Смерть напоказ - Эрве Гибер Страница 12

Я пошел в хозяйственный магазин выбрать плетку, они были подвешены за ручки на ремешках к потолку, это были забытые в сумраке среди половых щеток несколько устаревшие экземпляры из прежних запасов, торговец сказал мне: детей больше не бьют, — я ответил: а если ребенок не слушается (и подумал: а если задница жаждет побоев?), — торговец ответил: но вы еще слишком молоды, чтобы иметь детей, — я сказал: нет, я солгал вам, это для коллекции, я коллекционирую предметы моего детства, музыкальные мельницы, дудки, не знаю что. Я выбрал плетку с самой толстой ручкой и плетями, окрашенными с одного боку красным.

Этот черный хуй хорош тем, что он полый, гладкий и расширяющийся к концу, что его можно заполнить горячей водой, которая нагревает хорошо скользящую смазанную резину, когда я повернусь спиной, он насадит меня на этот черный хуй и будет насиловать мою задницу, уступающую под его напором и вставит его мне, отдерет им, отделает им, вжарит им, оставив его внутри, глубоко, словно рычаг, словно постыдное черное дерьмо.

Эти зажимы для белья хороши тем, что они зубчатые, с зазубринами на концах, что у них есть утолщения, как у ручек штемпелей, мясорубок, прищепок, я выбрал их специально, я нарочно выбрал опасные.

Жертва будет в белом, в своей рванине, палач же будет в черном, он будет обнажен, лишь на хуе черное кожаное кольцо с шипами.

Я зашел к торговцу, с ним в дверях лавки разговаривал какой-то человек. Я спросил: у вас есть плетки? Он ответил: знаете, такой товар продается с ходу, сам держу одну для тещи и одну для жены, удивился, что подобная вещь стоит всего пять франков, я и не думал, что их еще продают.

Когда он вошел, на моих руках были завязаны четыре ленточки из простыни, словно знаки некоего ритуала, освящения. Перед нами лежали черный хуй, смазанный и наполненный горячей водой, плетка, бельевые зажимы, однако это его вроде бы не удивило. Я сказал ему: хочешь быть моей жертвой или палачом? Он ответил низким и властным голосом: раздевайся и ложись. Я положил на пол четыре ремешка из ткани, он начал их распутывать, потом он разделся, я протянул ему кожаное кольцо с шипами, чтобы зажать его палку, я проговорил ему: это будет единственное твое одеяние, но он не надел его, на нем была эта набедренная повязка, которую он привез из Соединенных Штатов: она облегала его хуй и яйца, отпечатывая на коже тонкую сетку от вязки, я лег на спину на кровати, сначала он принялся связывать мои скрещенные ноги в лодыжках, обворачивая их и делая множество узлов, он сказал мне: садись, — и я протянул ему руки, он связал таким же образом, скрестив за спиной, мои запястья, словно соблюдая шахматный порядок, затем сел рядом, нагнулся, очень серьезно на меня посмотрел, я подумал, что он собирается поцеловать меня, он плюнул на мои губы, один раз, второй, он сказал мне: встань, — потом принялся перевязывать мне хуй, заботясь о том, чтобы сжать хуй и яйца как можно сильнее, повторно наложив скрученную ткань кольцом у основания хуя и повыше яиц, перекидывая ткань с двух сторон над ягодицами, связывая, перевязывая ее узлами, и, наконец, соединил ее края на моем животе со всей силой, одной ногой упираясь мне в живот, чтобы сдавить еще больше, я едва мог дышать, потом неожиданно взял два бельевых зажима и закрепил на моих сосках, я закричал, он сказал мне: нет, это еще недостаточно больно, — он снял их, он сдавил пальцами, смочив их слюной, мои соски и заставил их подняться среди волос, потом снова надел оба зажима, он сказал мне: рот тебе затыкать пока не будем, он может пригодиться, но можно, наверное, что-то сделать с твоей шеей, — он развернул последнюю ленточку и начал затягивать ее как можно выше на моей шее, под подбородком, словно делая медицинскую перевязку для фиксации шеи и головы, оставив длинную часть одного конца свободной, чтобы управлять моими движениями, как с помощью поводка, он сказал мне: повернись, — и впихнул мне одним движением, раздвинув их рукой, меж ягодиц весь черный и горячий хуй, я почувствовал смазанную резину, обжигающую кишки, он сказал мне: в следующий раз смажем ее разогретым гашишевым конфитюром, чтобы насытить твой зад, или леденящим ментолом — он дернул скрученную веревку вниз, чтобы я сел на корточки, и сам сел, голый, раздвинув ноги, в  кожаное кресло, властный, царственный, лишь в этих узких плавках с очень крупными петлями, сквозь которые я видел, как набухает и прерывисто, судорожно вздрагивает его хуй, он сказал мне: смотри на меня, желай меня, умоляй меня, я хочу видеть, как ты умоляешь меня изо всех своих сил, только чтобы желать меня, я дарую тебе это право желать меня, я хочу видеть, как ты плачешь, потому что настолько благодарен мне за мой дар, — он еще не прикасался ни к плети, которая оставалась недалеко от его руки, ни к царскому кольцу, которое я приготовил для его хуя, он сказал мне: ты жаждешь увидеть мой хуй, но ты должен это заслужить, и я хотел бы, чтобы ты смотрел на него, словно видишь впервые, и он восхитил тебя, ведь ты никогда не видел столь красивого хуя, такого большого, такого сильного, и чтобы ты смотрел на него неотрывно, поклонялся ему, но теперь тебе нужно заслужить это, — и он дернул за поводок, заставляя меня нагнуться и подчиниться, он сказал мне: нагнись еще больше, я хочу видеть тебя у своих ног, извивающегося, как пес, как баба, — и пальцами ноги начал вталкивать черный хуй в мою задницу, из которой тот медленно выходил, он сказал мне: тебе нужно заслужить мой хуй, ты по пытаешься, стоя на четвереньках, высвободить его из чехла, но лишь одними зубами, ни в коем в коем случае не пачкая его своими губами, — я приблизил свое лицо к его плавкам, вдохнул, запах его хуя ударил мне в ноздри, словно мускус, кокаин, он сказал мне: ты не достоин даже вдыхать мой запах, это я оказываю тебе милость, облизывайся и поскули немного, чтобы показать мне свою кобелиную радость, — я попытался приспустить зубами широкую резинку на его плавках, она несколько раз хлопнула,