Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты Страница 129

— Солдаты, приказ императора, — провозгласил офицер, входя в круг толпящейся роты. Пехотный солдат держал, прикрывая рукою, сальную свечу, чтобы осветить бумагу. Огонь заметался, <за>дрожал и потух. Офицер прокашлялся, ожидая свечи.[2507] Солдат связал пук соломы и, укрепив его на палке, зажег у костра и поднял над головою офицера, освещая его. Едва только догорал один пук, как зажигался другой и офицер мог читать, не прерываясь, весь знаменитый приказ императора.[2508] В то время, как солдат увязывал пук соломы, адъютант сказал офицеру, державшему приказ.[2509]

— Les voilà pourtant et pas moyen de savoir ce qu’il s’y fait,[2510] — сказал он, указывая на русских.

— L’empereur le trouvera tout de même,[2511] — отвечал пехотный офицер. — Attention![2512] и он стал читать[2513] приказ.

[Далее идет текст приказа. T. I, ч. 3, гл. XIII.]

Во время чтения[2514] три верховые подъехали и остановились позади рядов солдат, слушавших приказ.[2515] По окончании чтения офицер взмахнул бумагой над головой и крикнул: «да здравствует император!»[2516] и солдаты дружно подхватили торжественный крик.[2517] В это время всадник в треугольной шляпе и серой шинели выдвинулся вперед в круг освещения горевшего пука соломы.[2518] Это был император. Большинство солдат видали его лицо. И, несмотря на черную тень, падавшую на верхнюю часть его лица от треугольной шляпы, тотчас узнали и, расстроивая ряды, окружили его.

Крики усилились так, что непонятно было, как так мало солдат могли кричать так громко. Один из солдат вздумал зажечь еще два пука соломы, чтобы более осветить лицо императора, другие последовали примеру первого солдата, по всей линии загорелись пуки соломы. Солдаты соседних рот и полков бежали к тому месту, где стоял император, и все более и более распространялся по линии свет зажженных пуков соломы, дружнее сливались и распространялись крики.[2519]

[2520] И это то были те крики, огни, которые поразили в эту ночь не одного Ростова, Багратиона и Долгорукова, но все передовые полки русской армии, стоявшие уже на Аустерлицком поле.

————

Мы искали Наполеона и полагали застать его в полном отступлении, мы боялись даже, что не успеем догнать его. Армия наша двигалась поспешно и беспорядочно (то, что было так подробно обдумано по планам и карте, далеко не могло быть так исполнено в действительности); и потому, в начале дня встретив французов и не успев занять ту позицию, которую предполагалось, мы не имели никакой позиции, исключая той, в которой застал нас рассвет. Наполеон же, получив ли изменническое сведение о нашем намерении или угадав его, выбрал перед Брюнном лучшую позицию и, вместо того, чтобы отступить, как мы предполагали, выдвинулся вперед всеми массами своих войск к самой линии своих аванпостов. Те огни и крики, которые[2521] поразили наших накануне, были крики приветствия императору и пуки зажженной соломы, с которыми бежали за ним солдаты, когда он объезжал аванпосты, приготавливая свои полки к сражению. Накануне сражения, которым мы думали врасплох застать его, по французским войскам был прочтен следующий приказ Наполеона (Приказ на 102 и 103 л.)

И так выгода в неожиданности вдвойне была на его стороне. Мы ждали выгоды своей позиции и своего неожиданного нападения и встретили его неожиданное нападение без всякой позиции. Всё это не мешало тому, чтобы план атаки, составленный австрийцами, не был очень хорош и чтобы мы не могли, в точности исполнив его, разбить правое крыло Наполеона, удержав центр, отбросить его в Богемские горы, отрезав от Венской дороги. Всё это могло быть,[2522] ежели бы на нашей стороне было не количество войск, не новейшее, смертельнейшее боевое орудие, не больший порядок в продовольствии войска, даже не искусство военноначальников, но ежели бы на нашей стороне то, что нельзя свесить, счесть и определить, но то, что всегда и везде, при всех возможных условиях неравенства, решало, решает и будет решать участь сражений, ежели бы на нашей стороне [была] высшая степень настроенности духа войска. Сущность диспозиции была следующая: стр. 100 и 101. Ночь была темная, облачная, изредка проглядывал месяц; костры пылали всю ночь в обоих лагерях на расстоянии пяти верст друг от друга.[2523]

