Александр Куприн - Голос оттуда: 1919–1934 Страница 128

Король-демократ и герой*

16 августа сего года исполнилось ровно десять лет с той минуты, когда на трон Югославии — иными словами: соединенных Сербии, Хорватии и Словении — взошел король Александр I, славный потомок древнего рода Карагеоргиевича.

В тяжелые и страшные дни пришлось ему надеть корону: во дни, когда его стране грозила свирепая карательная экспедиция немцев и жестокая аннексия, во дни начала всемирной войны и первых успехов Германии.

С самого начала боев король Александр ни разу не покинул своей небольшой, но сплоченной его постоянным присутствием и общностью духа армии. Не было ни одного солдата, который не видел бы своего государя спокойно обходящим окопы во время канонады, пренебрегая защитными укрытиями. Вслед за королем шли югославские воины в движении на Корфу. И венцом его отваги и горячей преданности родине был, несомненно, приснопамятный Салоникский прорыв, который навсегда останется в военно-мировой истории как один из самых доблестных примеров.

В ту пору все настоящие мужчины, считая в их числе и стариков, и юношей, пошли на войну. Державе короля Александра I, оставшейся без оружия и без крепкой защиты, грозила тяжкая и злая участь, ибо одновременно над ее жизнью и независимостью висели три величайшие опасности: со стороны немцев, болгар и турок. Страна вопияла о помощи.

Настойчивая и упорная мысль Александра I о Салоникском прорыве не встречала ни малейшей поддержки среди веских военных авторитетов — среди высших командиров Франции, Англии и России. Ее считали фееричной и невыполнимой. И вот, на последнем вечернем генеральном заседании, услышав в десятый раз о невозможности прорваться, король-герой сказал, со своим, как всегда приветливым взором, своим негромким, ласковым голосом приблизительно следующее:

— Да, господа, вы, может быть, и, правы. Вероятнее всего — вы даже совершенно правы. За вами опыт, военная наука и мудрое благоразумие. Но должен вас уведомить: мною уже отдан приказ моей армии выступить завтра ранним утром, и отменить этого приказа я теперь не могу.

И что это был за великолепный, самоотверженный, сделанный в самых крайних пределах человеческой силы и выносливости поход! Враги с фронта и тыла, с левого фланга и с правого, свирепые погоды, горные кручи и обрывы… и все-таки побеждает воля короля-вождя, магически передаваемая сердцу каждого солдата. И значительно растаявшая армия входит, наконец, в Белград победительницей. Но, Боже, в каком виде! Растрепанная оборванная, черная от загара и от пороха. Исхудалые солдаты с огромными черными глазами, еле стоящие на ногах от усталости, и впереди — король Александр. Разве такие минуты не запечатлеваются навсегда в памяти и разве они не крепчайшая связь короля с народом?

Судьба милостива была на войне к королю. Сотни солдат падали вокруг него ранеными и убитыми; немецкая пуля попала в голову принца Георгия, родного брата короля, стоявшего с ним рядом, бок о бок, результатом чего была трепанация черепа и впоследствии душевная болезнь. Александр I оставался неуязвимым. Или право то старинное поверье, которое говорит, что смерть отводит свое лицо от тех, кто бестрепетно смотрит ей в глаза?

Проходит 1918 год. Неслыханная, невообразимая по своей громадности и по своим жертвам война окончена. Югославия свободна и независима. Наступает черед ее возрождения и нового строительства. И во главе этой непрестанной, ежедневной работы мы видим волю и инициативу энергичного короля. Теперь нельзя узнать прежних маленьких городков Югославии, бывших похожими на первобытные деревни. Теперь они выстроились, оделись камнем, обзавелись шоссейными дорогами, школами, больницами, университетами.

Белград, этот удивительный город-столица, растет со скоростью новых американских центров и лет через двадцать станет в ряду самых блестящих и крупнейших европейских городов. Конечно, строит и правительство, и строит, надо сказать, широко и мудро. Так, оно выстроило громадные даже для парижского масштаба здания Бактериологического института, Института экспериментальной медицины, клинику по внутренним болезням и еще много лабораторий и клиник. И все эти здания вынесены почти за город, за Славию, очевидно, предвидя будущую тесноту города.

