Джалил Мамедгулузаде - Пропажа осла Страница 13

- Осла! Моего осла! Отец, моего осла-а-а!..

- Осла еще нет, сынок. Не знаю, почему до сих пор не вернулся этот собачий сын.

Это было свыше сил Ахмеда. Услышав слова отца, он тут же, у дверей хлева, грохнулся наземь и заголосил. Иззет и дядя Мамед-Гасан тоже начали плакать: Иззет с горя, а муж ее- от бессильного гнева.

До самого утра Ахмед не сомкнул глаз.

Не спала и Иззет.

Не спал и дядя Мамед-Гасан.

Прочитав заключительную молитву, кази сказал:

- Да благословит аллах! - и, положив брачный акт перед собой, обратился к присутствующим:

- Теперь подойдите и подпишите.

Рядом с кази, на почетном месте, сидел Худаяр-бек. Пониже Худаяр-бека сидел молодой человек лет двадцати двух-двадцати трех. Это был рассыльный данабашского главы и приятель Худаяр-бека Гасымали, которого мы уже знаем.

Дальше сидели двое других мужчин - Кербалай-Кафар и Кербалай-Сабзали, тоже данабашцы. Первому было лет тридцать, а то и тридцать два, а второму не более сорока. Оба они закадычные друзья Худаяр-бека.

Мы, конечно, знаем уже, зачем собрались здесь эти господа. Привел их сюда Худаяр-бек. Гасымали представляет Зейнаб, а двое других - свидетели.

Мы конечно, знаем и о том, что их представительство и свидетельство ложны. Поэтому-то все они, по совету Худаяр-бека, представились кази под вымышленными именами.

Гасымали назвался Велигулу, сыном Зейнаб, и сказал кази, что мать уполномочила его выразить от ее имени согласие выйти замуж за Худаяр-бека.

Кербалай-Кафар назвался Кербалаем-Бахшали, а Кербалай-Сабзали Мешади-Оруджем; они оба подтвердили слова Гасымали-Велигулу.

Итак, кази прочитал последнюю молитву, положил перед собой листок брачного акта и, поздравив Худаяр-бека, обратился к остальным, которых я уже представил вам, с предложением подойти и подписать.

- Кази-ага! - взволнованно сказал Гасымали. - Я не могу подписать.

То же самое сказали Кербалай-Кафар и Кербалай-Сабзали,

- Как то есть не можете подписать? - удивленно спросил кази.

Все трое ответили, что они неграмотны и писать не умеют.

Тогда кази сказал, что им надо привести грамотного человека, который мог бы подписаться за них. Они попросили кази, чтобы он взял этот труд на себя, и расписался за них. Кази подумал немного и решительно отклонил их просьбу.

Гасымали встал, чтобы пойти за грамотным человеком, но в дверях остановился и, подумав, повернулся к кази:

- Кази-ага, где мне теперь в незнакомом городе отыскать человека, который бы пришел сюда расписаться за нас? Будь милостив, распишись уж сам...

Быть может, раньше кази и согласился бы расписаться за них, но теперь ни за что бы этого не сделал, потому что из их разговора, и особенно из последних слов Гасымали он впал в подозрение, что тут кроется какая-то хитрость. Кази был опытный в таких делах человек.

- Нечего зря болтать, - настаивал кази. - Давно бы уже привел человека...

Не прошло и получаса, как брак был оформлен. Кази вторично благословил новобрачного, после чего Худаяр-бек, Гасымали и оба кербалая собрались уходить.

- Кази-ага, - остановился Худаяр-бек, - у меня один вопрос. Нечего и говорить, что та женщина теперь моя законная жена. Но дело, кази-ага, в том, что та женщина несколько строптива. Не то чтобы очень, но немного не в себе. Ну, как не в себе? Просто не в своем уме, вроде как бы помешанная. Конечно, вы убедились сейчас, что она сама выразила желание быть моей женой. Вот же Велигулу, ее сын, налицо. Не так ли, Велигулу? Да, вот и он не отрицает, что его мать немного не в своем уме, то есть не все у нее дома... Может случиться, что мы вернемся в село, а у женщины - я говорю про Зейнаб - вдруг приступ помешательства начнется. Как тогда быть?

Кази открыл было рот, чтобы ответить, но Гасымали предупредил его.

- Это правда, кази-ага! Клянусь твоей головой, моя мать немножко не в своем уме. С самой смерти покойного моего отца она каждый день плакала, плакала и доплакалась до того, что у нее помутился разум. Правда, кази-ага, у моей матери бывают приступы помешательства. Не дай бог, как начинается этот приступ, ничего с ней не сделаешь.

- Что ж, парень, - сказал кази, перебирая четки, - разве нет в вашем селе аксакалов? Разве у вас помешанные и сумасшедшие предоставлены своей воле? Не должно этого быть. В городе вовсе не так. Если в городе кто-нибудь сходит с ума, его хватают и сажают в тюрьму. И столько бьют, столько держат его голодным, без воды, что сумасшедший наконец приходит в себя.

