Николай Наседкин - Казарма Страница 12

- Потом, в кэпэзэ, конечно, заломали они меня. Аха. Чуть ли не взводом навалились - пришлось поддаться...

И вдруг всхохотнул, довольный своей шуткой.

Само собой, к Коле Андрееву ни один из стариков не приставал и даже не пробовал. Ведь деды, и самые приблатнённые, вроде Витьки Хана или Кишки, почему-то не любили, как я уже говорил, связываться с такими, как Коля Андреев.

Руслан же Авдеев оказался парнем тихим, спокойным, молчаливым. Но, Бог мой, только сумасшедшему или бессознательно пьяному человеку могла бы прийти в голову идиотическая мысль - попробовать обидеть этого Голиафа. Был он ростом метр девяносто три, шеи не имел вовсе - чугунный шар головы с добрыми голубыми гляделками сидел прямо на чугунном же постаменте плеч. Руки у Руслана мощью походили на ноги обыкновенного человека, а уж ноги его можно сравнить разве что с... А чёрт его знает, с чем можно сравнить ноги, каждая их которых чуть ли не в полный обхват! Не человек - гора.

Руслан принадлежал к следующему после нашего призыву, и когда мы стали уже черпаками, он оставался ещё молодым. И вот однажды один наш армянчик, Ашот Мнеян, крикливый, мельтешивый, сотворил преуморительную сцену. Он любил брать робких пацанчиков на испуг, наскоком, надеясь на поддержку своих земляков (а армяне действительно держались вместе, плотной стайкой-семейкой, было их в роте человек двадцать, и в обиду друг друга, в отличие, скажем, от русских или казахов, они не давали). И вот в одно прекрасное утро, обманувшись кротким видом Руслана, его ласковым, который наивно принял за робкий, взглядом, спросонья, Мнеян наскочил на Авдеева. Тот стоял, задумавшись, в проходе между койками, облокотившись на второй ярус.

- Э, ара, мой пастель заправлять! - грозно приказал кроха Ашот и за полу куртки начал Руслана дёргать.

Авдеев нехотя оторвался от своих мыслей, вопросительно взглянул на встопорщенного черпака, неожиданно приподнял его за грудки одной левой рукой, вынес на простор главного прохода, засунул себе под мышку, ущемил локтем и широким неторопким шагом отправился в умывальник. Там Руслан сунул голову орущего и вертящегося армянчика под струю холодной воды, ласково обтёр его лицо своей ручищей, поставил на ноги и участливо пробасил:

- Проснулся, ара?

Зрители, набившиеся в умывальник, наслаждались. Смеялись и земляки незадачливого Ашота. А что ещё оставалось делать? Наскок на Руслана Авдеева с любой точки зрения нелеп и смешон.

Но были и судьбы посложнее и эпизоды подраматичнее. Встречались отчаянные ребята, характеры которых жизнь армейская серьёзно испытала на излом.

Расскажу об одном из таких - Аткнине. Был он родом из Абакана, полурусский-полухакас. Дикая свободная природа проглядывала в его зауженных раскосых глазах, широких скулах, смуглой коже. Весь его облик заставлял сразу вспоминать вольную степь, свежий ветер, конский топот и посвист стрел. Был Аткнин не громоздок, жилист, двигался легко, пружинисто, держался независимо и гордо. Чем-то он походил на тех североамериканских индейцев, каких привыкли видеть мы в гэдээровских кинокартинах и на иллюстрациях к романам Фенимора Купера.

Прибыв в роту, он встретил здесь своего земляка, хакаса, уже годка, сержанта, командира отделения. В какой-то праздничный вечер они вдвоём сидели в сержантской комнате, разговаривали. Аткнин расслабился, прилёг на деревянный диванчик, развалился. Говорили, скорей всего, о тайменях, каковые и по сию ещё пору рвут иногда сети браконьеров в протоках чистоструйной реки Абакан...

И тут ввалился в сержантскую дед, Петров его фамилия, поддатый по случаю праздника и хронически возбуждённый по случаю скорого дембеля. Был он вообще-то дедом не из наглых, не блатным, чересчур не выставлялся, а тут сыграло роль настроение секунды. Увидел Аткнина и вдруг подпрыгивать начал: почему, дескать, салабон в сержантскую посмел вступить да ещё и расщеперился в присутствии дедушки? И, как естественное продолжение реплики, чувствительный пинок.

По неписаному сценарию Аткнин должен был мгновенно испариться из виду разгневанного деда и постараться не попадаться ему на глаза в ближайшие дни. Аткнин от пинка взвился, но, вместо того чтобы исчезнуть, мгновенно спружинил и головой, как ядром, закалганил Петрова в грудь, от чего тот хрястко долбанулся затылком о стену и распластался на полу. Но фантастическая сцена на этом не кончилась. Аткнин, взъярившийся от вспышки гнева, набросился на поверженного Петрова и начал топтать его каблуками сапог.

