Виктория Токарева - Своя правда Страница 13

- Можно посидеть?

Женщина молча подвинулась, хотя место было - целое бревно.

Анна села. Стала смотреть перед собой.

Если разобраться, то в ее жизни все не так плохо. Муж хоть и орет, но существует на отдельно взятой территории.

Сын - способный компьютерщик, живет в Америке, под Сан-Франциско. Имеет свой дом в Селиконовой долине. Женат на ирландке.

Дочь - студентка медицинского института. Живет у мальчика. Но сейчас все так живут. Раньше такое считалось позором, сейчас - норма.

Получается, что у Анны есть все: муж, двое детей, работа, деньги. Чего еще желать? Но по существу, у нее только больные, которые смотрят, как собака Найда. Анна спит в холодной пустой постели, и по ней бегает мышь. Вот итог ее двадцатичетырехлетней жизни: пустой дом и домовой в подвале. А что дальше? То же самое.

Женщина на бревне сидела тихо, не лезла с разговорами. И это было очень хорошо. Анна застыла без мыслей, как в анабиозе. Потом встала и пошла. Не сидеть же весь день.

Прошла несколько шагов и обернулась. Женщина поднялась с бревна и смотрела ей вслед.

Возле своего дома Анна опять обернулась. Женщина шла следом, как собака.

- Вы ко мне? - спросила Анна.

Женщина молчала. Собаки ведь не разговаривают.

- Проходите, - пригласила Анна.

Анна и Ирина стали жить вместе.

Анне казалось, что она провалилась в детство: то же состояние заботы и защиты.

Домовой притих, вел себя прилично. Мыши не показывались, возможно, убежали в поле.

Анна просыпалась оттого, что в окно светило солнце. Ее комната выходила на солнечную сторону. Девушки с фотографии смотрели ясно и дружественно, как будто спрашивали: "Хорошо, правда?"

Внизу, на первом этаже, слышались мягкие шаги и мурлыканье. Это Ирина напевала себе под нос.

Анна спускалась вниз.

На столе, под салфеткой, стоял завтрак, да не просто завтрак, а как в мексиканском сериале: свежевыжатый апельсиновый сок в хрустальном стакане. Пареная тыква. Это вместо папайи. В нашем климате папайя не растет. Свежайший, только что откинутый творог. Никаких яиц каждый день. Никаких бутербродов.

Анна принимала душ. Завтракала. И уезжала на работу.

Ирина оставалась одна. Врубала телевизор. Включала пылесос и под совместный рев техники подсчитывала свои доходы.

Анна платила ей двести пятьдесят долларов в месяц плюс питание и проживание. Хорошо, что банкирша Света ее выгнала. Там полный дом народа, постоянные гости, некогда присесть. А здесь - большой пустой дом, его ничего не стоит убрать. Народу - никого. Сама себе хозяйка.

Ирина чувствовала себя, как в партийном санатории. Казалось, что она открыла новую дверь и вошла в новый мир. Когда Бог хочет открыть перед тобой новую дверь, он закрывает предыдущую.

Предыдущие двери захлопнулись, и слава богу. Единственный гвоздь стоял в сердце: Аля. Когда Ирина ела на обед малосольную норвежскую семгу, невольно думала о том, что ест сейчас Аля... Когда ложилась спать на широкую удобную кровать в комнате с раскрытым окном, невольно думалось: на чем спит Аля? И главное - где? Должно быть, на раскладушке в коридоре. Не положат же они шестилетнюю девочку в одну комнату с собой... А вдруг положат? Что тогда Аля видит и слышит? И какие последствия ведет за собой такой нездоровый опыт...

Ирина тяжело вздыхала, смотрела по сторонам. Мысленно прикидывала: где Алечка будет спать? Можно с собой, можно в отдельную комнату. Места - навалом.

Ирина собиралась переговорить на эту тему с Анной, ждала удобной минуты. Но найти такую минуту оказалось непросто. По будням Анна рано уезжала на работу и возвращалась усталая, отрешенная. Сидела как ватная кукла с глазами в никуда. Не до разговоров. Ирина чувствовала Анну и с беседами не лезла. Анна ценила это превыше всего. Самое главное в общении - когда удобно вместе молчать.

По выходным телефон звонил без перерыва. Звонили пациенты, задавали короткий вопрос типа: какое лучше лекарство - то или другое? И когда его лучше принимать - до или после еды. Казалось бы: какая мелочь. Разговор занимает две минуты. Но таких минут набиралось на целый рабочий день. Анна стояла возле телефона, терпеливо объясняла. А когда опускала трубку, из-под руки тут же брызгал новый звонок.

Ирина хотела их всех отшить, но Анна не позволяла. Земские врачи прошлого, а теперь уже позапрошлого века тоже вставали среди ночи и ехали на лошадях по бездорожью. Сейчас хоть есть телефон.

