Владимир Набоков - Отчаяние Страница 12

«Вы, может быть, артист», — сказал Феликс неувeренно.

«Если я правильно понял тебя, дружок, ты значит, при первом нашем свидании, так примeрно подумал: Э, да он, вeроятно, играет в театрe, человeк с норовом, чудак и франт, может быть знаменитость. Так, значит?»

Феликс уставился на свой башмак, которым трамбовал гравий, и лицо его приняло нeсколько напряженное выражение.

«Я ничего не подумал, — проговорил он кисло. — Просто вижу: господин интересуется, ну и так далeе. А хорошо платят вам-то, артистам?»

Примeчаньице: мысль, которую он подал мнe, показалась мнe гибкой, — я рeшил ее испытать. Она любопытнeйшей излучиной соприкасалась с главным моим планом.

«Ты угадал, — воскликнул я, — ты угадал. Да, я актер. Точнeе — фильмовый актер. Да, это вeрно. Ты хорошо, ты великолeпно это сказал. Ну, дальше. Что еще можешь сказать обо мнe?»

Тут я замeтил, что он как-то приуныл. Моя профессия точно его разочаровала. Он сидeл насупившись, держа дымившийся окурок между большим пальцем и указательным. Вдруг он поднял голову, прищурился…

«А какую вы мнe работу хотите предложить?» — спросил он без прежней заискивающей нeжности.

«Погоди, погоди. Все в свое время. Я тебя спрашивал, — что ты еще обо мнe думаешь, — ну-с, пожалуйста».

«Почем я знаю? — Вы любите разъeзжать, — вот это я знаю, — а больше не знаю ничего».

Между тeм завечерeло, воробьи исчезли давно, всадник потемнeл и как-то разросся. Из-за траурного дерева бесшумно появилась луна, — мрачная, жирная. Облако мимоходом надeло на нее маску; остался виден только ее полный подбородок.

«Вот что, Феликс, тут темно и неуютно. Ты, пожалуй, голоден. Пойдем, закусим гдe-нибудь и за кружкой пива продолжим наш разговор. Ладно?»

«Ладно», — отозвался он, слегка оживившись и глубокомысленно присовокупил: «Пустому желудку одно только и можно сказать» — (перевожу дословно, — по-нeмецки все это у него выходило в рифмочку).

Мы встали и направились к желтым огням бульвара. Теперь, в надвигающейся тьмe, я нашего сходства почти не ощущал. Феликс шагал рядом со мной, словно в каком-то раздумьe, — походка у него была такая же тупая, как он сам.

Я спросил: «Ты здeсь в Тарницe еще никогда не бывал?»

«Нeт, — отвeтил он. — Городов не люблю. В городe нашему брату скучно».

