Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2) Страница 13

- Для чего, собственно, совершенство? - рассуждал, как равноправный и взрослый, Карташев. - Всякое совершенство тем совершеннее увидит зло и придет в отчаянье, отчаянье - порок. А если оно равнодушно, то это вдвое порок... Бесчувственное.

- Тёма! Как ни неприятно, а я должна тебя попросить замолчать.

Карташев сконфуженно уткнулся в свой стакан.

- Это что ж, цензура? - спросил Корнев.

- Да, цензура, - ответила твердо Аглаида Васильевна.

Рыльский пригнулся к сластям и рылся в них.

- Цензура достигает цели? - спросил он, ни к кому не обращаясь.

- Да, вполне, - сухо ответила Аглаида Васильевна.

- Гм... - Рыльский поднял голову, скользнул взглядом по лицам товарищей и, сделав серьезное лицо, опустил глаза.

Карташев обиделся на мать, посидел немного и, встав, ушел к себе в комнату.

Разговор и оживление оборвались.

Когда окончили чай, гости один за другим тоже направились в комнату Карташева.

- Ты что лежишь? - спросил его Корнев.

- Так, - нехотя ответил Карташев.

- Эх-хе-хе, покурить, что ли? Эх, табак там оставили!

Карташев позвал Таню и приказал принести табак. Посидели еще, и Рыльский предложил:

- А не пойти ли нам к Дарсье?

- Так что? - встрепенулся Долба.

- Ну, останемся, - сказал Карташев.

- Идем, - уговаривал Корнев.

Карташеву и самому хотелось.

- Неловко перед матерью.

- Ну пойди, выдумай ей что-нибудь, - сказал Рыльский, - не тебя учить.

- Вот что, - предложил Долба, - мы скажем ей, что мы по очереди решили сегодня всех обойти... были у вас, а теперь к Дарсье... Ты вот что... ты брось дуться... Мы теперь опять пойдем как ни в чем не бывало в гостиную, и ты иди, а немного погодя мы и поведем линию.

Через полчаса компания, проделав, что задумала, и, захватив Карташева, уже шагала к Дарсье. Аглаиду Васильевну уговорили даже отпустить его ночевать к Дарсье, так как все решили там остаться.

- Надо вот что, - говорил Рыльский, отворачиваясь от ветра, - надо, чтоб Дарсье послал за Берендей и Вервицким.

- У! Непременно! Черт побери, устроим ночное бдение! - воскликнул Корнев.

- А может, он спит, подлец? - спросил Долба.

- Кто, Дарсье? Нашел дурака. Он спит только во время чтенья.

У Дарсье любили собираться. Он хотя жил за городом, но в его распоряжении был целый дом, прекрасно меблированный. В другом доме, рядом, жила его семья, которая в изобилии снабжала его гостей всякой едой, не исключая и водки. Компания любила пройтись по маленькой, а Берендя постоянно обнаруживал склонность повторить. При появлении водки он оживлялся, желтые глаза его весело лучились, он возбужденно поматывал головой, говорил, острил и на эти короткие мгновения делался душой компании. Вервицкий не упускал случая упрекнуть друга, предсказывая ему будущность пьяницы, но тот, весело прицеливаясь глазами в него, загадочно говорил, поднося к губам вторую рюмку:

- Дурак ты.

- Ну, уноси, уноси! - командовал Вервицкий, - и веселая, франтоватая прислуга уносила на больших серебряных подносах граненые графинчики с водкой.

Такие закуски и чай со всевозможными сортами острых сыров и вкусных печений подавались обыкновенно, когда компания, начитавшись, утомлялась и начинала чувствовать какую-то пустоту внутри.

Этот момент всегда ловко угадывал Дарсье.

- А не закусить ли, черт возьми! - вскакивал обыкновенно он первый, выходя сразу из того летаргического состояния, в какое впадал при чтении.

Это воззвание к еде всегда было так весело, такой искрой пробегало по остальным, что чтение бросалось и все спешили только полнее отдаться приятному удовлетворению своего голодного желудка.

Дарсье в описываемый вечер был на половине своих родных, где на импровизированном балу усердно танцевал с своими кузинами.

Компания не любила общества Дарсье. Это все были красивые, затянутые барышни и безукоризненные франты-кавалеры. Их встречала компания на главной улице в часы гулянья в цилиндрах и цветных перчатках и при встрече с ними пренебрежительно фыркала.

Дарсье выскочил к товарищам и радостно, пожимая им руки, говорил:

- Черт, откуда вы? Идем к матери.

Но все наотрез отказались, как он ни уговаривал.

- Если ты занят, мы уйдем? - сказал наконец Корнев.

- Кой черт, занят! Ну, хорошо... подождите... я только пойду... скажу гостям, что... что им сказать? Постой! Я скажу, что умирает... Корнев, товарищ... приехали за мной.

