Михаил Пыляев - Замечательные чудаки и оригиналы Страница 127

В разговорах она была не прочь попросить и водочки. Если же при этом кто-либо замечал, что водку ей пить не подобает, то на это она отвечала:

– Водку-то? Водку-то можно пить, поелику мы люди такие: водку просим – воду пьем, воду просим – водку пьем!

В жизни среднего купечества, где нет разумно выработанных отношений, где нет общества в полном значении этого слова, где жизнь идет по издавна пробитой глухой колее, в быту, в котором к разумному все безучастно, такие разговоры находят полное сочувствие, и тянутся они долгими часами, благо затянуло жиром уши православных, чуткие только к подобным разговорам и колокольному звону. Весь их идеальный мир нейдет дальше, как к белорыбице, к здоровеннейшему кучеру, да к какой-нибудь псевдоюродивой или пустосвяту, или гадателю.

Другая такая старуха, с бледным лицом, в заячьей шубке и повязанная белым платком, по прозванию Агаша, тоже собирала вокруг себя большие толпы купчих и разных праздных барынь, сперва в Алексеевский монастырь, где она проживала, а потом, когда его упразднили, в Вознесенский монастырь.

И ходила, бывало, эта старушка по церкви, расставляя свечки перед образами и приговаривая: «Это тебе, Иванушка! Это тебе, Николаша, одна от меня, а другая от рабы Божией Марьи».

А раба Божия Марья слышит это и начинает усиленно молиться, креститься да кланяться.

Не менее была известна в Хотькове другая такая пустосвятка, по прозванию «Марфа Герасимовна Затворница». По рассказам, она пребывала в закупоривании чуть ли не 30 лет и выходила на свет Божий только в экстренных случаях. Каждый такой выход принимался за предзнаменование какого-нибудь большого несчастия, возбуждал говор и наводил на всех ужас; начинали являться разные видения и слышаться разные глаголы…

– Гляди, – говорили кумушки – Мать Марфа Герасимовна вышла… быть беде… быть беде … – И неслось это слово повсюду, и слышали, как звонил в полночь колокол на колокольне; другая видела самого домового или ведьму, как она прилетала на метле. В воздухе даже пахло гарью, грудные дети по ночам вздрагивали в страхе, – даже кухонные коты и кошки жались сиротливо к печкам и всех пугались.

Но Марфа Герасимовна входила снова в затвор и начинала опять плесть кружева, изредка высовываясь из своего могилища в окошко, изрекая оттуда кару или спасение, смотря как ей вздумается. И снова толпы купчих и разных барынь теснятся у ее окошечка, ожидая милости, как манны небесной.

К ней по большей части приезжали купчихи попросить благословения на брак дочери и получить знамение, т. е. кружева. Даст кружев – целуют и прячут, не дала – плачут: это великое несчастие. Окружающие расспрашивают, какой кусочек дала – короткий, широкий или узкий, – и, смотря по ответу, делают приличные предзнаменования.

И каких примеров не наблюдается в купеческом быту при отдаче невесты, и откуда эти суеверия? За неделю до свадьбы бедную невесту совсем замытарят по гадалкам – дня три до брака она говеет, просфора да святая вода. Сколько боязни, сколько забот о будущем счастии – и все-таки мирное, тихое, светлое семейное счастие так редко в купеческом быту.

Деньги, которые давали Марфе Герасимовне, она копила, тщательно их пряча. После смерти нашли у нее целые кучи серебряных и медных монет и бумажек, успевших совсем превратиться в прах.

В двенадцати верстах от Москвы, в селе Бусине, жила Маша-пещерокопательница. Подвигами юродства последняя начала заниматься с пятнадцати лет. Народная молва пронесла про нее, что когда она роет пещеру, в то время все кругом нее освещается необыкновенным светом, а роет она по особенному, бывшему ей гласу, что она тут должна вырыть икону.

Все шли и ехали, чтобы посмотреть Машу; пещера, где она жила, была не что иное, как глубокая яма, на стене которой висела икона с горевшей лампадой; на полулежала ветхая одежда труженицы, а она сама, с заступом в руках, босиком, в одной рубашке и с распущенными волосами, распевала звонким голосом духовные песни.

Приходившие опускали ей в яму деньги, калачи, сайки, а взамен из ямы брали песок и щепочки. Слава о ней быстро росла и привлекала толпы народа.

Вскоре в это дело вмешалась полиция. Машу взяли и отвезли в Москву, где она на допросе показала, что была научена это делать корыстными родными.

Маша была отдана на покаяние в один из женских монастырей и под конец жила в селе Свиблове, на суконной фабрике Кожевникова, в суконщицах.

