Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец Страница 12

– Милости просим, – отвечала царевна, смотря на рукав своей ферязи.

Монах приблизился к кровати, сел на скамье, взял больную за руку и, смотря ей в глаза, сказал:

– Слава Богу! Он услышал грешные мои моления и возвратил тебе здоровье. Вот последнее лекарство: шесть порошков. Принимай с водою по одному утром натощак и ввечеру, ложась спать. Только не изволь кушать рыбного и берегись холода, как я прежде сказывал.

– Спасибо тебе, добрый отец Григорий! Я почти совсем здорова, только не могу крепко держаться на ногах.

– Все будет хорошо, только будь терпелива и поступай по моим советам, – отвечал монах.

– Святой отец! – сказала няня, – ты обучен книжной мудрости и проник в тайный смысл писаний, сокрытый для нас, грешных мирян. Скажи, должно ли верить снам?

– Как не верить тому, чему верили мудрецы и патриархи? – отвечал монах, посмотрев на царевну, которая побледнела, как полотно. – Особенно достойны примечания сны, видимые людьми, поставленными Богом выше других человеков. Невидимые силы действуют более на душу порочную или на существо добродетельное и невинное. Люди обыкновенные не подвержены влиянию случаев чрезвычайных; они бредут, как стадо, протоптанною стезею от колыбели до могилы.

– Царевна видела страшный сон, – сказала няня и принялась рассказывать его со всеми подробностями. Монах слушал со вниманием, пристально смотрел на царевну, которая сидела на кровати, потупив глаза, и когда няня довела повествование до того места, где венчанный змей является из гроба, монах не мог скрыть своего внутреннего движения и воскликнул:

– Судьба расторгает завесу!

Няня кончила рассказ и перекрестилась; монах опустил голову и сидел в безмолвии, как погруженный в глубоком сне; наконец он быстро поднялся со скамьи и, всплеснув руками, сказал жалобно:

– Небесный гром поразил венчанного змея! – Потом, помолчав немного, примолвил: – Но он был венчан – этого довольно!

Царевна, видя впечатление, произведенное рассказом сна в монахе, пришла в ужас и, не имея сил удержать внутреннее волнение, горько заплакала. Старуха испугалась и стала ласкать свою питомицу. Монах пришел в себя, принял хладнокровный вид и сказал:

– Страшен сон, да милостив Бог! Напрасно ты кручинишься, царевна! Сон твой предвещает тебе блистательную участь, славнейшую и завиднейшую участи целого твоего семейства. Будут вести страшные, наступит время дел великих, будет кровопролитие в земле православной, но ты, царевна, останешься невредимою. Ты будешь женою мощного владыки и в венце царском, в любви супружеской, в нежности материнской забудешь терновый путь, по которому достигнешь до последней ступени земного счастья и величия. Утешься, царевна, и верь мне; верь, что никакое зло не коснется тебя и что ни единая царевна не будет так возвеличена, как ты, Ксения Борисовна!

– Что же значит отсутствие родителей и ближних во время опасности? Что значит, что народ, бояре и духовенство отвернулись от меня? Что значит гроб, змей? – сказала царевна, взглянув на монаха.

– По закону естества дети переживают родителей; бояре и народ поворачиваются силою обстоятельств в разные стороны, как легкая хоругвь ветром; гроб означает различное, но для тебя из этого гроба возникнет величие. Змей, по толкованиям древних волхвов, значит премудрость, а венец – княжеское достоинство.

– Но что станется с моими родителями, с братом? Неужели я их переживу? – спросила царевна, всхлипывая.

– Сон твой, царевна, касается до одной тебя. Судьбы Вышнего неисповедимы, – отвечал монах. – Но ты вредишь своему здоровью напрасною, преждевременною кручиной, – примолвил он. – Позволь мне, как доктору, прикоснуться к твоей руке, чтоб узнать состояние твоей крови. – Не дожидаясь ответа, монах подошел к царевне и смело взял ее за руку, устремив проницательный взор на прекрасное ее лицо.

– Святой отец! – воскликнула царевна, – рука твоя – как огонь, и ты крепко жмешь мою руку. Оставь меня в покое!

Монах опустил руку царевны, краска выступила на бледном лице его. Он взял кувшин с водою, налил в хрустальную чашу, вынул из-за пазухи белый порошок, всыпал в воду и, подав царевне, сказал:

– Выпей это: кровь твоя успокоится, голова облегчится, и тяжесть спадет с сердца.

Царевна отвела тихонько рукою предлагаемую ей чашу и сказала:

– Спасибо! мне запрещено пить всякие зелья от чужих людей без ведома моей матери царицы.

