Евгений Салиас - Экзотики Страница 12

Загурскій прибавилъ, что если дѣйствительно это дѣло такъ непріятно Дубовскому, то онъ долженъ начать съ г. Френча.

— Быть можетъ, потомъ я все-таки свое возьму и проучу черезчуръ дерзкаго англичанина, но по совершенно иному какому-нибудь поводу и не сейчасъ, а черезъ мѣсяца два или три, и тогда имя Любови Борисовны не будетъ замѣшано.

— Но скажите, наконецъ, графъ, что же это за дуэль? Вѣдь въ ней смысла нѣтъ, — заявилъ Дубовскій. — Я самъ былъ молодъ. Братъ служилъ въ гвардіи. Помню, у него чуть-чуть не состоялась дуэль, которую я разстроилъ… Но тамъ былъ поводъ… Клевета. А это что же такое!

— Оскорбленіе, нанесенное безъ мотива нахаломъ! — отвѣтилъ Загурскій. — Это очень часто бываетъ, Владиміръ Ивановичъ. Къ несчастію!

— Да кто онъ такой собственно. Или «что» онъ?

— Кто? Френчъ?.. — разсмѣялся графъ. — А это все равно, еслибы въ Москвѣ жилъ французъ и назывался: monsieur Rouseky.

— Знаю. Знаю… Я не про фамилію… А что онъ такое? Какъ онъ попалъ въ общество? Зачѣмъ его пускаютъ? Бабы не пускали, такъ…

И Дубовскій кончилъ мысленно:

«Такъ и Любочка бы за него замужъ не собралась».

— Видите ли, Владиміръ Иванычъ… Въ наше время, чтобы попасть въ высшій кругъ, нужно имѣть или имя родовитое, — ну, вы и я… Или деньги — Герцлихъ еврей… или мѣдный лобъ — Френчъ.

— Ахъ, Герцлихъ прекраснѣйшей души человѣкъ! — воскликнулъ Дубовскій. — Это… это святой человѣкъ.

— Не спорю. Но попалъ онъ въ faubourg Saint Germain и въ нашъ русскій кружокъ не за свою душу и не за свою святость, а изъ-за своихъ милліоновъ. Ну-съ, а Френчъ попалъ потому, что онъ прилично одѣтъ, умѣетъ танцовать, умѣетъ глядѣть сфинксомъ… умѣетъ краснорѣчиво умалчивать, когда нужно.

— Какъ такъ?..

— Молчать умѣетъ. Вотъ онъ ни разу никому не сказалъ, что онъ родня чуть не самой королевѣ Викторіи… А въ обществѣ всѣ это говорятъ. Откуда взялось? Да онъ же пустилъ стороной. А самъ молчитъ.

— Не слѣдовало бы допускать въ порядочное общество всякаго проходимца! — воскликнулъ Дубовскій. — Тогда бы и не было глупыхъ скандаловъ, незаслуженныхъ оскорбленій. Чѣмъ, напримѣръ, вы вызвали его дерзость?..

Загурскій молчалъ…

— Вѣдь вы, говорятъ, сказали, что онъ пригласилъ за котильонъ Любочку, чтобы разговаривать, а не танцовать. Что же тутъ такого?

— Вотъ что, Владиміръ Иванычъ… По совѣсти я ужъ, такъ и быть, вамъ скажу, — разсмѣялся Загурскій. — Я, видите ли, бывалый, многое видалъ и испыталъ, живя всю жизнь за границей… Ну и я вамъ скажу… Френчу надо драться… Понимаете? Надо. Необходимость. Онъ выбралъ меня, чтобы привязаться зря и сдѣлать дерзость, зная, что я этого такъ не оставлю. Ну, его цѣль и достигнута.

— Да зачѣмъ же надо-то?..

— Ну, Владиміръ Ивановичъ, это, я думаю, только онъ одинъ знаетъ. Даже его подушка не знаетъ… потому что только подушки молодыхъ дѣвушекъ знаютъ, о комъ или о чемъ онѣ по ночамъ вздыхаютъ.

