Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи Страница 119

(Босницкому, решительно.) Говорите.

Босницкий (князю). Вы, кажется, лучше знаете.

Князь. Я ничего не знаю: у меня болит голова. (Уходит.)

Рославлева (Босницкому). Говорите же. Босницкий. Ну, одним словом, какая-то глупая маскарадная история, и с тех пор целый эскадрон воинов, с этим мотыльком саженного роста во главе, осаждает.

Рославлева. Я им никакого, никакого повода не подала. Это было три недели назад: разговаривала в маскараде, — все разговаривают, проводили мою карету до подъезда, узнали мой адрес и с тех пор не дают покоя; чем я виновата? (Беклемишеву.) Пишет, что внизу ждут меня завтракать…

Лакей (входит, смущенным голосом). Они здесь — просят на два слова. (Уходит.)

Рославлева (растерянно). Господи! (Вдруг плачет.)

Беклемишев (сурово). Вы хотите выпроводить их?

Рославлева. Конечно. Это было пустое кокетство, но теперь я не хочу, не хочу, не хочу!..

Беклемишев. Вы позволяете мне переговорить за вас?

Босницкий. Ну, что там еще?! Прогнать их через лакея.

Беклемишев (Рославлевой). Можно?

Рославлева. Я боюсь.

Беклемишев (сухо). Пожалуйста, не бойтесь. (Идет к двери.)

Босницкий. Все уж пойдем тогда.

Беклемишев (холодно). Зачем? Выйдет, что струсили. (Уходит.)

Босницкий. Глупая история: дуэль выйдет.

Рославлева стремительно бросается к двери. Босницкий тоже встает, в дверях появляется Беклемишев.

Рославлева. Ну?!

Беклемишев (идет к сцене, сухо). Ушли и больше не придут.

Рославлева. Но что же вы им сказали?

Беклемишев…Сказал им, что здесь живут совершенно порядочные люди, — они извинились и ушли.

Рославлева. Ах, я так, так, так благодарна… Я такая глупая: я не должна была вас пускать…

Беклемишев (морщится). Почему?

Рославлева. Вы писатель, и вдруг из-за меня…

Беклемишев (недовольно). Ну, что там еще!..

Босницкий. А если бы не так благополучно кончилось? И вдруг дуэль? Писатель Беклемишев и известный скандалист маскарадов…

Беклемишев. Конечно, это было бы глупо…

Босницкий. Да, да… Но мне все-таки пора… (Подходит к Рославлевой, иронически целует ей руку, приятельски жмет руку Беклемишеву и уходит.)

Беклемишев провожает его.

Рославлева одна.

Рославлева. Боже мой, боже мой! Что он подумает обо мне? Что мне делать?

Беклемишев входит.

Рославлева (испуганно, ласково обнимая Беклемишева). Милый мой… У тебя что-то есть на душе? Конечно, я знаю, что все эти… Но я сейчас тебе объясню, как все это вышло.

Беклемишев. Какое я право имею?..

Рославлева. Ты? Какое право? Право жизни и смерти. (Решительно.) Милый, ты никогда меня не будешь знать, если не узнаешь мою историю. Я тебе все, все расскажу. Ты всегда так упорно отклоняешься, но ты должен, должен меня выслушать; особенно теперь, когда мне все так ясно, все… Милый, позволь… Беклемишев (нехотя). Расскажи.

Садятся.

Рославлева (оживленно). Слушай… Помнишь, я тебе как-то шутя, на твой вопрос: откуда я? — ответила: «Я спустилась на землю на лунном луче»?.. Ты знаешь, я действительно сошла с луны в том смысле, что я не понимаю ничего в человеческих отношениях… Говорят, надо так, а не так, — надо лгать, надо притворяться… я не понимаю этого, я не могу. Я и хочу, как другие, и всегда все выходит как раз наоборот. Я просто какая-то, верно, проклятая… Вначале я мечтала о подвигах и жертвах, а что вышло из всего этого? Я бросила дом, общество, ушла на курсы. Я не могла поступить на высшие курсы, потому что умела танцевать, ездить верхом, говорить на четырех языках, умела носить парижские платья, но диплома у меня не было. Я была на курсах сестер милосердия… Там я и познакомилась с моим будущим мужем, — он кончал тогда университет, — у него были красивые глаза, он все сидел и молчал, только смотрел, когда другие говорили. Мне казалось, что он молчит потому, что больше всех их знает… он молчал потому, что он дурак был, полное ничтожество, которое я презирала уже, когда шла с ним под венец.

Беклемишев. Зачем же шла?

