывая. Там знахарка живёт, Матрёна. Сильная она. Спросим её как быть.

Сказано-сделано. Следующим же днём побывали баба Стеша с Софьюшкой у знахарки, и вот что она им сказала…

– Порчу чёрную сделали на твою сестру, да вдобавок присуху сильную, кладбищенскую. Какая же поганка так над девкой поизмывалась?

– Так свекровь её, – пробубнила бабка Стеша в ответ.

Знахарка разложила карты, нахмурилась:

– Верно баете. Она. Привязала невестку к своему сыну чёрными нитями. Её и качает теперь, как на качелях, то вроде любит она его, то ненавидит так, что мочи нет. Да и болеет бедная.

– Болеет, болеет, – закивала бабка, Софья же молча слушала, боясь пропустить хоть слово, – Отёкла вся, водянка у ей.

– Вот что, – сказала знахарка, смахнув со стола карты, и, завязав их в красный платок, сунула в угол, где разложены были травы да коренья, – Дам вам травы, станете их запаривать да отвар делать, нужно, чтобы девка пила его десять дней. Скажете ей, что от водянки это. Ей и правда от него полегчает, отёки уйдут. Но самое главное, голова у неё прояснится и пелена спадёт. И ещё вот пояс дам ей наговорённый, из шерстяной нити связанный, пущай обвяжет его вокруг живота под рубахой, так, чтобы свекровка не видела и носит, не снимая. После того, на одиннадцатый день, приведёте её ко мне, как хотите уговаривайте, но иначе не смогу я ей помочь, должна она быть здесь, как отвар выпьет. И поторопитесь, родит она скоро. Недельки через две. Можем не успеть.

– Как не успеть? – подала, наконец, голос Софья.

– А вот так, – знахарка бросила на девушку цепкий взгляд пронзительно голубых, как льдинки, глаз, и холодом обдало Софью, а после бросило в жар, – В дитя жизнь её перетечёт, а сама она погибнет. Слишком сильно приворот её скрутил.

– Погибнет, – обомлела Софья, побледнев.

Знахарка вздохнула, а после, сменив строгий тон на ласковый, устало ответила:

– Свекровка её лезет туда, куда не знает. Думает, что она всемогущая, а на самом деле чёрт те что творит, не умеючи. А такие только хуже вредят, чем настоящие-то ведьмы. Вы носы не вешайте, сейчас не до того, уговорите Устинью пить отвар, а после поезжайте ко мне. Жду.

– Да как уговорить-то, коль она на меня обиделась крепко?

– А я всё устрою, об том не тужи. Сама придёт.

Вышли бабка с Софьей из дома знахарки с мешочком, в котором травы лежали, да с поясом в руках, задумчивые, и отправились через лесок в обратный путь. И вот диво, как знахарка сказала, так и случилось. Пришли они домой, а там Устя на крыльце сидит, их дожидается, охает, ещё больше распухла.

– Устя! – кинулась к ней Софья, – Ты как тут?

– Да пошла я до Катерины, она мне пелёнок обещалась из холстины нашить, и по дороге поплохело мне что-то, вот и завернула к вам отдышаться. А вас и дома нет.

– Пойдём, пойдём, милая, я чаю заварю, – подмигнула бабка Стеша Софье, хоть та и не видела, да сердцем всегда чувствовала других людей, и взяла Устю под руки.

В тот день напоили они Устю знахаркиными травами, а бабка Стеша поясом её подвязала и наказала не снимать, и никому не показывать, мол, пояс этот нарочный для благополучных родов.

– Прости меня, Господи, за обман, – перекрестилась она после ухода Усти, – Пусть на мне грех будет, лишь бы девке помогло.

А Усте и правда после первой же чашки отвара полегчало, аж лицом девка просветлела, глазки прояснились, и будто сдулась она малость, а то вовсе была, что квашня с тестом, рыхлая да квёлая.

– Завтра ещё приходи, на чай, – велела бабка Стеша.

– Приду, приду, бабушка, – пообещала Устинья, – Мне до того хорошо стало, словно я от кошмарного сна проснулась наконец. Голова такая ясная сделалась. Спасибо вам за чай, уж не знаю, что за чай у вас, да больно лечебен.

Ушла Устя уже не кряхтя, и не вздыхая, а спокойным шагом, а бабка Стеша благословила её вослед:

– Иди, иди, дочка, с Богом. Ничего, мы тебя вытащим из бесовских лап.

И она потрясла в воздухе маленьким крепким кулачком.

Побежали дни. Каждый раз Софья с тревогой стояла у плетня, в ожидании Усти, волнуясь – придёт-не придёт, а ну как Пахом или свекровка почуют что-то и не отпустят её, как тогда? Но Устя приходила, и едва завидев её (а Софьюшка теперь видела размытые серые пятна, но никому по-прежнему о том не сказывала) сердце Софьи успокаивалось, и она радостно улыбалась сестре. И вот наступил одиннадцатый день. Дед запряг лошадь, как только пришла Устя, а тем временем бабка Стеша с Софьей открылись Устинье, рассказав всю правду про знахарку, чай и пояс. Теперь уже Устя была понятливой, порча ослабла, и пора было заканчивать с этим.

– То-то я думаю, свекровь все эти дни лютовала, – сказала после признаний бабки и Софьи Устинья, – И так-то всегда злая, как собака, а тут и вовсе кидалась.

– Чуяла она, что колдовство её рушится, – ответила баба Стеша, – Вот и бесилась. Ну, поехали, девки, в путь.

Что там делала знахарка, того Софья, баба Стеша и дед не знали, Матрёна им велела на улице дожидаться, а только долго Устя у неё в избе была, а вышла тихая, на ресницах слезинки светлые застыли, а глазки-то прежней Усти. Кинулась она к сестре, обняла её, расцеловала:

– Прости меня за всё, Софьюшка, я как не в себе была. Свету белого не видела. Только теперь как жить не знаю… Пахома этого, с матушкой его проклятой, видеть не хочу.

– Живи, как жила, – послышался с крыльца голос знахарки, она вышла вслед за Устей, облокотилась на перила, и глядела на всех, – Судьба сама всё управит. Поезжайте с Богом и ничего не бойтесь. Всё будет хорошо.

Бабка Стеша, дед и Устинья переглянулись, поклонились Матрёне, поблагодарили её за всё, сели на телегу, да тронулись в обратный путь.

Глава 12

Шло времечко, зацвели сады кипенно-белым, зазеленела трава-мурава, заголубело небо, щебетали повсюду птицы, и на сердце у людей было радостно и сладко. Ребятня радовалась тому, что скоро начнётся жаркое лето, вновь можно будет купаться в речке и загорать, ночевать на сеновале, рассказывая до утра страшные былички, и отъедаться до отвала крупной, душистой, спелой земляникой. Молодёжь радовалась тому, что снова начались тёплые вечера и вновь станут они гулять до утренней зорьки, петь песни под гармонику, влюбляться и мечтать. Взрослый народ радовался начавшейся страде, хотелось им размять залежавшиеся за зиму кости да показать силушку свою, удаль крестьянскую. Старики тоже радовались – снова можно погреть под солнцем дряхлое тело, сидя на завалинке, да побаять о том, о сём, стосковались уж они по солнышку, на печах лежучи. Скотинушка и та радовалась – свежему ветру, что гудит в ушах, когда скачешь по дороге во всю прыть, вкусной