Александр Энгельгардт - Письма из деревни (1872-1887 гг.) Страница 12

На четвертый день был съезд мировых судей. Боже мой, что это за великолепие и какая разница от присутственных мест! Большая, светлая, великолепная зала, превосходная мебель для публики; место, где восседает суд, отделано великолепно, судьи все в блестящих мундирах, украшены орденами и разными знаками — все бывшие деятели, в ополченьи, при освобождении крестьян, в западном крае. Отлично. Разбиралось дело какого-то мужика, который украл лошадь. Мужичонко небольшой, в лаптях, в худом зипунишке, представлял такой контраст с великолепием суда, - это хорошо: великолепие поселяет в массах уважение к предмету; за границей университет и вообще учебные заведения большею частью самые великолепные здания в городах. Но то-то, я думаю, мужику страшно было. Беда ведь это, крый Господи, под суд попасть. Стоит мужик - его с одной стороны, его с другой, и все это так вежливо "вы" (а это еще страшнее.) Прокурор стал мнение подавать - этот посердитее говорит. Ушли, потом опять пришли: в тюрьму, говорят; однако сроку сбавили. Другого подавай. Отлично.

Удивительно это хорошая вещь, новое судопроизводство. Главное дело хорошо, что скоро. Год, два человек сидит, пока идет следствие и составляется обвинительный акт, а потом вдруг суд, и в один день все кончено. Обвинили: пошел опять в тюрьму - теперь уже это будет наказание, а что прежде отсидел, то не было наказание, а только мера для пресечения обвиняемому способов уклониться от суда и следствия. Оправдали - ты свободен, живи где хочешь, разумеется, если начальство позволит. Отлично.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

“Бабье лето”. – Льняные “опыты”. – Рубка капусты. – Бабьи песни. – Сидор и солдатка. – Как закисала капуста. – Толоки и помочи “из чести”. – Нужно ли чинить дороги. – Степка-поваренок и его урок деревенской политики. – Вопрос о потравах. – Брать ли штрафы. – Воображаемое “зло”. – Все от панов! – Почему Касьяну бывает в четыре года один праздник, а Николе два в году. – Лен и земляные блохи. – “Напущенные” сороки. – Агрономические книги. – Голодная весна. – “Обязанный” Дема. Сеять или не сеять – весенний вопрос. – Еще о книгах и книжной мертвечине. – О грибах. – “Новь” на мельнице.

Сентябрь. Бабье лето наступило. Лес расцветился пестрыми красками, лист на деревьях сделался жесток и шумит по-осеннему, но не тронулся — морозов не было. Небо серо, моросит осенний мелкий дождичек, солнышко если и выглянет, то сквозь туман, и светит и греет плохо. Мокро, но это слава Богу, потому что «коли бабье лето ненастно — осень сухая». Со дня на день ждем морозов; мы в деревне всегда чего-нибудь ждем: весною ждем первого теплого дождика, осенью — первого мороза, первого снега; хоть мороз нам вовсе не нужен, но нельзя же осенью без мороза, как-то неспокойно, что нет мороза; все думается, не было бы от этого худа. Чересчур что-то хорошо нынче: весна стала с первых чисел апреля, осень еще не началась в сентябре, пять месяцев не было морозов. К добру ли это? — ворчит «старуха», — нет-нет морозов, а потом как хватит! Все Божья воля, — прибавляет она, спохватившись, что не следует роптать… все Божья воля: Бог не без милости, — он милосердный, лучше нас знает, что к чему.

Но вот и бабье лето кончилось. Прошли «Федоры — замолчи хвосты». Уже и по календарю наступила осень, а морозов настоящих все нет как нет, — скучно даже. Наконец, на Воздвижение ударил настоящий мороз; ночью сильно прихватило. Проснулся поутру — светло, ясно, весело. Смотрю в окно — все бело, подсолнечники уныло опустили головы, лист на настурциях, бобах, ипомеях почернел — только горшки и лупины еще стоят. После мороза лет пошел быстро оголяться: тронулась липа, осина; еще мороз — пошла и береза. Лист так и летит; с каждым днем в рощах все делается светлее и светлее; опавший лист шумит под ногами; летние птицы отлетели, зимние сбились в стаи, заяц начал белеть; около дома появились первые зимние гости — синички.

Удивительный нынче год! В конце сентября опять вернулось лето. Вот уже несколько недель стоит великолепная погода: небо ясно — ни облачка, солнце печет, как в покос, только по вечерам чувствуется, что дело идет не на лето, а на зиму. Перед Казанской прихватило было, но потом опять отпустило, и скот еще после Родительской ходит в поле.

Как попривыкнешь, хорошо в деревне и осенью — вольно, главное.

С полей давно уже убрались. Лошадям приволье — бродят неспутанные, где хотят. Народ весел — хлеб родился хорошо; тяжелые полевые работы окончены. Конечно, мужик и теперь не без работы; но день мал, а ночь длинна — не так утомляется на работе днем и есть когда отдохнуть ночью; хлеб чистый, вольный. С огородов и овинов несутся звуки веселых осенних свадебных песен; бабы уже решили, кто на ком должен жениться, и в песнях, по своему усмотрению, сочетают имена парней и девок, которым пора жениться нынешней осенью.

