Николай Гоголь - Том 14. Письма 1848-1852 Страница 12

Весь ваш Н. Г.

Шевыреву С. П., 21 апреля 1848*

Благодаря бога, достигнул я благополучно России. Пишу к тебе из карантина. Твое милое письмо от 16/28 февраля* получил я в Константинополе (большого письма твоего я не получил, хотя и оставил[78] в Неаполе свой адрес). Я вижу из письма твоего, что тебе было трудно и, может быть, даже очень трудно. Теперь ты, верно, успокоился. Я так подумал, пробежавши 4 номер «Москвитянина». В письме Жуковского*, бывшем для меня истинно приятною нечаянностью, есть столько утешительного. Оно, верно, сказало тебе много и ободрило. Я заметил уже силу и твердость в тех строках твоих*, которые успел пробежать в том же № журнала. Храни тебя бог. Я вижу, что ты не напрасно взялся за журнал*. Голос твой теперь нужен. Но, мне кажется, всем нам следует во всех своих действиях теперь больше, чем когда-либо прежде, умерять себя*, помня ежеминутно, что мы все нервически-неспокойны в нынешнюю эпоху. Очень было бы хорошо, если бы мы в печатных статьях наших,[79] обращенных противу кого-либо, исполняли тот простой долг в отношенья к ближнему, который предписан нам в простом быту нашем. Часто я думаю: неужели невозможно это литератору? Неужели нельзя во время писанья статьи своей поставить себя перед лицо того, которого законы и повеленья нам уже почти известны? Я думаю, что от этого всё бы у нас вылилось яснее и лучше. Душа была бы спокойнее. Что сказать тебе об этих сплетнях*,[80] в которые иногда впутываются люди, близкие нам? Я испытал эти положенья. Мне немало удавалось слышать о себе всяких сплетней; в этих сплетнях мне открывалось только несколько глубже человеческое сердце. А вывод я сделал себе тот, что нужно быть с людьми,[81] которые распустили про нас сплетни, так, как бы они о нас ничего не распускали. (Едва ли сплетни[82] есть произведенье людское). Нужно входить всюду просто, с открытым лицом; нужно, чтобы уверились наконец люди, что ты такой человек, над которым сплетни не имеют никакой власти. Тогда, мне кажется, сплетни и всякие путанья исчезнут сами собою. Но я, кажется, заговорился, и письмо мое начинает отзываться нравоученьем. Прости, меня подвигнуло к тому желанье сказать тебе что-нибудь утешительное на две грустные строки твоего письма. Я писал к тебе уже из Константинополя* и[83] уведомлял о моем адресе. Он остается, попрежнему: в Полтаву, а оттуда в д. Васильевку.

Подпишись за меня на «Москвитянин» в конторе, мимо сведения Погодина. Даром мне бы не хотелось, тем более, что он должен высылаться на имя матери моей. Мне кажется,[84] что и все прочие приятели Погодина и «Москвитянина» должны бы поступить так же; оно, кажется, безделица, но[85] сделай это человек семь-восемь, да посоветуй[86] и другим то же, — от этого обстоятельства Погодина всё бы таки были лучше. Прощай! Обнимаю тебя крепко, так же, как и всех близких нам.

Скажи тем, которые усумнились во мне, что, каковы бы ни были обстоятельства и случаи и как бы кто ни переменился относительно меня, всё это не имеет никакого совершенно влиян<ия> на степень и количество моей привязанности к ним. Все образы людей, с которыми я ни столкнулся в моей жизни, так стали теперь милы душе, даже и те, которые не были очень близки, они так уже вошли в самое существо мое, что не могу их вырвать, даже если бы в минуту глупости своей и захотел это сделать. Без них было бы пустыней мое сердце. Прощай!

Мне кажется подчас, что всё то, о чем так хлопочем и спорим, есть просто суета, как и всё в свете, и что[87] об одной только любви следует нам заботиться. Она одна только есть[88] истинно верная и доказанная истина. Кто проникнется ею, тот говори прямо обо всем: правда повеет от слов его. О! да поможет нам бог, и тебе и мне, возрастить эту любовь в сердцах наших.

