Мустай Карим - Долгое-долгое детство Страница 13

Уже "Германской войне" вспыхнуть вот-вот осталось, как пришел запыхавшийся Насип, по прозвищу Удачливая Рука. Забавный он, этот Насип. Какое бы дело мы ни начали, он уже молит: "Ребята, пусть мой почин будет, у меня рука удачливая". Сядем рыбу ловить, он спешит свою удочку первым забросить: "У меня рука удачливая, у всех рыба, как ошалелая, клевать будет". Шлеп - и его поплавок падает в воду. Упадет, покачивается, будто поудобней устраивается, и засыпает. И другие поплавки сидят, не шевельнутся. "Сейчас... сейчас... - шепчет Насип. Это рыба наше терпение испытывает. Много терпеть - много иметь". Вот и терпишь, сидишь... Или в лес за свербигой пойдем, все этот же Насип вперед заскочит: "Давайте, ребята, первую свербигу я сорву, у меня рука счастливая, всем удача будет". Однако когда как: то есть удача, то ее в помине нет. А в прошлом году, когда начали жать рожь, он опять: "Отец, давай первый пучок я сожну, у меня же рука легкая, вся работа складно пойдет". Сказал... и первым же взмахом серпа мизинец левой руки до кости прохватил. Чего только не терпят счастливые Насиповы руки! Ладит стрелу - молотком тюкнет, в скальных расщелинах птичьи яйца ищет - камнем придавит, даже двери закрывает - редко не прищемит. Но в удачливость своих рук он верит всей душой. Меня досада берет, как Насип всегда везде суется. "Себя показать хочет", - злюсь я. Что Насип не для себя - другим удачу добыть старался, я понял потом, много лет спустя.

Однажды он докажет, что руки у него и впрямь удачливые, навек докажет...

Так вот, "Германская война" уже готова была вспыхнуть, когда Удачливая Рука, захлебываясь, сообщил весть:

- Ребята! Разговаривали сейчас мой отец и Круглый Та-лип. Круглый и говорит, у русских, оказывается, в городе калашный праздник, и на этом празднике всем калачи задаром раздают, говорит. Белые-белые калачи, вот такие, - и он показал, какой толщины калачи. Самое малое - с мельничный жернов.

Новость и вправду была удивительной. У нас глаза под потолок полезли. Мы все враз языка лишились.

- Врет, поди, - первым опомнился Шайхаттар, который из всего себе выгоду вытянет. У этого Шайхаттара железные коньки есть. Скатился на этих коньках по горбатому переулку Белого Юмагула два раза - плати копейку. Шесть раз - три копейки. На большее - казна тоща. Как зима приходит, я дотла нищаю.

- Если бы врал, разве мой отец ему поверил? Мой отец ни капли не верит, когда врут.

- Конечно, соврать - это у Круглого Талипа в повадках есть, только сейчас вступил в разговор Шагидул-ла, - но что в городе калашный праздник идет - тоже возможно.

- Конечно, возможно, - поддакнул вожаку его пристяжной Валетдин.

- А почему, может, спросите? - вопросил наш предводитель.

Мы все уставились на его тонкогубый рот. Вот сейчас из этого самого рта, как скворец из гнезда, выпорхнет ответ. Ответа не последовало, зато предстал новый вопрос:

- Откуда калач вышел?

- Откуда же еще, из печки, - хотел подивить нас своей находчивостью Ибрай.

- Это ты из печки вышел, только рановато вынули тебя, не допекся... - язык у нашего вождя порой крапивы злей.

- Его из белой муки пекут, - уточнил Ануар, сын Белого Юмагула. Его слова Шагидулла и вовсе мимо ушей пропустил.

- Слово "калач", парни, из слова "кала"* вышло. И означает это городской хлеб, городская еда.

Ого, чего только не знает Шагидулла-агай, мой родственник!

- Ну и пусть, нам-то что за польза? - опять встрял Шайхаттар. Давай лучше в "Найди тюбетейку" сыграем.

- Так когда же этот праздник?

- Не знаю... Только Круглый Талип отцу говорил, что калачи прямо сам, своим ртом ел.

- Когда ел-то - вчера, сегодня, год назад? - горячо допытывался Шагидулла. Насип растерялся.

- Уж, наверное, сегодня ел, коли сегодня говорил... Или вчера... пробормотал Насип. - Он как раз из города шел, когда к нам заглянул.

- Круглый Талип про зайца, которого на будущий год подстрелит, нынче растрезвонит, но о прошлогоднем новость до этого года держать не станет, - вступил наконец в разговор Мухаррям. Годами он ровесник Шагидуллы и Валетдина, и в рост тоже вытянулся. Приказы-наказы предводителя исполнять не очень ретив. В споры, в игры входит редко.

*Кала - город.

- А если зайца вовсе нет? - все сомневался Шайхаттар.

- Чего нет - того не скажет. У него в словах всегда свой смысл есть.

- Сказать вам самую правду? - заявил вдруг Валетдин.

- Скажи!

- Я обычаи русских все изучил. Они, коли начнут праздновать - так на целую неделю, раньше не успокоятся. От воскресенья до воскресенья гуляют...