** № 74 (рук. № 85. T. I, ч. 3, гл. XIV).

<Маршалы Ланн, Мюрат, Сульт с своими адъютантами[2524] стояли позади императора[2525] и смотрели по тому же направлению. Мюрат в своем странном, блестящем золотом и каменьями одеянии, белой, шитой золотом мантии, шляпе с страусовыми перьями и красных сапогах с золотыми кистями, сказав что то Ланну, выдвинулся вперед и[2526] обратился к императору. Но, взглянув ближе на лицо Наполеона, он не посмел сказать того, что был намерен, того, что он и другие маршалы боялись, чтобы не было упущено время атаки.[2527]

Увидав ближе лицо Наполеона, он понял, что не должен был сметь нарушать ход мыслей Наполеона, что всё, что бы он ни думал, он и все маршалы — всё и еще многое и многое из того, чего никто не мог думать, было обдумываемо в это время императором. И что же можно было говорить этому человеку, десять лет тому назад артиллерийскому поручику, подавившему страшную революцию, разбившему уже две коалиции, коронованному императором и королем Италии, в руке своей державшему пятисоттысячную армию, два месяца тому назад чудесно перебросившему огромную армию с одного конца Европы на другой, уничтожившему ульмскую армию, теперь пославшему вызов двум могущественнейшим державам и теперь стоящему, казалось, над ними, как над готовой жертвой?

<И как можно было давать советы и высказывать свои мнения этому человеку, ежели это только был человек. Десятилетнее предание неслыханных успехов и торжеств уже освещало его. И нынче, в день своего коронования, что то спокойно величественное и праздничное отражалось на его лице.>

Два месяца тому назад он волшебным мановением перевел громаднейшую армию мира с берегов океана в средину Германии, месяц тому назад под Ульмом огромная самонадеянная армия, положив оружие, салютуя проходила мимо его, две недели тому назад он во дворце кесарей предписывал законы Вене, третьего дни русский император, который теперь там, на этих виднеющихся в тумане высотах, хотел оскорбить его, прислав дерзкого посланника и отказав в свидании, вчера еще он угадал мысль атаки союзников — так очевидно решила судьба ему быть бичем, карою и орудием унижения этих устарелых и гордых династических владык.[2528]

Но последнее дело с русскими было под Шенграбеном, Голлабруном, о котором в приказе он упомянул, как о победе, но он знал, что это не была победа, что там горсть русских удержалась против всей его армии. Он вспомнил тех пленных русских, которые с дикими криками, обезоруженные, бросались на свой конвой, кусая его. Это были не австрийцы, но что это были за люди? Он не понимал их и боялся. «Надо сделать всё, что возможно, а судьба моя» и на строгом и прекрасном, двадцативосьмилетнем <лице его> отразился тот особый оттенок выражения самоуверенного заслуженного счастия, которое бывает на лице известной красавицы, когда она среди шопотов восторгов вступает на бал, или у прославленного художника, когда он кладет последние черты на свое оконченное произведение. Несмотря на то, что в глубине души он не смел сомневаться в успехе нынешнего дня, он, дерзко испытывая судьбу, сказал себе, выезжая: «Ежели туман разойдется и день будет ясный,[2529] меня ожидает победа».[2530] И солнце, повинуясь ему, вышло на прозрачный горизонт и только редкие, как струи молока в воде, остатки тумана еще затемняли светлый шар. «Ежели солнце совершенно очистится в то же самое время, как пройдет этот лес та русская колонна, то меня ожидает решительная победа», сказал он сам себе, еще раз смелее испытывая свою судьбу.

Солнце совершенно очистилось[2531] в то же время, как прошла колонна. Наполеон, сняв перчатку, красивой белой рукой[2532] сделал знак маршалам. Они подвинулись к нему. И он отдал приказание начинать дело.

Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину, где сильнее и сильнее разгоралась бесполезная перестрелка.>

* № 75 (рук. № 85. T. I, ч. 3, гл. XII).