Николай Иовлев - Художник - шприц Страница 13

- Так что, козленяка?! - черноволосый медленно, четко впечатывает шаг, подходя вплотную. - Ну?

Короткий, но резкий, крепкий, какой-то подлый удар в солнечное сплетение. Скрючиваюсь. Дыхание сорвано, невозможно вдохнуть. Хоть бы глоток, только глоток воздуха. Нет. Это паршиво. Нужен воздух, скорее! Ну! В глазах мутнеет. Темнеет. Чернеет. Оседаю на корточки. Бандит хватает меня за волосы, сильным рывком-до звенящею треска корней-выпрямляет во весь рост. И-и-ип! И-и-ип!!! - свистяще всасываю воздух. Дыхание возвращается, в живот льется тепло. Огненная пощечина. Расплавленные брызги в глазах. Наплыв кулака. Удар. Хруст в челюсти. М-м-м-м. Что-то мешает нижней губе. Выталкиваю языком. Падает на пол. Легкий сухой стук. Зуб. Ощупываю десну кончиком языка. Передний. Скрипит крошка. Осколки. Кровь. Каменные пальцы черного врага все сильней сжимают скальп, вторую ручищу он подносит к моей скуле. Двумя пальцами, словно кусачками, тянет шепотку нижней губы. М-м-м-м. Острая боль. Похоже, сухожилие, на котором крепится губа, сейчас лопнет.

- Слушай меня, козел. Внимательно. Больше я повторять не буду. Твой долг был семьсот пятьдесят. Теперь ты должен штуку. И каждый день будет наматывать по куску. Даю тебе пять дней. Восемнадцатого-размажу мозги по стене. Понял?

Ошеломленно смотрю в эти сатанинские глаза. Они - черные. Страшные. Выплескивающие зло.

- Козел, я не слышу-ты понял?

- Пон-н-нял... М-м-м-м...

- Ровно пять дней, ни минутой больше. И не думай куда-нибудь сваливать. Будешь убит при попытке к бегству. А труп твой я разрежу на куски и брошу в канализацию. Ну, смотри, козел, я тебя предупредил.

Балда прикипел взглядом к моей окровавленной рубашке,

- Как ты думаешь, Юрчик, они у меня дома были?

Не отвечаю. Мне дерьмово. Весь дрожу. В носу - запекшаяся кровь. В животе - колоброженье. Башка гудит и стонет. Разглядываю зуб. Гладкий, с нежной трещинкой. Выбрасываю в форточку. Как я теперь без переднего? Губа туго набухла кровью. Кажется, сломано ребро.

Балду тоже жалко, и детишек его, и жену. Он уже неделю не показывается на работе. Пришить нас, конечно, не пришьют, но кишки выпустить могут. И запросто.

Балду жалко, а себя еще жальче.

После визита-день четвертый. Балда, живет у меня, иска не наступил пятый. Ни дома, ни в общаге гостить ему не хочется.

С самого утра нас колотит. Вчера обсадились остатками - и больше нет ни капли. А дозы требуются уже не детские. Днем зарядились каликами. Спали часа четыре.

Ночь. Не уснуть ни за что, да мы и не собираемся. Надвигаются ломки. Бешеные. Гибельные. Неумолимые. Они уже выбрались из засады, я ощущаю их неспешный, но неотвратимый накат...

- Ну что, может - пойдем? - спрашивает Балда с такой сокрушенностью, что в животе у меня леденеет.

- Надо.

И мы идем. Вначале по вымершей улице, затем черным от ночи парком - едва ли не ощупью, переваливаем через овраг, проскальзываем пустырь и, спустившись по косогору, останавливаемся у врытых в подножие кряжистого холма дверей. Там, за ними - бомбоубежище. Настоящее. На случай атомной войны. Для рабочих с ближайших предприятий. Здесь должны быть запасены медикаменты, и среди прочих - наркота. Для облегчения страдании раненых. В неживом лунном свете трава на холме кажется пепельной, хотя в лучах солнца она, молодая, - изумрудная. Густой ветер, бьющий наотмашь по скату холма, взлохмачивает травянистую ворсу, вновь укладывая ее в причесанную плюшевую поверхность. Дверь бункера чернеет из углубления. Она должна быть очень толстой, окованной железом и наверняка - двойной. Вышибать ее - занятие для идиотов. Хоть кувалдой, хоть каким-нибудь тараном. Балда удивил рождением в его чугунке инженерной мысли, - она уже находит свое воплощение: из наплечной сумки Балда достает ножовку по металлу и несколько запасных полотен, фомку, капроновый пузырек с машинным маслом, в темноте отсвечивающим отполированным цилиндриком горного хрусталя, и стопку мутноватых осколков плексигласа. Самый крупный осколок я поджигаю. Мелко потрескивающий голубоватый флажок огня обливает светоносной энергией шершавый металл. Подношу пламя к петле. Балда, присев на корточки, прилаживает ножовку, притирается - и сильные зубья разгрызают железо. Со скуляжом, ужасно противным, особенно в таком деле. Но ушлый Балда припас противоядие - масло. А примерки и прикидки - репетицию - провел поутру.