Учащаяся молодежь отправляется для серьезного, окончательного образования в Париж. Во Франции же учатся молодые югославские офицеры. Армия в Югославии великолепна. Люди, от рождения, прямы, стройны и очень красивы. Многовековые войны создали здесь у мужчин настоящий рыцарский тип: орлиные носы, горящие глаза, воинскую выправку. Восхитительно видеть в Белграде парад Сербской армии, когда над нею высоко реют эскадрильи аэропланов. И всюду в этом упорном строительстве чувствуются глаз, рука, воля короля Александра I.

Король работает много и неустанно, но всегда спокойно. Осенью он разрешает себе недолгие каникулы и уезжает за город в свою собственную усадьбу. У него давняя и прочная дружба со своими соседями, селяками… Он знает, сколько у крестьянина свиней коров, лошадей, у кот родился сын или дочь, кто потерпел от пожара или недорода… Вместе с тем он — многократно посаженый и крестный отец и всеобщий кум. С удовольствием ходит он к селякам на праздник их славы, пьет с ними густое, черное вино и, говорят, прекрасно танцует «коло» — эту веселую, изящную пляску, где так удобно блеснуть мужской удалью.

Крестьяне считают, что их хозяйство становится благословенным, если до его плодов коснется Александрова рука. Они любят его, как родного, и верят ему, как родному.

Для нас, русских, юбилей короля Александра имеет очень большое значение. Александр Карагеоргиевич воспитывался в Петербургском кадетском корпусе и потом — в Пажеском корпусе. Россия пригрела и его старого отца, короля Петра. Россия первая поднялась на защиту Сербии в 1914 году и охранила ее от гибели. Благородное сердце короля Александра I никогда не забывает прошлого, и надо сказать, что русским эмигрантам тепло и уютно живется под милостивым крылом югославского короля.

Петр Пильский*

Имя Петра Пильского достаточно хорошо известно и всем писателям, и широкой публике, и мы не сомневаемся в том, что на его юбилей охотно откликнутся русские читатели со всех сторон.

С ранней юности его властно потянула к себе литература, да так и оставила до наших дней под своим непреодолимым, суровым обаянием. Первые его литературные опыты были в чистой беллетристике. Я плохо помню даты, но до сих пор у меня в памяти живы два его рассказа, напечатанные в журнале «Мир Божий» («Современный мир»): один — «Подруги», другой — «У фабричной трубы». Оба были написаны языком свободным, изящным и легким, без всякого подражания кому-либо, ни даже Чехову, с которого тогда усердно списывали все юные писатели. Сам Ангел Иванович Богданович — тогдашний негласный редактор «Мира Божьего» — человек, несмотря на внешнюю хилость и плюгавость, строгий до свирепости, придирчивый, недоверчивый и дерзкий на язык, бурчал, просматривая через дымчатые очки корректуру:

— Да-с, это вам не Потапенко, и не Альбов с Баранцевичем, и не Якубович с Серошевским и Таном. Из этого прет большой талантище: помяните мое слово: он далеко пойдет…

Хвалил его и требовательный Н. К. Михайловский. Но вулканический темперамент, врожденная нетерпеливость, перегруженность занятиями и материалом, неудержимое стремление к печатной борьбе, наконец буйный, боевой темперамент — все эти качества, сами собою, привлекли его на газетную работу, в которой он скоро стал острым критиком, неистовым фельетонистом и задорным спорщиком…

Он знал прекрасно классическую русскую литературу, хотя никогда в полемике и критике не злоупотреблял цитатами из нее. Пильским были горячо встречены первые искренние попытки поэтов-новаторов найти новые созвучия в русском языке и расширить формы поэзии. Бальмонт, молодой Брюсов, Гиппиус, Гумилев, Блок, Анненский нашли в нем рыцаря и апологета. Писал он также, со всегдашним увлечением, и о конквистадорах новой прозы: о Ремизове, Замятине, Кузмине, Андрееве, Белом и Пришвине.

Зато воистину окунал он перо свое в яд и пропитывал желчью и ацетом, когда пронизывал им литературных приживальщиков, бездарных декадентов, наглых футуристов, «огарков», сопливых членов лиг любви! Как жаль, что блестящие газетные статьи и заметки живут всего один день, подобно пестрым мотылькам!

У Пильского есть очень удачный прием, свидетельствующий о его всегдашнем настойчивом стремлении округлить, зафиксировать тему или портрет. Он берет сравнение, уподобление, родственность черт, схожесть темпераментов и на этом строит свою критику или рисуемый им портрет. Его влечет яркость изображения.