Александр Зиновьев - Зияющие высоты Страница 110

Большинство подписантов признало вину и раскаялось. Немногие упорствовали. Но о них сначала не знали, а потом забыли совсем.

ЧАС ДЕСЯТЫЙ

Война приближалась к концу. И решило начальство хотя бы одну крупную операцию провести по всем правилам военного искусства. Для учебника. Разведка засекла мощный аэродром противника. Охрана - несколько десятков истребителей и шесть зенитных батарей. Начальство решило поступить так. Одна эскадрилья выводит из строя взлетное поле. Другие две эскадрильи полка подавляют зенитные батареи. А другие два полка дивизии громят стоянки самолетов и склады бомб и горючего. Здравый смысл подсказывал иное, более простое решение. Пополнять самолеты, бомбы и горючее противнику все равно неоткуда. Надо с одного захода сразу разбомбить склады бомб и горючего и стоянки и удирать на бреющем. Потери будут минимальные. Взлетное поле и зенитные батареи можно будет и не трогать, они будут уже ни к чему. А это самая опасная часть работы. Но такой вариант не вошел бы в учебники.

По плану, самая опасная часть работы выпадала на долю первой эскадрильи. Если налет делать с рассветом, почти наверняка всех посшибают. Потери будут меньше, а эффект налета сильнее, если начать еще до рассвета. Но самолеты не приспособлены для полетов в темноте. И лишь один человек в полку был способен привести эскадрилью на цель. И этот человек сидел на губе. Сидел за драку в ожидании офицерского суда чести. Сам командир полка отправился на губу. Полетишь, спросил он. Полечу, сказал Человек. Если снимете губу и не будет суда. Не могу; сказал командир. Не положено. Но суд учтет полет в твою пользу. А снимать с губы на боевой вылет положено, спросил Человек. А если сшибут? О суде домой не сообщим, сказал командир. Бессмыслица, сказал Человек, Что Вам стоит отменить суд? Все равно ведь меня сшибут. Вы же ничего не теряете. Так чего же ты торгуешься, спросил командир. Как и Вы, из принципа, сказал Человек. А может, ты струсил, спросил командир. Вы допустили грубую ошибку, употребив это слово, сказал Человек.

Эскадрилья улетела без него, С рассветом. Когда ребята шли на аэродром, он сидел у караульного помещения. Сачкуешь, спросили ребята. Сачкую, сказал Человек. А мы при чем, спросили ребята. А кто тут вообще при чем, спросил Человек, Ребята ушли. И не вернулись. И было в этой истории что-то не поддающееся никакой оценке. Но неприятное. Жестокое. И несправедливое. Из принципа, подумал он. При чем тут вообще принципы? Принципиальность чужда этому обществу. Они его не поняли и не поймут. Принципиальных они быстро загоняют в безвыходные тупики и обрекают на страдания. Они просто не имеют в себе такого органа. В данном случае я чувствую себя обязанным чем-то ребятам, хотя я никому ничего не должен. Они обязаны были не допустить меня до такого положения. Но они об этом забыли. Надо избегать таких ситуаций, когда человек вынужден сам облекать их насилие в свои собственные нравственные принципы.

Видишь, небо пожаром объято.Слышишь, там начинается бой.Умирать улетают ребята.Только ты остаешься живой.Жизнь пройдет, пронесется на бреющем,Будешь время, не деньги, сорить.Молодой, пожилой и стареющийОдну мысль про себя говорить.Помнишь, небо пожаром объято?Помнишь, тот твой пропущенный бой?Помнишь, там погорели ребята?Для чего ты остался живой?

Но ничего подобного на самом деле не было. Это был лишь бред в ночь перед боем. Перед рассветом на губу прибежал связной и махнул без слов рукой. Человек затянул ремень, надел шлемофон и пошел на КП. На обратном пути его сбили. Через несколько дней он добрался до полка. Где ордена, спросил Особняк. Где документы? Где стрелок? А пошел ты на..., ответил он. Ему было все равно. Он знал, что все равно посадят. Но время было трудное. Летчики были нужны. И его выпустили. И он опять летал. И не раз был бит и сбит.

Помнишь, как погибали ребята?Для чего ты остался живой?

Ты начинаешь раскисать, сказал он себе. Хватит сентиментов!

ПОЛЕМИКА О СУДЬБЕ

Если бы Крикун в детстве ел досыта и спал на простынях, сказал Мыслитель он не стал бы заниматься всякой ерундой. Он стал бы крупным ученым. Крикун не мог стать ученым вообще, сказал Болтун, так как был для этого слишком умен и талантлив. Он сделал нечто большее, чем научное открытие. Он совершил историческую глупость. Какую, спросил Мыслитель. Не знаю, сказал Болтун. Мы этого, судя по всему, никогда не узнаем.