Валетдин знает, что говорит. Когда его мать замуж вышла, он не то три, не то четыре месяца в русской деревне, приюте жил. Там он и попоросячьи хрюкать научился. Так похоже хрюкает, что его бабушка в ужас приходит. Но по-русски говорить не выучился.

- Какой сегодня день? - спросил вожак.

- Пятница. Нынче полуденный намаз в мечети читали, - сказал Асхат.

- Раз так - не прошел еще калашный праздник, - заключил Шагидулла. И торжественный свет скользнул по его лицу. - Кто да кто хочет калачи до отвала поесть, становитесь справа от меня!

Мы все, кроме Шайхаттара и Мухарряма, гуськом, как утята, спускающиеся к речке, встали справа от вожака.

- А вы что, уже под завязку калачей наелись?

- Наверное, не пойду, не велик барыш - один раз калач поесть, пожал плечами Шайхаттар.

- Сегодня вечером с отцом на Уршак поедем, на мельницу, рожь молоть, - сказал другой. - Нам не до калачей, с черным бы хлебом не разминуться...

Ради того, чтобы один раз калачи поесть, мы за двадцать пять верст отправиться готовы. Что это - обжорство, жадность, самая обычная глупость? Или что-то совсем другое? Вот сейчас, с седой вершины прожитой жизни, я оглядываюсь назад и прихожу к мысли, что дело совсем и не в калачах было, а в нас самих. Потому что росли мы, умея выискать в пучке лишений росточек радости, в горсти горечи - крупинку сладости. И потому, когда мы выросли, когда в голову вошло понимание, а к сердцу - пришла страсть, мы готовы были одного материнского благословения ради пройти сквозь тысячу испытаний, ради того, чтобы хоть раз заглянуть в глаза любимой, мы за тысячу верст, с края войны, зажав ладонью открытую рану на груди, спешили к родному становью. Хоть на день, хоть на час...

- Шагидулла! Уж не солью ли порог Гидельнисы посыпали? Как ни посмотри - там, как телята, толкутся! Вон отец вернулся - вдрызг! Лошадь распряги! Господи, мне ль с ними не тяжко: один - пьянчуга, другой - придурок, третий - по-бродяжка! Шагидулла, говорю! - это мать нашего головы, Минлекай-енге*, с той стороны улицы так складно выкликает. Голос ее на весь аул слышен. Потому и секреты у них дома не залеживаются.

- "Германской войны" нынче не будет, - объявил предводитель. Завтра, как стадо погонят, всем на Городской дороге, возле песчаного карьера собраться. И смотрите, чтобы всякие лишние людишки не проведали. - И он с каким-то намеком посмотрел на Шайхаттара и Мухарряма.

Нам тоже не до игры стало. Следом за ним и мы потихоньку разбрелись по домам.

В этот раз ночь ждать заставила долго, но вот и она пришла. Я лежу и боюсь заснуть. Не вздохну даже, чтобы Старшая Мать не учуяла, что я не сплю. Она тихонечко читает молитву. От ее шепота мне становится жутковато: будто пришли ночные духи и она беседует с ними. Только лунный свет, падающий на подоконник, немного разгоняет мои страхи. Давно уже, ворочаясь с боку на бочок, спят братишка и сестренка.

- Что притаился, синнай? Почему не спишь?

Когда я был маленьким, я не понимал этого ее слова. Оказалось, что оно из русского взято - "ценный".

Я молчу. Я знаю, стоит мне только откликнуться, как все и расскажу ей. С другими сжульничать, слукавить или соврать я умею - это бывало. Но только не со Старшей Матерью.

- Что на завтра учинить собираешься? У меня сердце екнуло.

- А ты откуда про это знаешь?

- Да знаю уж.

Вот сейчас я возвращаюсь к тому вечеру и посейчас изумлен прозорливостью Старшей Матери, посейчас пленен. Она ведь не спросила: "Какой беды натворил, что и сон к тебе не идет?" Потому что малый ребенок прошлого перебирать не будет, проводами не мается, ожиданием живет.

- И вправду знаешь, Старшая Мать. Мы завтра, все мальчишки, и Шагидулла-агай с нами, в город на русский калашный праздник пойдем. Задарма калачи есть.

' Енге - сноха; также - обращение к старшей женщине.

- Их праздник весной бывает, дитятко, когда овраги

заливает.

- Нет, сейчас... завтра будет. Круглый Талип сказал.

- Ну, если Круглый Талип сказал... Тогда и впрямь, - я не вижу ее лица, но чувствую, что она улыбается. - Ступайте. От гона борзая подошв не износит. А теперь спи.

- А если просплю? Мы же с рассветом уйдем.

- Не проспишь, сама разбужу.

Старшая Мать разбудила меня в желтые сумерки. Завернула в красную тряпицу краюшку хлеба и протянула мне. Я стал отпираться:

- Не надо, Старшая Мать, мы же туда калачи до отвала есть идем.

- Возьми-ка, возьми, тяжело нести будет - на половине пути под кустик полыни сунешь, зайцев угостишь. Но до середины пути терпи, не бросай. Тряпицу обратно принесешь.