...Петли отрезаны. Верхний распил тускло блестит, отражая лунные лучи, нижний светится в темноте узкой серебряно-матовой гранью. Цепляем дверь фомкой, рвем на себя. С леденящим скрежетом в замке тяжеленная заслонка отстает от коробки. Заваливаем ее на сторону. Балда воспламеняет клинчатый огрызок плексигласа - для себя. Вступаем в дохнувшее затхлостью подземелье. Вторая дверь. Гудящее железо. Мутный глазок. Не задраена, а только прикрыта. Вытягиваемая вентиляцией копоть с язычка пламени струится вверх. Сигнализации здесь, хочется верить, нет. Где рубильник? Балда копошится у стены. Щелчок - и в бункере вспыхивает свет. Длинный коридор, обшитый сталью, ведет, должно быть, в залы ожидания. Туда ходить нет смысла. Подсобки - здесь. Двери, двери. Есть красный крест! Медпункт.

Виртуозно, словно заниматься подобным ему приходится ежедневно, Балда отжимает фомкой дверь. Хриплое поскрипывание. Удар ногой - и я влетаю в темноту, пропитанную запахами аптеки. Балда включает свет. Ярко-матовый, бьющий из круглых, приплюснутых к потолку плафонов. Болезненный для глаз.

Роемся в картонных коробках, на стеллажах, в ящиках, швыряя на пол упаковки с медикаментами, названия которых нам ни о чем не говорят или говорят о том, что - не т о.

Наконец Балда натыкается на пластмассовый ящик с одноразовыми ампулами-шприцами из мягкого прозрачного капрона, щурясь разглядывает их на свет. Беру пару штук. Кажется - о н о. Единственная надпись: "Внутримышечно". Ладно, разберемся. Не сговариваясь, срываем защитные колпачки, трясущимися лапами тычем жгучими остриями игл в бледные вены. Я попал. Выдавливаю жидкость, жду. Секунду, другую, третью, десятую. Результата нет. Как у Балды? Всаживает. Матерится. Выводы комиссии:

- Это какая-нибудь херня, чтоб не подохнуть от радиации.

Он в ярости бросает ящик об пол. Верхние слои капроновых баллончиков подпрыгивают.

Переворачиваем вверх дном весь медпункт. Наркоты нет. Нигде. Ни в одном, даже самом потаенном, уголке. Соседние помещения - туалеты, ванная, кухня. Свежеокрашенные, готовые принять беженцев.

Выматерившись для разрядки, Балда поднимает фомку - и мы выметаемся. Теперь нужно по-шустрому исчезнуть из этих неблагодатных краев. Не хватало, чтобы прихватили несолоно хлебавших.

В темном парке, чуть слышно вздыхающем вершинами лип и каштанов, останавливаемся. Передых. Трясусь. По коже то жар, то мороз. От страха и кумара. Похоже, еще и от гадости, которой мы вмололись. Курить не могу: мерзко. А Балда сосет сигарету, хоть его, чувствую, колотит не меньше моего.

- Я знаю, куда надо двигать, - задумчиво ноет Балда. - Знаю. В больницу. Я там лежал. Когда-то. Идем. Давай-пошли. Пошли. Время что надо - дежурная медсестра дрыхнет. Пошли.

Я подчиняюсь, словно механическая кукла. Мне все равно - куда, я готов на что угодно, только дайте, дайте мне поскорее какой-нибудь мерзости покрепче. Хоть чуть-чуть, хоть пару кубов. Или я полезу из кожи вон.

Отороченный зарослями и каменным забором двор поликлиники. Полуклиники. Лечение - иди, лечись до посинения, до остервенения, до истерик бесплатное. В этом корпусе, силуэтно чернеющем на фоне чернильно-фиолетового, вспрыснутого алмазной крошкой неба, - регистратура, врачебные кабинеты, в том - процедурные, лаборатории по изучению дерьма и крови, здесь - стационар, до отказа набитый трудными экземплярами недужных, и где-то в этом же здании - онкологическое отделение. Раковые больные, еще не ставшие трупами. Им нужен наркотик. Нужен как воздух. Без него раковые кончаются от страшных мучений. В окнах палат - тьма, в коридоре мутно тлеет синеватое освещение.

- Я зна-аю, - сипло шепчет Балда, - зна-аю, где доходят раковые. Я зна-аю, где у них аптека...

Он отыскивает нужные окна. Они в решетках.

Обойдя спящее здание, останавливаемся у маленького, закрашенного изнутри окошка. Туалет. Балда вскарабкивается на хрустящий подоконник, толкает форточку. Закрыта. Отжимает фомкой. Щеколду ножом - вверх. Наружная створка отворена. То же - со второй. Балда заглядывает в форточку, щелкает верхними шпингалетами, перегнувшись вниз, орудует фомкой, размыкая нижние затворы. Оконце распечатано. Мы в туалете. Мирно журчит ручеек. Едкий запах хлорки. Выскальзываем в коридор - пустой, тихий, подсиненный жиденьким покойницким свечением. Ступая мягче, с пятки на носок, крадусь следом за Балдой, ведя пальцами по крашеной стене невидимую линию. Поворот. Балда осторожно, медленно высовывает голову. Чисто. Бесшумно крадемся дальше. Балда верткий человек. С таким я бы пошел в разведку.