ЕДИНСТВО

Ты не любишь наш изм, сказал Кис, кидая похотливые взгляды под грязную и мятую юбку Жабы, из-под которой кокетливо торчала поролоновая комбинация. А изм все-таки есть воплощение чаяний. Чаяний идиотов, сказал Сотрудник. А если и не любит, так разве это преступление, сказал Мыслитель. Заткните этому кретину пасть Жабиной сиськой, сказал Супруга. Мальчик растерялся, решил переписать всех без разбора. И пусть потом сами разбираются. Сослуживец, обняв Претендента, затянул:

Коллективные умыДегенератов многих,Это - хор глухонемыхИ балет безногих.

Силен, бродяга, сказал Сотрудник. Какой талант гибнет. А Сослуживец, отбивая такт о череп Претендента, импровизировал без передыху:

Раньше первым был агент.А теперь - антилигент.Подождем еще немного,Пошагают оба в ногу.

Захмелевший Мальчик впал в состояние откровенности и рвался кому-нибудь излить душу. На него не обращали внимания. Меня вчера вызывали, сказал он наконец Учителю. Туда! Ну и что, сказал Учитель. Предложили стать осведомителем, сказал Мальчик. Поздравляю, сказал Учитель. Ну а ты? Обещал подумать, сказал Мальчик. Учитель знал, что такая ситуация возникает лишь после того, как человек уже дал свое согласие, и совет он спрашивает для очистки совести. Его немного удивила лишь циничная простота проблемы. Все равно не отвертишься, сказал он. Верно, сказал Мальчик. И лучше, если у них будет наш человек, а не чужой. Чудак, подумал Учитель. Чужой - это сначала всегда свой. Но промолчал. На всякий случай лучше знать своих стукачей в лицо, решил он. Не будет же он буквально обо всем доносить! Свой все-таки! Но Учитель ошибался. Мальчик еще месяц назад написал обстоятельный отчет о деятельности группы Учителя, в которую он входил и был активным деятелем.

ДОНОС

Я не знаю ни одного человека из числа своих знакомых, о котором не говорили бы, что он - штатный сотрудник или стукач, сказал Болтун. Когда напечатали первую книгу Правдеца, то даже о нем говорили, что это сделано по заданию Органов. О Мазиле и говорить нечего. Девяносто процентов ибанских художников уверено, что он по меньшей мере полковник Органов. Иначе им нельзя понять, почему он до сих пор на свободе. Каковы причины этого явления? Их много. Начиная от пустяковых. Например - модный способ унизить человека. Зарекомендовать себя с определенной стороны. И кончая серьезными. Назову главные из них. Во-первых, навязываемая всем идеология, согласно которой у нас даже все оппозиционные акции совершаются с ведома Органов и под их контролем. Органы обо всем знают с самого начала. И если что-то произошло, то, значит, так нужно было. Это допустили с заранее намеченной целью и вовремя пресекли. Иначе было бы хуже.

Во-вторых, колоссально раздутые штаты Органов и их постоянных осведомителей. Их представители имеются во всех учреждениях. А стукачей приходится минимум один на десять взрослых. Плюс к тому все граждане регулярно выполняют функции стукачей, даже не подозревая зачастую этого и не видя в этом ничего предосудительного. Например, вызывают порядочного гражданина А и спрашивают, не замечал ли он чего-либо плохого за гражданином В. Гражданин А возмущен. Он бросается защищать В. И при этом выкладывает все, что ему известно о В.

Однако аппарат Органов и вся его грандиозная система осведомительства есть типичное и даже сверхтипичное ибанское учреждение. Отбираются туда наиболее социабельные индивиды, из которых вырастают обычные хапуги, лодыри, лгуны, карьеристы. Они работают хорошо только тогда, когда нужно напустить сотню таких сотрудников на одного беззащитного человечка. Тогда они проявляют чудеса идиотской изобретательности и сообразительности. Бездари, лодыри и лгуны, как правило, суть виртуозные выдумщики нелепостей. Так что грандиозный аппарат сыска, доноса и надзора еще не определяет сам по себе психологию стукомании ибанского общества.

Основу этого явления образует общая система взаимного доноса, вырастающая из социальных основ общества как норма и привычная форма его бытия. Мы к этому привыкаем с детства, живем в этом ежедневно и даже не замечаем. А посмотрите, на нашу жизнь со стороны. Газеты, кино, журналы, романы, собрания, симпозиумы, заседания, разговоры, отчеты и т.п. Что это такое? Доносы. Доносы. Доносы. На себя. На соседа. На коллегу. На начальника. На подчиненного. То, что называют системой отчета и контроля, и есть официальная система доноса как форма нормальной жизни общества. Информация о ходе дел, о результатах работы и т.п. в этом занимает крайне ничтожное место. Результаты видны и без отчетов, бесед, докладов, сообщений и т.п. Все это делается как социальная, а не познавательная и управленческая акция. На каждого гражданина тем самым создается своего рода незримое (а во многих случаях и зримое) досье, которое в любое время может быть пущено в ход. Человек просвечивается насквозь по всем направлениям так, чтобы в нем не было тайны. И человек приучается не иметь тайны и избегать ее. А человек без тайны есть социальная штучка, и не более. Пустышка. Голая форма для функции.