В комнатах сейчас видно, что осень, — господствует тот особенный запах, который вы ощущаете осенью, входя на постоялый двор или в чистую избу зажиточного мужика, попа, мещанина, — запах лука, гороха, укропа и т. п. В одном углу навален лук, в другом, на рядинах, дозревают бобы, семена настурций. В столовой весь пол завален кукурузой, подсолнечниками — все это у нас нынче выспело. На окнах, на столах, на полках разложены цветочные и огородные семена, образчики сена, льна, хлебов. Стены увешаны пучками укропа, тмина, петрушки.

Идет уборка огородного. Авдотья совсем про меня забыла; она до такой степени занята «огородным» и льном, — на обязанности Авдотьи лежит брать «спытки» льну со стлища и определять, «лежился ли лен», — что готова оставить меня без обеда. Забежит поутру.

— Я вам, А. Н., сегодня щи с бараниной сделаю.

— А еще что?

— Баранины зажарю.

— Да ты бы, Авдотья, хоть утку с рыжиками сделала, а то все баранина да баранина.

— Как прикажете, — начинает сердиться Авдотья, — вы всегда не вовремя загадаете: сегодня бабы пришли капусту рубить, а тут утку… Воля ваша, как прикажете, только насчет огородного не спрашивайте. Извольте, утку сделаю, а уж капусту, значит, оставим. Понапрасну только пироги пекли.

— Ну, хорошо, хорошо, жарь баранину, да только не забудь чесночком нашпиговать.

— Не забуду, — весело отвечает Авдотья и торопливо убегает в застольную, откуда через минуту слышится ее звонкий голос: — ы, бабочки, идите капусту возить, а я сейчас, только спыток сомну.

Через каких-нибудь полчаса Авдотья уже прибегает ко мне с двумя горстями льну.

— Какой это лен?

— Трощенков. Вчера спыток взяла; по-моему, лежился; особенно, который побуйнейший. Мелкий-то еще не совсем, а буйный хорошо ложился — сами извольте посмотреть.

— Что ж, подымать будем.

— Воля ваша, а по-моему, пора подымать — еще в кладке что-нибудь дойдет — послабеет.

Авдотья бежит на огород, откуда опять слышится ее голос:

— Вы, бабочки, как свезете капусту, позавтракайте, да и начинайте рубить, а я сейчас, только барину кушанье сготовлю.

Авдотья готовит кушанье, но мысли ее далеко — в избе, где рубят капусту. Как только кушанье готово, она чуть не в одиннадцать часов утра подает обедать, и не дождавшись, пока я кончу обед, предоставив все убрать Савельичу, бежит в застольную угощать баб водкой и пирогами, потому что бабы пришли убирать огородное «из чести». До обеда было тихо, но, выпив водки и пообедав, бабы, работая, «кричат» песни. Долго после солнечного заката, до поздней ночи, из избы несется мерный стук сечек и слышатся звонкие песни.

Зеленая рутушка, желтый цвет, Что тебя, Сидорка, долго нет, Давно тебя Анисья к себе ждет… поют бабы. Бабы решили, что Сидор, молодой парень из соседней деревни, служащий у меня в качестве кучера, огородника, мясника — он режет телят и баранов — и вообще по особым поручениям, непременно должен в нынешнем году жениться, потому что, за выходом замуж сидоровой сестры, в его двор нужна работница. Бабы решили, что Сидор должен жениться на молодой девушке из той же деревни, Анисье, которой в нынешнем году тоже следует выходить замуж. Сидор, слушая песни, ничего, только ухмыляется, но одна из моих работниц, солдатка, которая находится с Сидором в интимных отношениях, не может скрыть своей досады. Бабы его замечают и с особенным наслаждением «точат» солдатку. Прокричав «рутушку», бабы заводят:

Переманочка уточкаПереманила селезняНа свое озеро плавати,Но не я ж-то его манила,Сам ко мне селезень прилетел,На меня, утицу, глядючи,На мои тихие наплывы,На мои серые перушки,На сизые крылушки.Перепросочка АнисьяПерепросила СидораНа свою улицу гуляти.Нет, не я его просила,Сам молодец ко мне пришел,На меня, девицу, глядючи и т. д.

Солдатка из себя выходит. Сказать бабам ничего нельзя, придраться не к чему, а бабы, понимая это, так и пробирают, так и пробирают: Анисья-то и молода, Анисья-то и хороша, Анисья-то Сидору под пару, толкуют бабы и опять заводят песню. В каких-нибудь две недели капустенских вечеров солдатка, женщина тихая и добрая, озлобилась до такой степени, что и не подходи к ней: взбесилась говорит Авдотья, похудела, почернела; со всеми ссорится, бранится, придирается к пустякам, а не на ком сорвать злобу, так мучит свою грудную дочку — плод преступной любви. Совсем одурела баба, да оно, впрочем, и понятно. Дошло до того, что солдатка пришла наконец ко мне просить расчета…