Когда на крик и шум к сержантской сбежалась рота, и несколько дедов вознамерились было скопом навалиться на оборзевшего салагу, Аткнин, рванув над головой тяжёлый деревянный табурет, бешено вращая закрасневшими глазами и брызгая слюной, завизжал:

- Ну-у-у-у! Дава-а-ай, кто-о-о первый?..

Патриархи дрогнули, отступили, стараясь сохранять достоинство, угрожая Аткнину. Да тут ещё появились старшина Якушев и замполит роты младший лейтенант Касьянов. Кое-как пожар конфликта притушили. Отцы роты сделали участникам баталии устные выговоры, попеняли им за поведение, недостойное звания защитника социалистического отечества, приказали уложить вконец осоловевшего Петрова в постель, ну и, конечно, пригрозили: что-де в случае повтора будут приняты строгие меры вплоть до гауптвахты и задержки с увольнением в запас.

Но угли пожара тлели. Деды, естественно, не могли так просто, без последствий, оставить эту в общем-то уникальную выходку Аткнина. Бывало, что молодой не подчиняется старику, бывало, что на побои иной горячий салабон мог ответить и ударом, защищаясь, но чтобы салага избил деда в лёжку - это настоящее ЧП. Понимал своё положение и Аткнин. Другие молодые со страхом и сочувствием на него поглядывали, иные пытались подбодрить хотя бы на словах, поддержать морально. Он угрюмо отмалчивался.

Поздно ночью, когда личный состав роты, уставший, успокоился, когда храпы, стоны и посвисты заполнили душное пространство казармы, Аткнина, чутко ждавшего на своей верхней койке, торкнули в плечо.

- Вставай, иди в каптёрку - зовут.

Парень безропотно соскочил с постели, одеваться не стал, всунул босые ноги в сапоги, быстро накрутил на правую кисть ремень, оставив гибкий кончик в сантиметров десять с увесистой медной бляхой, и, белея в полумраке солдатским бельём, решительно зашагал вслед за черпаком-посланцем к берлоге каптёрщика. Там, стоя напряженным полукругом, его ожидали деды, человек десять - почти все, имеющиеся в наличии. Они, вероятнее всего, собирались, как водится, поговорить с зарвавшимся молодым, пожурить его, попугать трохи, а уж потом слегка и поучить натурально тому, как надлежит обращаться салабону с дедушкой...

Аткнин же прямо с порога, ни слова не говоря, вломил самому ближнему старцу от всей души по чердаку бляхой со звездой, благо, что плашмя, да второму, да успел замахнуться на третьего, прежде чем его пинком в живот свалили с ног. Потом лишь дневальный, вздрагивая и моргая, слышал из-за дверей каптёрки вскрики, рыки, матюги, проклятия и тупые звуки ударов по живому человеческому телу...

Утром старлей Наседкин, как всегда похмельный, брюзгливо поинтересовался:

- Какой это пенёк там в углу подъёма не слышит?

Старшина коротко доложил:

- Рядовой Аткнин. Плохо себя чувствует. Я разрешил.

Аткнин отлеживался весь день, поел лишь к вечеру, когда сержант-земляк принёс ему из столовой пайку - хлеб и пару кусков сахара. Лежал он тихо, не стонал, вроде как бы отдыхал. На лице следов воспитания не было.

Снова глубокой ночью, часа в два, за ним пришли. Он спустился вниз, пошарил ремень - все ремни поблизости оказались попрятаны. Тихо пошёл. Шагнул через порожек каптёрки и изо всех своих жилистых сил припечатал кулаком первого же попавшего под руку деда. Его опять жестоко пинали по ребрам, животу и ногам. И снова он отлеживался весь день в роте, укрывшись с головой одеялом. Учителя заботливо отводили от него внимание командиров и дежурных.

В третью ночь, уже зная натуру Аткнина, деды встретили его в каптёрке сторожко, отскакивая, и удар отчаянного парня пропал втуне. И били его в этот раз как-то нехотя, вполсилы, можно сказать, недоуменно и растерянно. Уже стало ясно, на чьей стороне виктория...

В следующую ночь за Аткиным не пришли.

Я не знаю дословно, какие слова произносились и во время ночных побоищ и после всех этих событий (Аткнин был предыдущего, майского, призыва и всё это произошло до нас), но суть не в словах, а в результате - я видел, каким безусловным уважением и равенством пользовался у дедовско-дембельской ротной элиты Аткнин, довелось мне не раз и слышать подробности от очевидцев той грандиозной битвы молодого Аткнина за свой личностный суверенитет, так что, думаю, сценарий её я набросал верно.

Мне в одно время удалось как-то ближе сойтись с Аткниным, и я со жгучим нескрываемым интересом всматривался в него, изучал, пытал и выспрашивал: что он чувствовал, о чем думал в те дни и ночи, в те моменты, когда в одиночку бунтовал против дедовской олигархии, как вообще относится к армейским порядкам?..