Константин Носилов - Северные рассказы Страница 13

— Зачем вы ловите их? Вы же дали обещание не ловить.

— На! на! на! — ответили мне дети. И они все протянули ко мне зажатые ручонки с птичками, так что я не мог их всех взять сразу, и одна из птичек выпорхнула у меня у самого носа и метнулась к оконцу.

— Это тебе без денег!

Я расцеловал их всех, бросился к чемоданчику и роздал им все свои крендели.

Дети сами бросились к окну, отперли его, смеясь выпустили своих пленников, которых припасли для меня еще с вечера.

Они поняли меня, эти дети, и я видел по их блестящим глазам, что они рады тому, что птички улетели на волю. Разумеется, мы стали сразу друзьями.

После всех пришел ко мне Андрей. На нем была новая красная рубашка, которой он очень гордился. Я пригласил его пить чай, как раздался крик по деревне:

— Печора тронулась! Печора тронулась! — кричали ребята и бежали не на берег, а к моей клети и стучали в оконце.

Со стороны реки слышно было, как будто мчится железнодорожный поезд, или шумит мельница. Наскоро надеваю пальто, и бежим вместе с высыпавшим уже из изб народом на берег.

Действительно, Печора тронулась, и как-то сразу. Через реку образовались темные трещины и стали расти. Вдоль берега показались громадные изломы льдин; лед затрещал, стал колоться по всем направлениям. Льдина полезла на льдину, лед то погружался, то всплывал. Иные льдины выставились вверх и, гонимые течением, плыли стойком. Вот громадная льдина вылезла на берег и разломилась; за ней полезла другая и третья. Мимо нас поплыли скоро обрывки дороги с дорожными вехами. Вороны, пользуясь случаем, тоже плывут мимо нас на льдинах, возбуждая смех ребятишек. За воронами проплыли галки, поклевывая что-то на льду. Неслась пустая лодочка и какие-то бревна…

Вода замечательно быстро стала подниматься, как будто запружена была внизу. Берег залило в полчаса, льдины стали напирать выше и выше. Среди народа — переполох. Лед несся с стремительной быстротой уже небольшими льдинами. Вода, казалось, готова затопить и наш высокий берег.

— Зайца, зайца несет! — вдруг послышался голос Андрея, и он бросился стремглав под берег и побежал к группе мужиков, которые вытаскивали лодки.

— Заяц! Заяц! — закричали радостно ребятишки.

Я всматриваюсь и с трудом замечаю припавшего к льдине перепуганного, мокрого зайца.

Андрей громко что-то кричал там, внизу, на берегу. Мужики смеются; но вот лодка лихо двинута на мутную несущуюся воду; весла заработали. На носу сидел Андрей, готовый вскочить на льдину.

— Скочит! Скочит! — кто-то заволновался в нашей, затихшей при виде этой картины, группе.

— Ох! — ахнула толпа. Андрей действительно вскочил, только что лодка коснулась льдины, упал и, казалось, провалился на секунду в воду. В толпе раздался стон. Но Андрей быстро взобрался на льдину и начал бегать и ловить зайца; наконец, ему удалось схватить его.

— Словил! Словил! Молодец!

Лодка благополучно причаливает к берегу. Толпа бежит вниз, как будто сроду не видали зайца, и через минуты две заяц, мокрый, и дрожащий от испуга, уже на берегу, в руках Андрея, который быстро поднимается на обрыв и, сопровождаемый толпою ахающих ребятишек, отпускает зверюгу на волю.

— Ай-ай-ай! Я тебя, косоглазый! Лови его! Бери его! — кричат и бегут за ним ребята, и заяц уже улепетывает, не оглядываясь, прямо в лес, сопровождаемый хохотом толпы, которая рада такому зрелищу.

Рассерженная мать Андрея бегает, хочет поймать героя нашего за ухо, но он ловко увертывается.

— Ужо ты прийди, оглашенный! — грозит она ему кулаком.

Толпа вступается за него, говорят, что он — молодец, и гнев матери проходит, — она уже смеется со всеми вместе.

На другой день Печора была чиста. Лед несло только временами, и меня отправили к селу уже на лодке. Андрей взялся проводить меня в виде передового гребца. Ребятишки с нескрываемым сожалением шли со мной молча по берегу.

Я раскланялся с добрыми людьми, поблагодарил их за гостеприимство, наказал детям не обижать пуночек и отправился в дорогу.

Дети долго еще стояли на берегу, провожая странного человека, который отпускал пойманных ими пуночек, а пуночки всю дорогу вдоль берега пели что-то мне, заливаясь веселыми, звонкими голосами.

СЧАСТЛИВАЯ ЛОВЛЯ

Это было на реке Щугоре, притоке Печоры.