Рославлева. Да ведь дура же, милый, дура была: жалко было. Год была невестой, обещала, совестно было обмануть… Думала, что замужество отворит мне какие-то двери… Ты слышал, вероятно, говорят: «Девушке ничего нельзя, девушка стеснена, а замужняя женщина свободна…» Этой свободы я и добивалась… Ах, Борис! Как ужасно жить с тем, кого ненавидишь. Я ходила за одним больным, у которого все тело было покрыто ранами; я мыла эти раны… воздух ужасный, ужасный, — но это было счастие в сравнении с тем стыдом, позором, которые я испытывала с мужем… Борис, ведь я пошла за него глупой восемнадцатилетней девочкой. Что я знала? Я сделала страшную ошибку, промах, и за что, сделавши этот промах, я — уже, когда поняла это, взрослая уже, не могла, не имела права исправить своей ошибки? Он бил меня…

Беклемишев. Бил… за что?

Рославлева. Я изменила ему… я думала, что хоть этим отделаюсь от него, я просто обезумела… я ненавидела, я презирала его, себя, всех, общество, это ужасное провинциальное, маленького городка, общество, я хотела всех сразу побить, растоптать, доказать, что лгут же они, что я не раба, что меня нельзя, как вещь, считать своей… показать этому, который, ни на что не способный, жил на мои средства и все время только караулил меня… (Упавшим голосом.) Когда я объявила ему, что изменила, я думала, что он меня оставит… А он бил меня, и, когда я убежала, не дал даже паспорта, — он мне и теперь не дает… я живу так как-то… Мало того, он подал прошение, чтобы наложили на меня опеку, чтоб его назначили опекуном. Он на коленях стоял перед губернатором и плакал, и вот теперь идет следствие: жандармы опрашивают всех… грязь, гадость…

Беклемишев. Но что ж делал тот… с которым ты изменила? Почему он не заступился?

Рославлева. А-а! Я только тем и спаслась, что сбежала. в распутицу, — проехала так пятьсот верст и больше никогда уже никого из них не видела… Я приехала в дом моей тетки, больше некуда было, — я тебе рассказывала, какой ужасной смертью умерли папа и мама. (Вздыхая.) Это такой нелепый дом у тетки… Книжки читают либеральные и ездят по монастырям, помешаны на приличии, на блеске, и рядом с этим и ночные похождения и такая грязь… Но чтоб никто ничего не знал… Все, конечно, знают. Официальное знакомство со всеми, но свой интимный кружок: дураки, пошляки, — вот князь из их общества… И я не лучше, конечно, их была… Мне было девятнадцать лет, я устала и просто решила жить и махнуть на все рукой: решила, что все это только книжная фантазия, там все эти какие-то другие люди, — все негодяи, и всем только надо одного… Два года я жила такой жизнью…

Беклемишев (с усилием). Не стоит касаться ее… Мне необходимо только… Скажи: какую роль играл Босницкий во всей этой истории?

Рославлева. Милый, это наивно, это глупо, ты будешь смеяться, но, клянусь тебе, только потому, что и этот обещал мне какой-то выход.

Беклемишев (с горечью). Тебе, что ж, представлялся этот выход как? Отворить какую-то дверь, и выход готов?

Рославлева (ломая руки). Боже мой! Всю, всю жизнь я отдала бы теперь, только бы не было со мною всего этого… Я должна все, все рассказать тебе… Слушай, Борис, самое ужасное… О-о… (Закрывает лицо руками.) Не только с Босницким, но и с князем…

Беклемишев. Довольно, Наташа.

Рославлева (смотрит, широко открыв глаза, устало, равнодушно). Если бы их было еще больше… чем больше, тем лучше… Я топтала себя, хотела совсем втоптать, задохнуться в грязи, хотела довести себя скорее до отчаяния, я напивалась, потому что иначе не могла их выносить, и не могла их выгнать, чтобы не остаться одной. Я хотела конца и боялась его до безумия… Я просыпалась, думала о смерти и думала, как бы скорей опять пришла ночь, чтобы напиться и ничего не помнить, чтоб все как-нибудь само собой пришло к роковой развязке… И вместе с тем я делала беспечный вид какой-то львицы… Ты видел, милый, что это за жизнь?.. Когда я увидела тебя, известного писателя и вместе с тем такого простого, деликатного, настоящего доброго, ласкового человека, когда ты вдруг предложил мне тогда выслушать и сказать свое мнение, перед тем как отдать в редакцию твой рассказ, я не знала, что со мной случилось, но я знаю, что я полюбила тебя навсегда, на всю жизнь… Ах, я почувствовала такую радость, точно я стала опять маленькой, счастливой и мне снится какой-то чудный, забытый сон… (Прячет голову и плачет; некоторое время длится молчание; быстро спохватившись, смотрит на Беклемишева с ужасом.) Милый, что с тобой? Ты не хочешь на меня смотреть, ты меня презираешь?..