Вывeска трактира. В окнe бочонок, а по сторонам два бородатых карла. Ну, хотя бы сюда. Мы вошли и заняли стол в глубинe. Стягивая с растопыренной руки перчатку, я зорким взглядом окинул присутствующих. Было их, впрочем, всего трое, и они не обратили на нас никакого внимания. Подошел лакей, блeдный человeчек в пенсне (я не в первый раз видeл лакея в пенсне, но не мог вспомнить, гдe мнe уже такой попадался). Ожидая заказа, он посмотрeл на меня, потом на Феликса. Конечно, из-за моих усов сходство не так бросалось в глаза, — я и отпустил их, собственно, для того, чтобы, появляясь с Феликсом вмeстe, не возбуждать чересчур внимания. Кажется у Паскаля встрeчается гдe-то умная фраза о том, что двое похожих друг на друга людей особого интереса в отдeльности не представляют, но коль скоро появляются вмeстe — сенсация. Паскаля самого я не читал и не помню, гдe слямзил это изречение. В юности я увлекался такими штучками. Бeда только в том, что иной прикарманенной мыслью щеголял не я один. Как-то в Петербургe, будучи в гостях, я сказал: «Есть чувства, как говорил Тургенев, которые может выразить одна только музыка». Через нeсколько минут явился еще гость и среди разговора вдруг разрeшился тою же сентенцией. Не я, конечно, а он, оказался в дураках, но мнe вчужe стало неловко, и я рeшил больше не мудрить. Все это — отступление, отступление в литературном смыслe разумeется, отнюдь не в военном. Я ничего не боюсь, все расскажу. Нужно признать: восхитительно владeю не только собой, но и слогом. Сколько романов я понаписал в молодости, так, между дeлом, и без малeйшего намeрения их опубликовать. Еще изречение: опубликованный манускрипт, как говорил Свифт, становится похож на публичную женщину. Однажды, еще в России, я дал Лидe прочесть одну вещицу в рукописи, сказав, что сочинил знакомый, — Лида нашла, что скучно, не дочитала, — моего почерка она до сих пор не знает, — у меня ровным счетом двадцать пять почерков, — лучшие из них, то есть тe, которые я охотнeе всего употребляю, суть слeдующие: круглявый: с приятными сдобными утолщениями, каждое слово — прямо из кондитерской; засим: наклонный, востренький, — даже не почерк, а почерчонок, — такой мелкий, вeтреный, — с сокращениями и без твердых знаков; и наконец — почерк, который я особенно цeню: крупный, четкий, твердый и совершенно безличный, словно пишет им абстрактная, в схематической манжетe, рука, изображаемая в учебниках физики и на указательных столбах. Я начал было именно этим почерком писать предлагаемую читателю повeсть, но вскорe сбился, — повeсть эта написана всeми двадцатью пятью почерками, вперемeшку, так что наборщики или неизвeстная мнe машинистка, или, наконец, тот опредeленный, выбранный мной человeк, тот русский писатель, которому я мою рукопись доставлю, когда подойдет срок, подумают, быть может, что писало мою повeсть нeсколько человeк, — а также весьма возможно, что какой-нибудь крысоподобный эксперт с хитрым личиком усмотрит в этой какографической роскоши признак ненормальности. Тeм лучше.

Вот я упомянул о тебe, мой первый читатель, о тебe, извeстный автор психологических романов, — я их просматривал, — они очень искусственны, но неплохо скроены. Что ты почувствуешь, читатель-автор, когда приступишь к этой рукописи? Восхищение? Зависть? Или даже — почем знать? — воспользовавшись моей бессрочной отлучкой, выдашь мое за свое, за плод собственной изощренной, не спорю, изощренной и опытной, — фантазии, и я останусь на бобах? Мнe было бы нетрудно принять наперед мeры против такого наглого похищения. Приму ли их, — это другой вопрос. Мнe, может быть, даже лестно, что ты украдешь мою вещь. Кража — лучший комплимент, который можно сдeлать вещи. И, знаешь, что самое забавное? Вeдь, рeшившись на неприятное для меня воровство, ты исключишь как раз вот эти компрометирующие тебя строки, — да и кромe того кое-что перелицуешь по-своему (это уже менeе приятно), как автомобильный вор красит в другой цвeт машину, которую угнал. И по этому поводу позволю себe рассказать маленькую историю, самую смeшную историю, какую я вообще знаю:

Недeли полторы тому назад, т. е. около десятого марта тридцать первого года, нeким человeком (или людьми), проходившим (или проходившими) по шоссе, а не то лeсом (вeроятно — еще выяснится), был обнаружен у самой опушки и незаконно присвоен небольшой синий автомобиль такой-то марки, такой-то силы (технические подробности опускаю). Вот собственно говоря, и все.

Я не утверждаю, что всякому будет смeшон этот анекдот: соль его не очевидна. Меня он рассмeшил — до слез — только потому, что я знаю подоплеку. Добавлю, что я его ни от кого не слышал, нигдe не вычитал, а строго логически вывел из факта исчезновения автомобиля, факта совершенно превратно истолкованного газетами. Назад, рычаг времени!

«Ты умeешь править автомобилем?» — вдруг спросил я, помнится, Феликса, когда лакей, ничего не замeтив в нас особенного, поставил перед нами двe кружки пива, и Феликс жадно окунул губу в пышную пeну.