Скажи Надежде Николаевне, что письма ее получены мною очень исправно в Константинополе и что я буду отвечать.[89]

Данилевскому А. С., 4 мая 1848*

Пишу к тебе, улуча есть уже свободную минуту, из Одессы. Приехал я сюда благополучно вместе с Базили, которого попал* на дороге в Россию. Полагаю завтра пуститься в Полтаву, а оттуда в д. Василевку, где располагаю пробыть с месяц, а, может быть, и более. Уведоми меня двумя словами, будешь ли ты в Полтаву и когда. Меня очень поразила весть о смерти Пащенка*. Кроме того, что это была добрейшая душа, он мне мог[90] сообщить сведенья,[91] которые мне особенно теперь нужны относительно многого, что делается в наших околотках. Он был умен и имел способность замечать. И ты и я лишились в нем товарища закадычного. Я до сих пор не могу привыкнуть к мысли, что его уже нет. Здесь я встретил многих знакомых и наших соучеников. Орлаи оба, Александр и Андрей*, прекрасные люди[92] и будут от души хлопотать о тебе*. Но обо всем об этом мы переговорим лично. Прощай. Обнимаю тебя крепко вместе с супруг<ою> и малюткой. Если Максимович* в Киеве, то обними его.

Твой Н. Г.

Шевыреву С. П., 6 мая 1848*

Пожалуста, похлопочи об исправной высылке «Москвитянина» на сей 1848 год генерал-майору[93] Андрею Андреевичу Трощинскому в Одессу, в доме княжны Гики*. Деньги 13 рублей серебром при сем прилагаются. Я завтра отсюда еду. Прощай.

Твой весь Н. Гоголь.

Данилевскому А. С., 16 мая 1848*

Твое письмо принесло мне также много удовольствия. Ты спрашиваешь меня о впечатлениях, какие произвел во мне вид давно покинутых мест. Было несколько грустно, вот и всё. Подъехал я вечером. Деревья — одни разрослись и стали рощей, другие вырубились. Я отправился того же вечера один стеновой дорогой, позади церкви, ведущей в Яворивщину*, по которой любил ходить некогда, и почувствовал сильно, что тебя нет со мной. Вероятно, того же вечера я был бы в То̀лстом*, но То̀лстое пусто, и мне стало еще грустнее. Всё это было в день моих именин, 9 мая. Матушка и сестры, вероятно, были рады до nec plus ultra* моему приезду, но наша братья, холодный мужеский пол, не скоро растапливается. Чувство непонятной грусти бывает к нам ближе, чем что-либо другое. Василия Ивановича* я, однако же, видел и у него плотного ремонтера средних лет, Николая Васильевича*, которого прежде видел делающим микроскопические дрожечки вместе с братьями. Василий Василь<еви>ч* нашел меня в Одессе, изумив, разумеется, своим ростом.[94] Жаль очень, что не случилось тебе провести это лето здесь. Дай бог, чтобы поездка в Одессу и купанье было спасительно для Ульяны Григорьев<ны>*. Если бы я умел хорошо молиться, я бы помолился об этом так же, как она молилась о благополучном моем приезде. Через неделю времени думаю пуститься в Киев поглядеть на вас. Я слышал, что вы помещаетесь несколько тесненько, как всегда бывает на казенных квартирах. Если это правда, то устрой мне помещенье у Максимовича или у кого-нибудь другого из знакомых, хотя я, признаюсь, и не знаю, кто из моих знакомых теперь в Киеве. Затем обнимаю вас обоих. До свиданья.

Весь ваш Н. Гоголь.

Шереметевой Н. Н., 16 мая 1848*

Ваше письмо получил* с особенным удовольствием, мой друг добрый Надежда Николаевна. Благодаря бога, достигнул я земной родины благополучно; достигну ли благополучно небесной — вот вопрос, который должен бы меня занимать теперь всего. Но, к стыду моему, должен признаться, что я далеко сердцем от этого вопроса. Голова думает о нем, но сердце не растопилось, не пламенеет стремленьем к нему. У гроба господня я был как будто затем, чтобы там, на месте, почувствовать, как много во мне холода сердечного, как много себялюбия и самолюбия. Итак, далеко от меня то, что я полагал чуть не близко. При всем том меня живит еще луч надежды. Я и доселе также лепечу холодными устами и черствым сердцем ту же самую молитву, которую лепетал и прежде. Мысль о моем давнем труде, о сочинении моем*, меня не оставляет. Всё мне так же, как и прежде, хочется так произвести его, чтоб оно имело доброе влияние, чтоб образумились многие и обратились бы к тому, что должно быть вечно и незыблемо. Друг мой, молитесь обо мне. Если бог, молитвами вашими и других ему угодных людей, спас меня и пронес благополучно сквозь все земли, то он властен также озарить меня мудростью, необходимой для совершенья труда моего. В деревне я полагаю прожить бо́льшую часть лета. От Жуковского имею известия*: они сходные с теми, которые вы получили уже от Елагиной*. Мать и сестры вас помнят и вам кланяются.