– Выпей, дитятко! – сказала няня. – Неужели ты сомневаешься в искусстве отца Григория после того, что он сделал со мною? Я тебя люблю не менее твоей матери.

– Не стану ничего пить, – возразила царевна и встала с постели. Монах, не сказав ни слова, перекрестился и выпил приготовленное питье, которое было густо и бело, как молоко.

– В странствиях моих я видел много красавиц, – сказал монах, – но не видал такой ангельской красоты, как твоя, царевна Ксения Борисовна. – При сих словах царевна покраснела, а няня улыбнулась и весело посмотрела на свою питомицу. Монах продолжал: – В черных очах твоих изображается душа нежная, непорочная, чуждая всякого земного соблазна. Откуда же закралось в нее подозрение, отвращение от помощи, предлагаемой человеком, который пролил бы кровь свою для твоего здравия и счастья… предлагаемой… иноком!…– Он не мог долее говорить: смущение пресекло слова его.

– Не подозрение, но уважение к воле родительской заставляет меня отвергать всякий совет и помощь без их ведома. Впрочем, я совершенно здорова и не нуждаюсь в лекарствах, – сказала Ксения ласково. Монах молчал и горестно смотрел на царевну. Глубокий вздох вылетел из груди его.

– Не гневайся, отче Григорий, – сказала няня, – она еще дитя, и если обидела тебя, то без всякого умысла.

– Не гнев, но горесть терзает сердце мое, – отвечал монах.

– Прости, отче мой, если я невольно тебя огорчила! – примолвила царевна, взглянув ласково на монаха, у которого лицо пылало. Он хотел что-то сказать, раскрыл уста и остановился. Сильное смущение выражалось во всех его чертах. Наконец он возвратился на свое место, сел и, помолчав немного, сказал тихо и спокойно:

– Царевна! ты создана не огорчать, но радовать сердце. Да пребудет над тобою благословение Божие! Должно повиноваться воле родителей. Но различные страны, чрез которые я проходил, имеют различные обычаи, и во всех европейских государствах женский пол давно уже причислен к человеческому роду и признан одаренным от Бога волею и разумом, как пол мужской. Только в одной России сохраняется варварский обычай наших древних покорителей татар, обычай почитать женщину бессловесным существом, рабынею в доме родителей и супруга. В Англии царствовала королева Елисавета с такою же славою, как у нас Иоанн. Повсюду сама невеста выбирает себе жениха, и муж советуется с женою, как с другом, а не как с прислужницею. Сердцу и уму дана полная свобода…

Вдруг двери терема быстро растворились, и карлица Даша, вбежав опрометью, сказала вполголоса: "Государь! Государь!" Марья Даниловна испугалась; царевна не знала что делать, а монах, схватив книгу и четки, побежал к противоположным дверям, но в сию самую минуту царь Борис Федорович вошел в комнату. Монах остановился и поклонился до земли государю.

– Кто осмелился войти в царский дворец, в девичий терем без моего ведома? – сказал государь грозно, бросив гневный взгляд на монаха и на устрашенную няню.

– Прости, государь! – воскликнула Марья Даниловна, сложив поднятые вверх руки, – недуг одолел меня, и я, чтоб служить тебе верою и правдою, должна была призвать лекаря.

– > Я посылал к тебе несколько раз моего немецкого врача Фидлера, но ты не хотела слушать его советов и принимать от него зелия, – сказал государь, не трогаясь с места.

– Помилуй, отец государь! – сказала няня, – я скорее умру, чем соглашусь принять что-нибудь от иноверца. Оставь волю душе моей, она во всем другом предана тебе и твоему семейству.

– При всей твоей преданности, при всем усердии ты можешь повредить моей дочери внушением ей своей вздорной ненависти к чужеземцам, между которыми я имею верных и полезных слуг и даже… но об этом поговорим после.

– Я не мешаюсь не в свои дела, православный государь-батюшка, – сказала няня, – и научаю мою питомицу одному: быть послушною Богу и воле родительской.

– А сама для примера преступаешь мою волю, – возразил царь. – Ты знаешь, что я строжайше запретил, чтоб кто-либо входил во дворец без моего ведома.

– Без вины виновата, прости и помилуй! – воскликнула няня и залилась слезами.

– Кто ты таков, из какой обители? – спросил государь монаха.

– Я странствующий инок Острожского монастыря святого Василия, православный государь, – сказал монах. – По обету я ходил в Иерусалим поклониться гробу Спасителя и говеть на Афонской горе. Оттуда прошел в Киев и наконец захотел помолиться святым угодникам в первопрестольном граде, в столице православия, и зашел в Москву, где молюсь ежедневно с братьею о здравии и благоденствии твоем, великого государя.