Александр Найденов - Больше света белого Страница 12

Экзамен этот второй я решил завалить, и как назло вопросы такие попались простенькие. Офицер, капитан этот экзамен принимал, он мне говорит: "Ну, рассказывайте".  Я отвечаю: "Ничего я не знаю..." Он спрашивает: "Как это можно не знать, ведь у тебя средний балл в школьном аттестате - пять баллов?  Сядь на место, подумай еще". Я говорю: "Нет, я ничего не знаю и больше не буду думать". Он посмотрел на меня, поставил мне двойку и отправили меня через два часа на автобусе на железнодорожный вокзал. Еду я домой, и мне стыдно,- что мне мать скажет? Первая была эта двойка за экзамены в моей жизни. Думал, скажет: "Опозорил ты меня, провалился..." Захожу домой - мать говорит: "Ну, слава богу, вернулся!.. Бабка хотя бы теперь отдохнет..." - Я удивился, спрашиваю, что такое?

- Да, как ты уехал в Москву, бабка стала каждый день ездить в райцентр в церковь, молится там, чтобы ты не поступил, на экзаменах чтобы провалился. Говорит: "Хватит с нас одного энкэвэдэшника."

Я чуть на пол не сел, говорю: "Как, чтобы не поступил?  Какого энкэвэдэшника?"

-  Деда Андрея... он ведь в морском десанте во взводе НКВД служил и после войны - до 48-го года тоже где-то в НКВД был, пока не демобилизовали...

Поступил я через месяц учиться в УПИ на физтех, все экзамены сдал на пять: бабка, видимо, не молилась, а надо было я теперь так понимаю, помолиться - никому физики оказались не нужны... Обсуждали, помнится, столько лет, что лучше: физики, или лирики, а выясняется, что напрасно себя беспокоили, что опасаться надо было не тех и не других, а слюнтявых жадных мальчиков-бухгалтеров, которые теперь себя называют банкирами, а на самом деле они - просто ростовщики...

Все мужики за столом выпили еще по одной, и Сережка въедчиво спросил у Сашки:

- Не получилось из тебя, значит, "белого воротничка"?  Не расстраивайся. Нам образование ни к чему: вот я из школы вынес только одно полезное знание, что обои надо приклеивать начиная от окна - это с урока труда,- и ничего, живу... Я ведь всегда говорил Полинке: "Брось, не надейся, не пробиться ему, такой же будет работяга, как мы..." Позовет она нас, помню: приходите, помогите копать огород. Выйдем на грядки: мы с Аркашкой, Юрчик. Говорим: "Зови Сашку - что он дома сидит, такой лоб?"  Полинка сразу заполошится: "Я буду сама с вами копать, я сама: ему надо уроки учить..."

Произнеся это, Сережка налил племяннику водки, чтобы он не огорчался, и они с ним вдвоем выпили.

Сашка, выпив, решил досказать Тольке про деда:  И вот, сколько я его потом ни просил, чтобы рассказал, что он в НКВД делал - ни пьяный, ни трезвый - ничего не сказал. Лишь: "Нельзя рассказывать", или: "Ничего не делал, водку пил", или снова: "Нельзя..."

Я ему говорю: "Чего нельзя?  Сколько лет прошло - что за секреты? Все уже умерли, чьи это были секреты. Расскажи." - "Нет, нельзя."

Старичок, слышавший, что говорит Сашка, встрял в беседу: Я тоже Андрея Петровича спрашивал,- ласково сказал он.- Ты, мол, наверное, писал у себя там во взводе донесения в НКВД?  Он отвечает: нет, не писал: я солдатиков жалел...

Во главе стола одна из старушек прошамкала на ухо Полине Игнатьевне:

- Так значит, у вас сыновей-то больше, чем дочерей...

Полина Игнатьевна громко сказала: Да, больше. У меня ведь была еще одна дочь, после Польки,- Валя. Отец-то как уж ее любил. Полька ведь без него выросла, в войну, дичилась отца, а эта - все время была у него на руках, не слезала с него. Сколь разумная была девочкя... Два годика ей было, когда Ванька родился. Принесли его из роддома, ей говорим: "Ну, вылезай из колыбели, Валя, на печь - теперь Ваня здесь будет спать". Она не захныкала, не сказала ничего, а вылезла - и больше никогда в колыбель не ложилась: это Ванина. Ванька заплачет, она к нему бежит, кричит: "Не плачь, Ваня, к тебе нянька идет!.."  Болела она спайкой кишечника. Говорят, теперь это лечат легко, а тогда, видимо, не умели; все время ей ставили клизмы и больше ничего. Дожила она у нас до двух с половиной лет... И вот, видимо, чувствовала она что-то. Еще задолго до смерти играла так: ляжет на пол, ручки раскинет, говорит: "Смотри, папа, я умерла". Он заплачет, встанет около нее на колени: "Валечка, что ты, что ты говоришь!  это я должен умереть, а не ты..."