Дубовскій задумался, засопѣлъ и, наконецъ, выговорилъ:

— Знаете что, графъ? Я къ нему самому поѣду — все это разъяснять.

Загурскій не отвѣтилъ. Дубовскій всталъ и простился.

Несмотря на позднее время, Дубовскій рѣшилъ отправиться къ Френчу, котораго собственно зналъ мало, часто видѣлъ увивающагося вокругъ Любочки, но не обратилъ на него особеннаго вниманія. Въ данномъ случаѣ на Дубовскаго напала какая-то слѣпота. Ему никогда ни на одно мгновеніе не пришло на умъ, что племянница можетъ увлечься какимъ-нибудь иностранцемъ, какими въ Парижѣ хоть прудъ пруди.

Выйди отъ Загурскаго и рѣшивъ тотчасъ же на всякій случай попытать счастья — ѣхать въ Френчу, Дубовскій вдругъ остановился въ недоумѣніи и удивленіи.

«Адресъ? Гдѣ онъ живетъ»?

Конечно, это было ему неизвѣстно.

Подумавъ, онъ вдругъ вспомнилъ и обрадовался. Герцлихъ однажды дѣлалъ маленькій мужской вечеръ, на немъ присутствовалъ и Френчъ. На другой день Герцлихъ жаловался, что ужасно усталъ, отдавая визиты и развозя карточки вчерашнимъ гостямъ. Очевидно, что баронъ можетъ сообщить ему адресъ англичанина.

XI

«Что сказала бы мама»? — преслѣдовало Эми. А между тѣмъ у нея подъ рукой былъ въ Парижѣ старый другъ, глубоко чтившій память ея матери, какъ человѣкъ многимъ ей обязанный. Эми знала, что и ее онъ искренно любитъ. Это былъ Рудокоповъ.

Молодая дѣвушка рѣшилась написать доктору, что тотчасъ же проситъ его пріѣхать ради важнаго дѣла.

Обыденнымъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и оригинальнымъ общественнымъ явленіемъ былъ докторъ Адріанъ Николаевичъ Рудокоповъ, бывшій московскій студентъ, гимназистъ провинціальнаго города и деревенскій малышъ Андреяшка въ дѣтскіе годы. Онъ явился на свѣтъ сыномъ мужика самаго трущобнаго мѣста тверской губерніи, которое, будучи за сто верстъ отъ Николаевской дороги, было глушью пуще, чѣмъ какой-нибудь уголокъ пермской или вятской губерніи.

И вотъ изъ этой-то глуши не бѣжалъ, а ушелъ съ согласія отца двѣнадцатилѣтній Андреяша, чтобы учиться. Если отецъ — неглупый мужикъ и со средствами — согласился, то исключительно потому, что сынъ — молодецъ на всѣ руки во всемъ, что ни къ чему не было пригодно, былъ совсѣмъ ледащимъ и въ косьбѣ, и въ пахотѣ, и во всякомъ важномъ мужицкомъ дѣлѣ. Не мало, однако, помогъ сосѣдній небогатый помѣщикъ, который, подмѣтивъ въ мальчуганѣ недюжинный умъ, страстную любовь въ чтенію всякихъ печатныхъ клочковъ, которые попадались ему подъ руку, убѣдилъ мужика «испробовать» сына. Онъ предложилъ свою посильную помощь послать мальчика учиться всего на одинъ годъ. Этотъ годъ доказалъ, что Андреяшѣ слѣдовало идти дальше.

Прохожденіе курса въ гимназіи и университетѣ не было простымъ существованіемъ, а отчаянной битвой.

Если въ чьей-либо жизни приложить пресловутое выраженіе «борьба за существованіе», то, конечно, въ жизни той категоріи людей и той среды, изъ которой выбился Рудокоповъ. Это была отчаянная борьба и битва не за кусовъ хлѣба, а «за книгу». Кусокъ хлѣба на Руси у всякаго на подачу руки. А «книга» для иного — еще за китайской стѣной!