- Ну, валяй, - махнул рукой Корнев.

Через несколько минут Дарсье вернулся.

- Ну что?

- Плачут.

- Послушай, надо за Берендей и Вервицким послать.

- Непременно.

- Эй ты, француз, - крикнул ему вдогонку Рыльский, - ты не забудь, что мы того... голодные.

Через час на столе стояла обычная закуска и выпивка, и холодные еще с мороза Вервицкий и Берендя уже закусывали.

Долба, расставив ноги, энергично жевал кусок сочного балыка и говорил вперемежку с едой:

- Господа... Давайте на праздниках свой журнал затеем?

Это была неожиданная, но эффектная мысль. Долба пригнулся к новому куску балыка. Корнев торопливо проглотил кусок и усиленно принялся за свои ногти. Рыльский молча внимательно ел. Задумался и Карташев, больше о том, что вот-де какая простая мысль, а ни разу не пришла ему в голову. Он точно искал глазами, не найдется ли и на его долю что-нибудь, и простое, и новенькое, и эффектное.

Берендя был весь поглощен заботой выпить третью рюмку и к предложению Долбы отнесся как-то равнодушно.

Вервицкий отозвался первый.

- Что ж, - одобрил он, - это хорошо.

- Рыло, - сказал Корнев, - с такой рожей говорит, точно у него миллион доводов сейчас посыплется. Ну, почему хорошо?

Все рассмеялись.

Но у Вервицкого было больше оснований сочувствовать, чем можно было предполагать. К общему удивлению, оказалось, что он давно уже пописывает. Для начала Вервицкий даже предложил свой рассказ под заглавием "Дворник".

- Ти-ти-ти, писатель...

Берендя в исключительные минуты лишался дара слова.

- Ти-ти-ти... - передразнил его Вервицкий. - Терпеть не могу... чего тут удивляться? Что ты дурак, так, думаешь, и все дураки?

- Вот так штука! - продолжал Берендя, незаметно протягивая руку за третьей рюмкой, - кто бы мог думать?

- Вот, ей-богу, дурак, - волновался Вервицкий.

- Смотри, смотри, - показал Долба на Берендю.

Но Берендя уж быстрым движением успел опрокинуть в рот рюмку.

- Ах ты, подлец!

И, в то время как Вервицкий тузил Берендю, Берендя, весело пригнувшись, выбирал на столе, чем бы заесть.

- Так ты писатель? - продолжал он и опять потянулся к графину.

- Убирай водку! - решительно скомандовал Вервицкий. - Горькая пьяница, пропойца! Дрянь, тряпка!

- Господа, давайте его качать! - предложил вдруг Берендя и залился подмывающим смехом.

- Да ну вас к черту, - запротестовал Долба, - давайте как следует обсуждать дело.

Мысль о журнале была одобрена. Не откладывая в долгий ящик, тут же был избран редактором Долба. Во-первых, потому, что ему первому пришла эта мысль; во-вторых, и главным образом потому, что на нем мирились все. Если бы, например, выбрать Корнева - Карташеву будет обидно. Выбрать Карташева было тоже неудобно. Карташев по-прежнему нет-нет и выпалит что-нибудь такое, что совсем не согласовалось с общим тоном; так, он стоял за независимость убеждений, и эта независимость в конце концов сводилась, по мнению партии Корнева, к тому, чтобы иметь право поменьше читать и побольше рубить сплеча, побольше говорить того, что только взбредет в голову. Рыльский не годился в редакторы опять по другим причинам. Он имел одну слабость, которую не разделял даже Корнев: был слишком поляк. Это вызывало постоянные столкновения с Семеновым, Вервицким и даже с Карташевым.

Был выяснен и материальный вопрос. Необходимые средства получались равномерным распределением расходов между участниками. Главный расход заключался в бумаге и переписке статей. Ввиду ограниченности средств решено было издавать журнал в двух экземплярах, из которых один переходил бы из рук в руки по мере прочтения, причем право держать у себя журнал ограничивалось сутками. Были намечены и отделы: беллетристический, политико-экономический, исторический, научный, критика и фельетон с картинками из общественной жизни.

Вервицкий взял на себя поставку беллетристических произведений, Долба взялся за фельетон, по историческому отделу вызвались двое: Рыльский и Берендя. Рыльский взял тему: социальные причины, вызвавшие отпадение Малороссии от Польши. Берендя остановился сперва на теме из русской истории: доказать исторически, что русская раса идет общечеловеческим путем в деле прогресса. Статья имела целью нанести окончательный и решительный удар по славянофилам вообще и учителю истории, Леониду Николаевичу Шатрову - в частности.

На праздниках несколько раз собирались по поводу журнала. Генеральное совещание было назначено у Долбы.