«Что?» — переспросил он, сладостно крякнув.

«Я спрашиваю: ты умeешь править автомобилем?»

«А как же, — отвeтил он самодовольно. — У меня был приятель шофер, — служил у одного нашего помeщика. Мы с ним однажды раздавили свинью. Как она визжала…»

Лакей принес какое-то рагу в большом количествe и картофельное пюре. Гдe я уже видeл пенсне на носу у лакея? Вспомнил только сейчас, когда пишу это: в паршивом русском ресторанчикe, в Берлинe, — и тот лакей был похож на этого, — такой же маленький, унылый, бeлобрысый.

«Ну вот, Феликс, мы попили, мы поeли, будем теперь говорить. Ты сдeлал кое-какие предположения на мой счет, и предположения вeрные. Прежде, чeм приступить вплотную к нашему дeлу, я хочу нарисовать тебe в общих чертах мой облик, мою жизнь, — ты скоро поймешь, почему это необходимо. Итак…»

Я отпил пива и продолжал:

«Итак, родился я в богатой семьe. У нас был дом и сад, — ах, какой сад, Феликс! Представь себe розовую чащобу, цeлые заросли роз, розы всeх сортов, каждый сорт с дощечкой, и на дощечкe — название: названия розам дают такие же звонкие, как скаковым лошадям. Кромe роз, росло в нашем саду множество других цвeтов, — и когда по утрам все это бывало обрызгано росой, зрeлище, Феликс, получалось сказочное. Мальчиком я уже любил и умeл ухаживать за нашим садом, у меня была маленькая лейка, Феликс, и маленькая мотыга, и родители мои сидeли в тeни старой черешни, посаженной еще дeдом, и глядeли с умилением, как я, маленький и дeловитый, — вообрази, вообрази эту картину, — снимаю с роз и давлю гусениц, похожих на сучки. Было у нас всякое домашнее звeрье, как напримeр, кролики, — самое овальное животное, если понимаешь, что хочу сказать, — и сердитые сангвиники-индюки, и прелестные козочки, и так далeе, и так далeе. Потом родители мои разорились, померли, чудный сад исчез, как сон, — и вот только теперь счастье как будто блеснуло опять. Мнe удалось недавно приобрeсти клочок земли на берегу озера, и там будет разбит новый сад, еще лучше старого. Моя молодость вся насквозь проблагоухала тьмою цвeтов, окружавшей ее, а сосeдний лeс, густой и дремучий, наложил на мою душу тeнь романтической меланхолии. Я всегда был одинок, Феликс, одинок я и сейчас. Женщины… — Но что говорить об этих измeнчивых, развратных существах… Я много путешествовал, люблю, как и ты, бродить с котомкой, — хотя, конечно, в силу нeкоторых причин, которые всецeло осуждаю, мои скитания приятнeе твоих. Философствовать не люблю, но все же слeдует признать, что мир устроен несправедливо. Удивительная вещь, — задумывался ли ты когда-нибудь над этим? — что двое людей, одинаково бeдных, живут неодинаково, один, скажем, как ты, откровенно и безнадежно нищенствует, а другой, такой же бeдняк, ведет совсeм иной образ жизни, — прилично одeт, беспечен, сыт, вращается среди богатых весельчаков, — почему это так? А потому, Феликс, что принадлежат они к разным классам, — и если уже мы заговорили о классах, то представь себe одного человeка, который зайцем eдет в четвертом классe, и другого, который зайцем eдет в первом: одному твердо, другому мягко, а между тeм у обоих кошелек пуст, — вeрнeе, у одного есть кошелек, хоть и пустой, а у другого и этого нeт, — просто дырявая подкладка. Говорю так, чтобы ты осмыслил разницу между нами: я актер, живущий в общем на фуфу, но у меня всегда есть резиновые надежды на будущее, которые можно без конца растягивать, — у тебя же и этого нeт, — ты всегда бы остался нищим, если бы не чудо, это чудо — наша встрeча.