Случилось так, что меня покинули в Уральских горах мои проводники — вогулы, и я должен был сделать себе маленький плотик из сухого дерева в сажень длины, укрепить на нем пару колышков с перекладинкой, чтобы пристроить свой багаж, посадить на него единственного своего спутника — вогульскую лайку Лыска, и так пуститься по горной, бурной реке, на расстояние более трехсот верст, пока не встретится мне какой-нибудь рыболов зырянин, или пока не попаду по этой реке в Печору.

По крайней мере, так утешали меня мои проводники — вогулы, ни за что не решавшиеся, из боязни очутиться в „русской земле“, сопровождать меня далее Уральского хребта.

На дворе стояло настоящее лето, шли двадцатые числа июня месяца, были светлые северные ночи, и я решился.

Вот на этой-то бурной реке, которая не раз смывала меня с Лыском с маленького плотика, которая не раз заставляла меня бороться с водою, я и встретил на четвертый день пути неожиданно партию рыбаков, которые стояли на биваке.

Еще ночью, находясь на расстоянии трех-четырех верст от них, мой Лыско обнаруживал какое то мне непонятное нетерпение: то бросался вдруг с лаем вперед, то убегал куда-то прочь, словно собираясь бросить меня, то снова прибегал и ложился возле меня на берегу у плотика, который я сторожил, чтобы он не уплыл с каким-нибудь приливом.

Я думал, что его заботит зверь: в лесистых берегах довольно было медведей; но оказалось, он слышал человеческое жилье. И помню, только что мы с ним рано утром напившись чаю с сухарями, тронулись на плотике и миновали перекат, как показался синий дымок, и послышался человеческий говор.

— Лыско! рыбаки, люди впереди! — говорю я, не веря глазам.

И Лыско словно понял меня и завилял хвостом.

Несомненно, на берегу стояли рыбаки: в это время, как мне говорили вогулы, они ловят семгу…

Но лишь только я показался из-за мыска, как в становище забегали люди.

Я поднял флаг на тонком шесте, которым все отпихивался от камней, попадавшихся мне на перекатах, но и это не успокоило жителей, а словно привело их в страх. Кто-то бросился было на лодку, кто-то в лес; послышался плач детей; но несколько мужчин, рыжих, бородатых, вышли ко мне навстречу, что-то припрятывая позади, и стали дожидаться, что будет.

Я снял шляпу и раскланялся; мне ответили тем же, и через минуту-две я остановился у пристани и вышел с Лыском на берег.

Произошла молчаливая, осторожная встреча, и только тогда, когда узнали, что я русский человек, путешественник, — зыряне заговорили:

— Ну, здорово перепугал ты нас, барин! Виданное ли дело, чтобы по этой реке кто спустился с Урала на плоту, да еще с флагом…

— А что такое? — спрашиваю, недоумевая.

— Да наш брат, рыбаки, на лодке оттуда не решаются плавиться, не только на таком плоту, как ты приехал. Прямо думали, что карачеи-самоеды плывут, или надвигаются войною дикие вогулы. Только они в старину так плавали на плотах и нападали на наши деревни! Да, это бывало, только уже так давно, что мы и позабыли.

И добрые люди стали осматривать мой плот, как будто это была какая-нибудь достопримечательность.

Вскоре на берегу собралась целая толпа; все, раскрывши рот, глядели на меня, как на необыкновенное явление; все расспрашивали, откуда я, чей, и только после хватились, что я голоден, и повели меня к своим палаткам.

Палатки просто оказались шалашами, прикрытыми берестами и разными пологами, парусами, но очень просторными, так что, когда я сел на предложенное мне место посреди на шкуру оленя, то вокруг разместилась вся рыболовная ватага, которая никак не хотела отстать от меня и осматривала с ног до головы. После долгого одиночества я чувствовал себя в новом обществе так неловко, словно я попал не к русским людям, а к краснокожим индейцам.

Тут были женщины с грудными детьми, которые отворачивались при моем взгляде, тут были дети постарше, которые только отмигивались своими ресницами, тут были девушки, парни, мужики, и, казалось, то, как я хлебал, ел, пил, обращался с ложкою, было уже для них таким зрелищем, какого они раньше не видывали.

Утолив наскоро голод, расспрашиваемый все время про путешествие, я, наконец, перешел сам к вопросам.

— Что вы тут делаете? — спрашиваю я мужиков, которые подсели ко мне, как старшие, поближе.

— Рыбу ловим.

— Какую?

— Семгу больше. За семгой выехали, на семужьем, значит, промысле промышляем…

— И есть? Попадает?

— Не жалуемся: ловится. Вот если хочешь, не устал с пути, поедем ловить ее.