Аркадий Белинков - Человечье мясо Страница 12

Он опять зацепенел. Голос его был глух, он говорил, погрузившись в глубокий колодец воспоминаний.

- Говорил, нахрапом не возьмешь. Еще как дачу спалили. Не наваливайтесь скопом. Уйдут. Ушли. Сорок два дня и сорок две ночи. Ждал. Верил. Любил. Вот оно: пришло. Теплый. Потрогать бы. Э-эх.

Вдруг из глубины его послышался скрип, он вынырнул из колодца и с бульканьем расхохотался:

- Ха-ха-ха!.. Иди сюда к моему празднику! Дай маленько. Не бойсь: ты своя, не укушу. Дай щекотну-то. Праздник-то, праздник-то какой вышел! - Он поднялся на задние лапы и, пошатываясь, пошел на нее. Он схватил ее передними лапами и задышал ей в лицо. Из глаз ее медленно выкатились две обжигающие слезы. Раскрыв челюсти, он - дышал.

Из кабинета выскочил, подпрыгивая, вопль и ударился в задребезжавшие стекла. Она отшатнулась, и он, потеряв равновесие, опустился на передние лапы.

- Аркадий!.. - пошевелились ее губы, - муж мой...

- Ложись! - прорычал он.

- Я убью себя, - тихо сказала она. - Если вы подойдете ко мне.

В это мгновение распахнулась дверь кабинета, следователь-приятель бросился к гирям, и она увидела жирную розовую ляжку и круглую голову с вывалившимся языком.

- Ермилов! - тихо воскликнула она и шагнула к нему. Дорогу ей пересек следователь-приятель, он выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.

- Убьешь?! - заревел враг в красных штанах, - я те убью.

- Что? - не оборачиваясь к нему, спросила она. - Что? А-а-а!.. Ну, не надо сердиться. У-у-у, какой сердитый! Разве можно так разговаривать с женщиной? Так вы никогда не понравитесь женщине!

4 сентября 1950 г. - 12 апреля 1951 г.*

* Имеется расхождение между датой, которой помечено окончание работы над рукописью (12 апреля 1951 года), и датой, упомянутой А. Белинковым на допросе у следователя (14 апреля 1951 года).

Глава XXIII

Медленно сползая, обваливалась глыба половины XX века, унося со щебнем и пылью надежду на счастье людей под игом капитализма, вступившего в свою последнюю фазу. Дымясь, уходила за горизонт в могилу всемирная предыстория народов, оставляя за собой клубы горького дыма. Приплясывая и скаля зубы, посыпалась на Запад китайская, самоедская, русская, румынская, татарская, мадагаскарская, мордовская, дикая, лесная, звериная история.

Силою она всех нас загоняла на остров Мадагаскар; окружат, накроют и слопают. Все равно нам всем подыхать. Так лучше уж я сам пущу себе пулю в лоб, чем дождусь, когда волосатый монгол, сжевав классическую элегию, перднет и сунет меня в суп. Монгол! Сука! Я еще живой и, хоть я и не могу придумать сильную положительную программу, но я еще тяпну тебя за мясо. Рано пляшешь, монгол: цапну! Проклятый!

Когда в стакан утреннего чая Александры Михайловны попала муха, она едва удержалась от слез, глядя на эту бессмысленную смерть. Именно в эту минуту на Сеульском направлении в 18 километрах севернее Сувона разорвался снаряд и похоронил солдата, имя которого осталось неизвестным. Я сообщил об этом Александре Михайловне, и она согласилась, что безусловно солдат, разорванный снарядом на Сеульском направлении, важнее бури, разыгравшейся в стакане воды.

- Для интеллигентного человека убийство всегда останется немыслимым, сказала Александра Михайловна. - Потому что ведь интеллигентный человек слишком верит в аргумент. Всегда можно переубедить другого человека, правда, всякое убийство - это измена интеллекту, Аркадий Викторович.

- Мне стыдно, что я еще никого не убил, Александра Михайловна, - сказал я, глядя ей в глаза. - По Земному шару ходят враги с концепциями, книгами и топорами, сколько врагов, а я еще не убил ни одного врага. Какой же вы человек, Александра Михайловна, если не можете убить другого человека врага, подкарауливающего за углом симфонию Скрябина или играющего на тромбоне вашего сына? Вы ничего не можете, Александра Михайловна, ни любить, ни ненавидеть... Хорошо, - сказал я, - пейте кофе с мухами. - Я встал из-за стола и ушел в свою комнату. Нет сомнений, что римская интеллигенция эпохи Гонория была уверена в том, что больше ничего хорошего не будет.

- Черт возьми! - проворчал я, бросаясь на диван, - неужели это я писал книгу сонетов? Чепуха. Это писала Марианна. Я не писал книгу сонетов. Ах, вот оно что! - понял я, наконец, Марианна, это - среда. Среда определяла мое творчество.

