Барков советского розлива - Николай Иванович Хрипков Страница 12

–

В семьях речников, моряков, рыбаков существует такая традиция; встречать на берегу судно с родными, которые возвращаются из рейса. Подсчитывают, сколько остается до возвращения и ждут судно, всматриваясь вдаль. Капитан держал связь с дежурным, у которого можно узнать, где судно и когда оно придет домой. В Затоне в этот день семьи выходили на высокий берег, там, где заканчивается залив и начинается Обь и на этом мысу поджидали. На судне при приближении включали сирену.

— Идет! Идет! — кричали на берегу и скоро на фарватере появлялось их судно.

Поскольку у каждого судна был свой голос, вой сирены, и речники и их семьи знали этот голос, ошибки здесь не могло быть. Вот их родная самоходка или буксир ложились на правый борт и медленно заходили в залив. На палубе стояли их мужчины, которым махали и кричали с берега. Каждая такая встреча была семейным праздником. На мужчине повисали дети, жена пропускала свою руку под локоть и прижималась щекой к теплому плечу мужа. Дома ждал праздничный обед или ужин с непременной бутылкой водки. Обязательно зайдут соседи поздравить с возвращением, им нужно будет поднести стопочку. Традицию нельзя было нарушать.

Возвращаясь с рейса, речники привозили красную рыбу, уже засоленную, бруснику, кедровый орех. Всё это в Низу (Низом называли Обской Север) стоило гроши. А здесь это очень ценилось. Речную рыбу — окуня, ерша — считали сорной рыбой. Серьезные мужики такую не едят. Девчонки и мальчишки бегали с кедровыми орехами на зависть ребятишкам, у которых отцы и браться сидели на берегу, а поэтому не могли их порадовать такими деликатесами.

Наверно, так перелетные птицы презирают воробьев и синиц, которые не знают, что такое дальний перелет и дальние страны.

Толю Русанова встречала она мама. С рейса он ничего с собой не привез, кроме маленького чемоданчика с грязным нижним бельем. Мама схватила его локоть и дорогой расспрашивала, как прошел рейс.

–

— А это мы снова и опять, — бодро проговорил Топольницкий, перешагивая порог.

Мать и сын сидели за столом. Судя по всему, они о чем-то беседовали. Сын посмотрел удивленно, сначала на Топольницкого, потом на мать, ожидая объяснений.

— Я же тебе говорила, Толя, что тебя спрашивал старый друг. Вот он и пришел.

— Друг? Ну! Ну!

Это был худощавый парень с длинными темными волосами, более похожий на подростка, чем на взрослого мужчину. Он поднялся из-за стола и пожал протянутую руку Топольницкому.

— Я сейчас что-нибудь приготовлю на стол, ребята! — захлопотала мать.

— Не надо! Не надо! — стал отказываться Топольницкий. — Я ненадолго. Только повидаться. Должен уезжать. А ты как, Анатолий?

— Лучше всех!

— А, может, прогуляемся? — предложил Топольницкий.

Когда они спускались по лестнице, Русанов спросил:

— А вы собственно кто? Среди своих друзей я что-то вас не припоминаю.

Топольницкий показал удостоверение.

— Любопытно! Хотелось бы узнать, агентом какой иностранной разведки я являюсь?

— Где мы могли бы поговорить, Анатолий, спокойно?

— Ну, есть тут у меня любимое местечко. Недалеко.

Они прошли до конечной остановки, потом до школы, где Топольницкий уже побывал и, пройдя вдоль берега залива, вступили в парк с высокими тополями, клёнами и акациями.

— Пантеевский парк, — сказал Анатолий. — Вот жил человек, уже давно ушел в мир иной, но оставил после себя память. Этот парк. А что мы знаем о нем? Фронтовик. Вернулся с войны. Сын у него погиб. Работал штурманом. Потом у него умерла жена. Он остался один. Ушел на пенсию. На этом месте был пустырь. И он решил разбить здесь парк. Какое самое неприхотливое и быстрорастущее дерево? Достаточно ветку воткнуть в землю и полить, и оно будет расти. Это тополь. Да и клён — уживчивое и неприхотливое дерево. Так и трудился Пантеев из года в год, высаживая здесь саженцы и ухаживая за ними. Пробовал и хвойные деревья вырастить. Но у нас для них почва не подходит. Не прижились. Всю свою пенсию тратил на этот парк. Вот скамейки поставил. Даже несколько статуй с морской тематикой: Нептун, русалка, бравый морячок, тритон, дельфин. Детскую площадку хотел здесь устроить. Но уже жизни не хватило. Вот парк его имени живет. Парочки здесь влюбленные прогуливаются. И мужики, естественно, когда надо на троих сообразить.

Присели на скамейку. Парк был безлюден. Только воробьи и синицы скакали по веткам и звонко чирикали. Топольницкий достал тетрадку.

— Узнаете?

— Вон оно что! — ухмыльнулся Русанов. — Я уже и позабыл про нее. Я ее потерял. Кажется, в автобусе.

— Нам ее принесла завуч вашей школы. Там ее в туалете читали ученики. Причем даже дети младших классов слушали. Весьма символическое место для чтения этого шедевра — туалет. А до этого она прошла через не одни руки.

— И теперь мне за это светит статья. Только не понимаю, почему вы не вызвали меня повесткой.

— За что за это вам должна светить статья?

— Ну, за антисоветскую агитацию.

— Там нет никакой антисоветчины, призывов к свержению существующего строя. Вы же сами прекрасно это знаете. Это похабные порнографические стишки, которые совсем не предназначены для детских ушей и душ. Но я и не думаю, что вы рассчитывали на эту аудиторию.

— Ну, я же говорю вам, что я ее потерял.

— Анатолий, вы же серьезный человек. Никакой-то гопник, двоечник, который не отдает отчета своим действиям. Не пойму, как вам пришло в голову написать это.

— Хм! А вот вам не охота иногда похулиганить? Кстати, наши великие классики были и великими хулиганами. И Пушкин, и Лермонтов, и Маяковский. Уже не говорю об Есенине. Они не могли удержаться, чтобы не нарушить нормы приличий. Знаете, как за это их осуждало общество и какое недовольство это вызывало у властей.

— Просветили уже.

— Ну, в общем, когда я дембельнулся, пошел на работу. Профессии у меня никакой не было. Взяли меня в котельную кочегаром. Вот сидишь всю ночь, спать нельзя. Мало ли что! Котел где-нибудь побежал, перегрев произошел. Да и ходили проверяли. Придумал себе это занятие. Стал писать эту поэмку.

— И читать ее другим? Ведь каждый, кто пишет, желает быть услышанным или прочитанным.

— Никому не читал.

— Не понимаю. Ну, писали бы там о природе, о любви. Кстати, был бы и шанс опубликоваться.

— Хотелось похулиганить. Написал, перечитал, понравилось. Самого смех берет. Значит, удалось. И вот ехал домой. Может быть, перчатки доставал или деньги. Не помню. И выронил эту чертову тетрадку. Только дома хватился. Понятно, что искать подобное не будешь.

— А тетрадка ваша пошла путешествовать. Пока мы не прервали ее турне. И если