Бабушка, которая хотела стать деревом - Маша Трауб Страница 12

солью, превратятся в гарнир. А в бульон можно покромсать остатки несъеденного мяса, досыпать макарон, еще картошки, лаврового листа и чеснока не пожалеть, и будет суп на завтра и послезавтра. Любую самую старую и серую картошку можно замаскировать сметаной, сыром и запечь в духовке. Моя мама, конечно же, не знала, что по-французски это блюдо называется «гратен». Но вкус – один в один. А вот любимое всеми в те времена мясо по-французски, обильно залитое майонезом и запеченное в духовке, к французской кухне не имеет никакого отношения. Впрочем, как и отечественный майонез к соусу.

Малечка пила бульон, потом кофе и забывала, зачем пришла. Уже уходя, всегда мне твердила: «Ты, когда поешь, потом полежи, пусть жирок завяжется». Худоба тогда считалась признаком болезни или недоедания.

В школы меня принимали не за знания, а за мамин сложный бульон или ее адвокатские услуги, о чем я прекрасно знала и не тешила себя мыслью, что родилась гением или какой-то особо талантливой. Я понимала, чего стоило перевести меня в следующий класс без всяких экзаменов в середине года – бутылка коньяка или вина, дефицитная палка салями. Сейчас мама на рынке иногда рассказывает, что она мать писательницы, и ей за меня дают в подарок пучок петрушки или укропа. В салоне красоты выдают зефирку к кофе. Так что ничего не меняется.

Съемные квартиры. Маме было все равно, где жить. Она легко меняла жилье, города, срываясь с места в один вечер. Ее не пугали бытовые условия, которые не всегда были приспособлены к нормальной человеческой жизни. Иначе почему она согласилась поехать на Север, жить в бытовке, где наледь на окнах была не только снаружи, но и внутри. Мама шутила, что, если ей понадобится приложить лед к вывихнутой ноге, его всегда можно сгрести с подоконника. Продукты тоже хранились на подоконнике, холодильник не требовался.

Таких женщин, как моя мама, тогда было много. Возможно, в нашем окружении, не знаю. Та же Мальвина Михайловна все время рассказывала про свою прошлую жизнь на Большой земле. Как ездила на дачу, какое у нее было кресло-качалка. Как любила сидеть за столом под старой яблоней. Какой в спальне стоял шкаф, еще бабушкин: резной, большой, запиравшийся на ключ. А ключ от сарая тоже был большим и удивительным, как и замок, настоящий, со сложными прорезями. Такой ломом не вскроешь и отмычку не подберешь. Ключ к нему был самым большим и самым красивым. Я запомнила, как трепетно учительница рассказывала про связку ключей, которую всегда носила с собой. Ключи и ключики имелись от всего на свете – самый маленький от личного секретера, тоже еще бабушкиного. Крышка откидывалась под наклоном, как старые школьные парты. «Сейчас таких уже нет. Не делают», – говорила Мальвина Михайловна. Еще она рассказывала про чайный сервиз, японский, в котором фарфоровые чашки были настолько тонкими и хрупкими, что их страшно было брать в руки. Про круглую люстру с абажуром с длинными кистями, каждую из которых украшали маленькие хрусталики. Старую скатерть с вышитыми бабушкой узорами по краю. Все это было куда интереснее уроков. Я слушала замерев.

Однажды мама попросила Мальвину Михайловну забрать меня к себе на несколько дней – уезжала в командировку, а присмотреть за ребенком было некому. Я представляла, как окажусь в доме учительницы, где все будет так, как она рассказывала, – абажур с кистями, удивительный чайный сервиз, скатерть. Мне очень хотелось хоть недолго пожить в таком доме.

Квартира учительницы была далека от картинки, которую я себе нарисовала в воображении. Целых две комнаты – королевские условия по тем временам, мы с мамой жили в одной, в коммуналке. А тут – отдельный вход, отдельный санузел, никаких соседей. Но внутри ничего не было, даже лишних чашки, ложки и вилки, за которыми мне пришлось возвращаться домой. Мальвина Михайловна обходилась одной тарелкой, одной ложкой, одной вилкой и одной чашкой. На кровати – старое детское одеяло, такие же лежали во всех детских садах и больницах тех лет. Казенные. Зеленые или красные с белыми полосками. У меня в детском саду было красное. У Мальвины Михайловны – зеленое. Кухню освещала голая лампочка. Занавесок не было. Как и ковров или хотя бы коврика. На кухне – старая кастрюля и старая же сковородка, явно доставшиеся от сердобольных соседей.

– Мальвина Михайловна, а почему у вас так? – не сдержавшись, спросила я.

– Ну я же здесь не навсегда, временно. Какой смысл обустраиваться? – ответила учительница.

Когда спустя три года мы с мамой уезжали домой, в Москву, на Большую землю, Мальвина Михайловна все еще жила в поселке. Все с той же голой лампочкой на кухне и детским одеялом в качестве покрывала на кровати. Она говорила, что уедет вслед за нами. На следующий год уж точно… Да, «нет ничего более постоянного, чем временное». Это я тоже запомнила с детства, поэтому в каждом новом доме обосновывалась как в собственном. Подстраивала условия под себя, а не себя под условия. Муж смеялся, что я сразу вешаю коврик с лебедями над кроватью, развожу огород на участке и завожу дружбу со всеми соседями. Так, наверное, и было. Но я бы не смогла жить с голой лампочкой всю жизнь, как Мальвина Михайловна, которая так и не уехала на Большую землю. Надеюсь, она хотя бы люстру повесила.

Тетя Таня, так следившая за освежителем в туалете, никогда не мыла пол в уборной. Коммуналка на четыре комнаты. На стене висел график дежурств – кто когда убирает квартиру. После тети Тани никто дежурить не хотел. Она мыла только одну конфорку на плите, объясняя тем, что только этой и пользовалась. Никогда не убирала в прихожей, потому что не она наследила, и мыла полы исключительно до выхода из своей комнаты. Остальная уборка, как правило, доставалась мне – как не вымыть общий коридор? Как не убрать в подъезде? Мама возмущалась, ругалась с тетей Таней, но по графику наша очередь всегда шла сразу за ней, и я отдраивала плиту, холодильник, отмывала ванную и туалет. Обычно шла битва, кто будет дежурить после нас – усилий никаких прилагать не требовалось. Мама смеялась, я падала без сил. До сих пор так. Я могу все отмыть, зубочистками отчистить холодильник, перемыть окна, но потом не в состоянии работать. Мама мне всегда говорила, что быт убивает творчество, мозг и желания. Да, она была права. Она работала, я убирала. У меня не оставалось сил на уроки, сочинения. Но в то время считалось