Но теперь вес мои поступки будет определять не Марианна, а хищный американский империализм. Потому что только он еще может противостоять дикой, лесной, звериной истории монгола. Я буду писать не сонеты, а листовки. Сколько болтовни на свете! Если бы каждый человек мог убить хоть одного врага, то на земле не осталось бы ни одного коммуниста. Посвящаю свои сонеты человеку, который убьет последнего коммуниста. Я встал с дивана и громко сказал: Марианна, любимая! Не надо заниматься искусством. Если я увижу тебя еще хоть один раз, я подарю тебе семизарядный автоматический пистолет с самым трогательным посвящением "Лучшей женщине Земного шара! Убей коммуниста". И она убьет, любимая. Пройдут годы. Мясо врагов расклюют степные вороны. Будут задушены всякие ростки демократизма. Миром станет править чистый разум. Я нежно люблю тебя, Марианна. Ты навсегда останешься лучшей метафорой счастья, какой увидел тебя впервые мальчиком в сумраке недвижного классического музея. Клянусь тебе семизарядным автоматическим пистолетом, любимая.

- Нет, - сказала входя Александра Михайловна. - Я хочу быть в стороне от борьбы.

- Этого никогда не будет, - сказал я. - Вы просто хотите, чтобы мухи попадали в чужие чашки.

- Я думаю, - сказала Александра Михайловна, - что в любви важно не мировоззрение, а знаете, что нужно в любви? Любить.

- Это неправда, - сказал я. - Это то же самое, что сказать: в горении нужен огонь. Огонь только знак горения. Для горения нужен уголь. У вас нет угля.

- Что мне делать, Аркадий? - спросила она, заплывая за слезы.

- Милая, хорошая, Александра Михайловна, - тихо сказал я, - так как вас скорее всего не устраивает участь домашней хозяйки среднего дарования и наличие партийного билета не вызывало в вас желаний убивать врагов, то, конечно, лучше всего вам повеситься.

Вы принадлежите к той категории людей, которые имеют право на большую судьбу, но судьба лишила их этого права.

То, что вы называете неудавшейся жизнью, представляет собой непродуманность негативной программы и полное отсутствие позитивной.

Вам не удалась жизнь, а как-то не удалось присесть за стол с карандашом и блокнотом и сосредоточенно высчитать свои возможности и намерения, имея в виду, что всегда лучше, если намерения немного больше возможностей: остаток их уйдет на реализацию возможностей.

Встреча с вами сыграла серьезную роль в моей жизни, потому что я окончательно понял, что большинство людей живет, не задумываясь по крайней мере над двумя вопросами: зачем они живут и зачем должны жить люди?

То, что вы делаете, вам не нравится не потому, что это нехорошо, но потому, что это незначительно.

Жизнь людей, не способных на серьезные поступки, не заслуживает большего внимания и лучшего обращения, чем кирпич, дерево, известь и другие строительные материалы.

Они необходимы в строительстве общественного здания. В частности, они идут на постройку лестницы, по которой люди, способные на серьезные поступки, поднимаются вверх.

Если бы вы могли быть крепкой ступенью на лестнице, по которой я обязан, я обречен подниматься, то я, конечно, хорошо относился бы к вам. Но вы просыпаетесь утром для того, чтобы наконец испытать обязанности домашней хозяйки среднего дарования, а для этого нет смысла просыпаться.

Поискав переживания, вы не нашли страстей.

Вы не хотите стать царицей эфира не потому, что это очень трудно, но потому что вам это не особенно хочется.

Каждый человек обязан быть императором мироздания.

Для того, чтобы что-нибудь делать, необходимо твердо знать, стоит ли это делать.

Я готов получить самый вздорный ответ о смысле жизни, но никогда не прощу незнания ответа или уверений в жизненной бессмыслице. Прощайте!

- Не уходите, - сказала она. - Научите меня тому, из-за чего не только стоит, но и необходимо жить. Поймите: сейчас людям, строительному материалу, необходимо пятое Евангелие.

- Хорошо, - сказал я. - В уже упомянутой положительной программе сказано... Что вы смотрите по сторонам? Возьмите карандаш и бумагу.

Глава XXIV

Враг в красных штанах скакал на кобыле.

Чихая в пустынную черкизовскую ночь, кобыла перемахнула через мусорный ящик, увенчанный картофельной шелухой с гирляндами кудрявой капусты, и с раскатистым ржаньем влетела в распахнутые двери другого мусорного ящика, в котором цвело стахановское семейство строителей нашего коммунистического завтра.

По агентурным сведениям в курятнике, пристроенном к мусорному ящику, скрывались Марианна и я.

- Махно! - завопила хозяйка мусорного ящика, мечась между зыбкой с ревущим младенцем и ржущей кобылиной мордой. - ГПУ!