И все-таки Ирина нашла момент и произнесла легко, между прочим:

- Я привезу на месяц мою внучку...

Анна отметила: Ирина не спрашивала разрешения, можно или нельзя. Она ставила перед фактом. Но Анна не любила, когда решали за нее. Она промолчала.

Анна уставала как собака, и присутствие в доме активного детского начала было ей не по силам и не по нервам.

Главный врач Карнаухов грузил на нее столько, сколько она могла везти. И сверх того. А сам принимал блатных больных. Можно понять. Зарплата врача не соответствовала труду и ответственности. Анна взятки не брала. Как можно наживаться на несчастье? А больное сердце - это самое настоящее несчастье. Во-вторых: деньги у нее были. Карнаухов страстно любил деньги, а они его нет. Деньги никогда не задерживались у Карнаухова, быстро исчезали, пропадали. У Анны - наоборот. Она была равнодушна к деньгам, а они к ней липли в виде ежемесячной аренды за квартиру.

Подарки Анна принимала исключительно в виде конфет и цветов - легкое жертвоприношение, движение души. Анна складывала красивые коробки в бар. Это называлось "подарочный фонд".

Каждый день к вечеру Ирина выходила встречать Анну на дорогу. Анна сворачивала на свою улицу и видела в конце дороги уютную фигуру Ирины, и сердце вздрагивало от тихой благодарности. Спрашивается, зачем в ее возрасте нужен муж? Только затем, чтобы на него дополнительно пахать? Лучше иметь такую вот помощницу, которая облегчит и украсит жизнь... Ирина и Анна, как две баржи, потерпевшие крушение в жизненных волнах, притиснулись друг к другу и потому не тонут. Поддерживают друг друга на плаву...

Вечером смотрели телевизор.

Анна включала НТВ, а Ирина ненавидела эту программу за критику правительства. Ирина была законопослушным человеком, и ее коробило, когда поднимали руку на власть. Нельзя жить в стране, где власть не имеет авторитета.

- При Сталине было лучше, - делала вывод Ирина.

- При Сталине был концлагерь, - напоминала Анна.

- Не знаю. У меня никто не сидел.

Человек познает мир через себя. У Ирины никто не сидел, а что у других, так это у других.

Иногда по выходным приезжали родственники, Ферапонт на машине и дочка с женихом - тоже на машине.

Анна носилась, как заполошная курица, готовила угощение - руками Ирины, разумеется.

Усаживались за стол. Какое-то время было тихо, все жевали, наслаждаясь вкусом. Дочь ела мало, буквально ковырялась и отодвигала. Она постоянно худела, организм претерпевал стресс. От внутреннего стресса она была неразговорчива и высокомерна.

Анна лезла с вопросами, нервничала, говорила неоправданно много, заискивала всем своим видом и голосом. Хотела им нравиться, хотела подольше задержать. Журчала, как весенний ручей.

- Помолчи, а? - просил Ферапонт и мучительно морщился. - Метешь пургу.

- А что я говорю? Я ничего не говорю... - оправдывалась Анна.

Слово брал жених. Ирина не вникала.

Потом спрашивала:

- Горячее подавать?

На нее смотрели с возмущением, как будто Ирина перебила речь нобелевского лауреата.

Ирина не могла свести концы с концами. Анна - глава семьи. Все они живут за ее счет, точнее, за счет ее дедушки. Вся недвижимость: квартира, дача, мебель, картины, - все богатство - это наследство Анны. Почему они все относятся к ней, как к бедной родственнице? И почему Анна не может поставить их на место? Вместо того чтобы выгнать Ферапонта в шею, отдала ему квартиру, купила машину...

Ирине было обидно за свою хозяйку. Так и хотелось что-нибудь сказать этой дочке типа: "А кто тебя такой сделал? Ты должна матери ноги мыть и воду пить..." Но Ирина сдерживалась, соблюдала табель о рангах.

Потом родственники уходили, довольно быстро.

Дочь тихо говорила в дверях, кивая на Ирину:

- Какая-то она у тебя косорылая. Найди другую.

- А эту куда? - пугалась Анна.

- А где ты ее взяла?

- Бог послал.

- С доставкой на дом, - добавлял Ферапонт.

Анна видела: с одной стороны, они ее ревновали, с другой стороны, им было плевать на ее жизнь. Жива, и ладно. У них - своя бурная городская жизнь. Дочь была влюблена в жениха. Ферапонт - в свободу и одиночество, что тоже является крайней формой свободы.

Ирина отмечала: родственники вели себя как посторонние люди. Даже хуже, чем посторонние. С чужими можно найти больше точек соприкосновения. Так что богатые тоже плачут. Этими же слезами.

Анна выходила провожать. Отодвигала миг разлуки.

Родственники садились в машины и были уже не здесь. Взгляд Анны их цеплял, и царапал, и тормозил.