И вот, когда она умерла - он больше ни к единому из детей и не подходил, в руки не бирывал: как не его они, или как ровно боялся прикоснуться что ли...  И пить принялся... Другой кто если и пьет - то ему ничего: коли знает еще, с кем надо выпить,- то он так пойдет в гору, что и рукой не достанешь его, а наш - пил безбожно, по черному, на начальство внимания не обращал, хоть его забранись. "А, пойдите вы,- закричит.- все к чертовой матери!.." Я ему говорю: "Пожарники меньше воды на пожар льют, чем ты в себя этой водки вылил..." Выгнали отовсюду его, конечно. Потом уже даже в колхозные пастухи его брать не стали...

Полина Игнатьевна задумалась, затем посмотрела на разговаривающих за столом своих детей и почему-то решила, что они все ругают отца и ей в такой день это показалось обидно. Поэтому она вдруг громко произнесла, чтобы все услышали: Что это мы все про отца только плохое-то говорим, а? Ведь и хорошее было же?  ведь было?.. вот ребят каких шестерых вырастили: ни про одного из них мне никто никогда дурного слова не сказал - все честно работают, кто как может... никто никому вреда не сделал и ничего не украл...

- Было и хорошее, было,- откликнулась Ирка.- Как хорошему не быть... Отца ведь на работе любили. Он мог по целым дням работать, как заводной. Два раза про него даже в газете писали.

И она начала рассказывать дочери: "У него телята в стаде давали очень хороший привес. Помню, что я вырезала одну статью про отца и весь учебный год носила ее с собой в портфеле. Она интересно так начиналась: "Мы находимся в неоглядном вятском поле, навстречу к нам идет по стерни худощавый, невысокого роста человек и улыбается. Он в мокром дождевике, в сапогах, за плечо у него перекинут длинный пастушеский хлыст..."

Ирка задумалась, вспоминая, и умиленно сказала: "Да, папка животных любил. Особенно - лошадей, а все деревенские ребятишки его любили: бегут к нему ребятишки со всей школы на конный двор, когда он там работал: "Дядя Андрей, запряги нам саней покататься!" Он им смеется в ответ, шутит: "Запрягу, запрягу - приходите ребята 30 февраля!.." Нравилось ему молодых коней объезжать. А бывало: лошадь взбрыкнет, подымется на дыбы - он как с нее упадет, да на спину!.. Думаешь: ой! папка убился! А он встанет на ноги, узда у него от лошади на руку намотана, он снова на лошадь вскочит - и дальше ее объезжает.  Один раз у него были так вот на руку поводья запутаны - и лошадь его через всю деревню по земле волоком протащила...

Полине нужно было поговорить с братьями, поэтому она не стала слушать, что вспоминает Ирка, а начала говорить так:

- Уговаривала я мать ко мне в дом переехать, уговаривала,- а она ни в какую не соглашается. Ей ведь у меня будет удобнее. Сделали бы ей поручни могла бы выезжать за ворота на лавочку - поболтать со старухами: здесь же вот она сидит как в клетке, во втором этаже: кроме нас с Иркой, когда сюда на минуту забежим, по целым дням не с кем переброситься словом... И мне, конечно, так бы было удобнее: не нужно было б сюда бежать через весь город каждый день - три года так ведь уже отбегали, дома у себя все дела запустили - нет, не хочет старуха. Говорит: "Не поеду - и все, пока жива стану сидеть в этой комнате..." Как будто не понимает ничего. Сюда бы Ольга переехала жить, а она - к нам: кто ее там обидит?  Толька, ты хоть бы ей сказал, что так лучше.

Толька растерянно посмотрел на братьев и хотел что-то ответить, но вместо этого поперхнулся и начал кашлять.

- Ой, боговый, подавился не в то горлышко крошка попала!- воскликнула Полина, ссадила с коленей Пашку и, приподнявшись на табурете, начала стукать своей сухой твердой ладонью Тольку по крепкой спине...

- И чего было бежать?...- неожиданно проговорила в раздумье Полина Игнатьевна, следуя каким-то своим мыслям.- Все равно бы потом забрали: всех ведь мужиков забирали...

С фотографии на телевизоре смотрел и застенчиво усмехался Андрей Петрович Харин: как будто рад он был, что все, что должно было совершиться с ним - уже совершилось, что жизнь его, такая трудная, непонятная и длинная, которой как полю, казалось долго и конца все не будет - наконец подошла к концу; да так, впрочем, и неизвестно осталось ему, зачем была она ему дана, эта жизнь, в которой он шел куда-то по земле в мокром дождевике и улыбался?

Быть может, был он доволен еще и тем, что сегодня он выполнил как следует до конца последнюю свою обязанность, что природа всплакнула о нем, что собрались сюда все их дети: две дочери и четверо сыновей, и что старшая дочь Полька сумела проводить его лучше, чем он когда-то - ее...

Глаза же его смотрели все вправо - мимо стакана с водкой - на Полину Игнатьевну. Они смотрели так, словно удивительно было ему узнать, что эта толстая большая старуха на деревянной лошаде до сих пор жалеет, что когда-то, полвека тому назад, он оставил ее в их медовый месяц, не успев даже придумать как следует имя для первенца, и ушел от нее терзать себе тело и душу, чтобы выигрывать тот самый настоящий суперприз, за который один только и стоит бороться - свою Родину.