Какъ прошла его жизнь, есть явленіе почти исключительно русское, отчасти новое, невѣдомое на западѣ. Это нѣчто въ родѣ чернорабочаго съ юношескихъ лѣтъ и молодости до зрѣлости. Никакая фабричная работа въ шестнадцать часовъ за сутки не можетъ сравниться съ этой своего рода страдой.

Путь, который прошелъ Рудокоповъ, Данте не зналъ, иначе включилъ бы его въ свою «Божественную Комедію». На этомъ пути, гдѣ идетъ масса, толкая другъ друга, давя, падая, усѣивая трупами дорогу, по крайней мѣрѣ, восемьдесятъ процентовъ не достигаютъ цѣли, десять процентовъ проклинаютъ достигнутую цѣль, десять процентовъ достигаютъ и пожинаютъ дорогіе плоды, про которые можно сказать, что они достались «себѣ дороже» и что врядъ ли этотъ свѣтъ, если не свѣчка, стдитъ игры, истомившей и истерзавшей душу и тѣло.

Съ четвертаго класса гимназіи Адріанъ Рудокоповъ уже самъ себя содержалъ. Отецъ отказался высылать уплату на содержаніе сына, такъ какъ помѣщикъ, помогавшій, умеръ. Приходилось, кончивъ третій классъ, возвращаться къ сохѣ или къ косѣ, или идти въ приказчики въ лавочку, именуясь грамотнымъ парнемъ.

На пятнадцатомъ году Адріану пришлось учить другихъ, чтобы учиться. И такъ продолжалось чуть не десять лѣтъ: началъ это четвероклассникъ, а кончилъ медикъ пятаго курса. Будучи однимъ изъ первыхъ учениковъ почти все время въ гимназіи, ему немудрено было достать уроки въ губернскомъ городѣ при рекомендаціи начальства, но въ Москвѣ оказалась такая страшная конкурренція, что два или три раза дѣльный, умный, даже талантливый въ преподаваніи студентъ едва не погибъ.

Однако Рудокоповъ отбылъ свое обученіе блестящимъ образомъ, благодаря именно тому, что былъ сынъ и внукъ мужиковъ, былъ изъ свѣжаго матеріала, т.-е. здоровякъ. Окончивъ университетъ и сдавъ экзаменъ на лекаря, онъ бросилъ уроки и началъ усиленно дѣлать то, что уже дѣлалъ года съ два, т.-е. писать всякаго рода статейки въ періодическую прессу, конечно по медицинѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ началъ писать диссертацію.

Черезъ года полтора по выходѣ его изъ университета возникла страстная полемика, переполошившая весь медицинскій міръ двухъ столицъ. Главный переполохъ произошелъ оттого, что въ одной небольшой газетѣ появился нѣкто, добровольно примкнувшій къ полемикѣ въ видѣ третейскаго судьи подъ псевдонимомъ «Укротитель».

Авторъ этихъ статей не только принялся критиковать медицинскій русскій міръ, но онъ, по словамъ даже профановъ, попалъ не въ бровь, а прямо въ глазъ. Несмотря на всѣ старанія многихъ, въ продолженіе цѣлой зимы не удалось узнать, кто былъ авторъ. Видно только было, что «Укротитель», конечно, медикъ.

Полемика эта закончилась тѣмъ, что «Укротителя» назвали въ большой газетѣ по имени, раскрывъ безсовѣстнымъ образомъ псевдонимъ. Названный оказался довольно извѣстнымъ докторомъ и тотчасъ же протестовалъ, привелъ всяческія доказательства, что называть его авторомъ статеекъ «Укротителя» есть клевета или месть и безсовѣстная ложь. Тогда авторъ по неволѣ самъ назвался и оказалось имя, которое было никому неизвѣстно, за исключеніемъ профессоровъ-медиковъ. Но съ этого дня «Укротитель» Рудокоповъ сталъ въ медицинскомъ мірѣ извѣстенъ почти наравнѣ съ знаменитостями. Разумѣется, у него явилась масса враговъ въ Москвѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ завелось и много заглазныхъ другей.