Когда кази кончил, Худаяр-бек снова обратился к нему:

- Все может быть, кази-ага, кто знает... Вдруг, вернувшись в селение, мы застанем женщину в приступе и она заартачится: не хочу-де выходить за него замуж. Что мне тогда делать? Эта женщина настолько помешана, до того потеряла рассудок, что может вовсе отказаться от своих слов и заявить, что она даже сына не уполномочивала.

- Как она посмеет говорить этакое? - вмешался в разговор Кербалай-Кафар. Что значит, она не уполномочивала сына? А мы на что тут? При нас обоих она уполномочила сына. Кто станет слушать ее?

Положив руку на плечо Худаяр-бека, кази сказал ласково: - Милый мой, это не твое дело. Ты отправляйся себе в деревню и предложи Зейнаб, чтобы она собралась и пришла в твой дом женой, как она сама на то согласилась и уполномочила сына заявить об этом здесь. Если начнет артачиться, если скажет, что не хочет, что сына не уполномочивала, ты тотчас же возвращайся ко мне или напиши и пришли мне прошение. Я напишу начальнику, что жена такого-то сбежала от мужа и отказывается ему подчиняться. Ее, как собачий труп, приволокут к тебе в дом. Будь покоен.

Худаяр-бек и его приятели вышли от кази и по длинной улице направились к базару. Дойдя до бани, Худаяр-бек остановился и, устало присев на выступ у входа в баню, достал трубку.

Выходившие из бани женщины с удивлением озирались на рассевшихся тут крестьян, одни насмешливо, другие, ворча что-то себе под нос, проходили мимо них.

Наконец крестьяне поняли, что сидеть тут неудобно.

- Давайте уйдем отсюда, - сказал Худаяр-бек, поднимаясь. - От женщин добра не жди! Уйдем подальше от греха.

Пройдя дальше, они остановились у развалившейся стены на берегу речки. Худаяр-бек, с трубкой в зубах, сел на корточки и, положив локти на колени, в раздумье опустил голову. Остальные присели около него. Худаяр-бек пососал трубку, пустил дым и, ни к кому не обращаясь, сказал:

- Ну, что? Куда мы теперь пойдем?

- Куда еще идти, как не домой, - ответил Гасымали. Худаяр-бек встал; за ним поднялись Гасымали и Кербалай-Сабзали, но Кербалай-Кафар не сдвинулся с места.

- Худаяр-бек, - сказал он нерешительно. - Послушай-ка, что я скажу. Я хоть и не стар, но опыта набрался достаточно. Готов поклясться чем хочешь, что эта женщина никогда добровольно не войдет в твой дом и не станет тебе женой. Не станет, определенно не станет, я ее хорошо знаю. Разве только насильно приведешь ее к себе. Вот я и советую, теперь же, пока ты в городе, не откладывая дела, отправиться к начальнику и пожаловаться, что твоя жена тебе не подчиняется, что она не желает жить в твоем доме. Я думаю, что так будет лучше. Не знаю,

как ты?

Худаяр-бек снова сел и опустил голову. Вслед за ним сели

Гасымали и Кербалай-Сабзали.

- Нет, это будет нехорошо, - возразил Кербалай-Сабзали, - аллах не примет такого дела. А может быть, женщина и не станет противиться, быть может, она согласится? Зачем же зря ходить к начальнику и жаловаться. Он еще прикажет привести женщину в канцелярию. Нет, жалко ее. Аллаху это не

будет угодно.

После непродолжительного спора сошлись на том, чтобы Худаяр-бек теперь же отправился к начальнику с жалобой на непокорную жену.

* * *

В этот день очутился в городе и дядя Мамед-Гасан. Взяв башмаки в руки и положив в карман несколько свернутых лавашей, бедный старик босиком поплелся в город и добрался кое-как до известного уже нам караван-сарая,

Кербалай-Джафар, содержатель караван-сарая, сидел у ворот на камне и жевал хлеб с сыром. Дядя Мамед-Гасан приблизился к нему, и приветствовав его, сказал:

- Да благословит аллах память твоего отца, кербалай, потрудись-ка, выведи моего осла. Клянусь аллахом, завтра паломники выезжают и осел мне очень нужен. Встань-ка, встань, да благословит тебя аллах.

Дядя Мамед-Гасан кончил свою речь, но, поглядев на содержателя караван-сарая, решил, что тот оглох, не слышит. Так решил бы и всякий другой на месте дяди Мамед-Гасана, потому что Кербалай-Джафар не только ничего не ответил, но даже головы не повернул, чтобы посмотреть, кто это обращается к нему. Не подавая вида, что слышит, он продолжал есть.

Дядя Мамед-Гасан и вправду решил, что тот оглох, и, подойдя вплотную, наклонился к его уху и сказал громко:

- Кербалай, да благословит аллах память твоего родителя, будь так добр, выведи осла, чтобы я взял его. Клянусь аллахом, завтра паломники выезжают... Я могу отстать...