XIV

Марья Ив. Скачкова. – Татьяна босая

В одной из московских богаделен лет пятьдесят назад жила богаделенка из купеческого рода Скачковых, Марья Ивановна. Старуха страдала всеми физическими недостатками; была хрома, глуха и кривонога, в богадельне она жила с лишком уже сорок лет,[68] как вдруг стала всем рассказывать, что ей привиделось во сне и даже слышался ей голос, говоривший ей «Марья, благословляй воду на исцеление других!» Видение это повторялось несколько раз.

Но вот однажды приходит в богадельню какой-то мужик и спрашивает Марью Ивановну: ему снился сон, чтобы он шел в Москву, в такую-то богаделенку, и попросил ее, чтобы она благословила воду для исцеления его жены.

Скачкова исполнила просьбу мужичка. Спустя несколько дней после этого приходила в богадельню барыня, отыскивая Скачкову, тоже по сонному видению, для благословения воды.

Слава Марьи Ивановны росла, к ней съезжались московские барыни и купчихи; наконец она вылечила одного откупщика. Последний взял ее из богадельни, поместил в Мещанской улице, в богатой квартире; у ней был повар, карета и пара лошадей, на которых она разъезжала по монастырям. С этих пор Марья Ивановна приобрела славу великой целительницы и в подмогу к себе взяла бедную дворянку, для которой впоследствии купила дом. Благодарный откупщик с этих пор не знал, как угодить Марье Ивановне, и всякую ее прихоть исполнял. Раз, уезжая в Петербург, он испрашивал у нее благословения и при этом спросил, какого бы гостинца привезти ей.

– Привези мне, – говорит Марья Ивановна, – орган, который бы играл обедню.

Как ни трудно было отыскать такой орган, который бы играл обедню, но откупщик отыскал такой.

Не один откупщик дарил Марью Ивановну. Отовсюду ей везли и несли, что ей только хотелось – и чего у ней не было! И табакерки с музыкой и с поющими птичками, и шитые ковры, и священные книги, дорогие подушки и всякие лакомства.

Особенно боготворил ее один генерал, занимавший очень видное место. По словам неизвестного биографа Скачковой, он, бывало, приедет, соберутся еще двое-трое важных стариков, ее усердных поклонников, запрягутся все они в колясочку на рессорах и катают Марью Ивановну по саду.

Марья Ивановна со всеми своими знакомыми общалась свысока и даже весьма грубо, что еще выше поднимало ее в общем мнении. Всех она без различия звания и пола называла одними именами: Иван, Петр, Степан, Катерина, Анна, Александра и т. д.

В ее гостиной решались разные общественные и домашние дела; тут восстановлялся мир между мужем и женою, отцом и сыном и т. д. Очень понятно, что примиренные несли ей дары. Через нее получались выгодные места. «Иван, дай место Петру», – говорила она, и место давалось беспрекословно. Или: «Григорий, определи такого-то», – и такого-то определяли. В доме ее писались и подписывались духовные, о которых в другом месте и заговаривать не смели. У ней также заключались браки, и все новости столицы были ей известны. Ходила Марья Ивановна вся в черном, волосы стригла по-мужски и голову иногда покрывала шапочкой. Собой она была худощава, мала ростом, имела проницательные глаза и резкий голос. При ее выездах огромные лакеи брали ее на руки и несли в карету и из кареты.

В последний год ее жизни ее звали переехать в Петербург, где приискали ей богатую квартиру; после больших просьб она выехала из Москвы, но на дороге захворала и в Торжке скончалась; похоронена она была с большим парадом. Все богатство она завещала своей компаньонке Катерине, которая впоследствии поступила в монастырь, где и умерла в постриге.

В сороковых годах на московских улицах была известна молодая девушка, недурная собой, стройная, с распущенными волосами и босая, покрытая черным платком. Юродивая девушка эта сначала называлась Татьяной, а потом Татьяной Степановной Босоножкой.

Родом она была из купеческого семейства; после родных осталась сиротой и жила в одном дворянском доме, где получила образование. После одного неудачного любовного похождения она покинула дом своих воспитателей, познакомилась с ханжами и сама начала ханжить и юродствовать Жила она с сестрами на Плющихе в своем доме, где отчитывала порченых и больных; потом распустила слух, что явилась у ней в доме чудотворная икона, и толпы народа осаждали ее с утра и до ночи.

Она продавала свечи, пузырьки с деревянным маслом, вату и т. д.

О себе она рассказывала, будто в сновидениях ей бывают разные гласы и явления. Старухи-ханжи, старые девы и несчастные молодые девушки, которые по ее советам отказывались выходить замуж, жили у ней с утра и до ночи, а иные и ночевали. Эти постоянные собрания у босоножки, недоказанные чудеса и разные неблаговидные сцены, бывавшие тайно по ночам, обратили на нее внимание полиции; икона была взята в один монастырь, а босоножке было приказано прекратить сборища.