Савченко - Лариса Мондрус Страница 13

Повторяю, Лариса не страдала от отсутствия мужского внимания. После школы у нее появился очередной ухажер по имени Леня, имевший, кажется, серьезные намерения. Но опять же интимных отношений она не допускала. Не потому, что была "синим чулком" или еще что-то, а просто не испытывала никакой любви к своему воздыхателю, встречаясь с ним разве что для того, чтобы не ходить в кино одной или на танцульки только с Райкой Губкиной.

В Рижском эстрадном оркестре, в окружении интересных мужчин, она почувствовала себя настоящей женщиной. А Эгил Шварц казался ей воплощением ее мечты. Врожденная интуиция подсказывала, что и она нравится ему как запретное райское яблочко. В полумраке кулис она строила глазки только ему одному; иногда он, что-то объясняя, брал ее за руку - и тогда легкая дрожь пронизывала все ее существо, создавая невероятно прекрасное настроение. Оба были переполнены предвкушением чего-то необыкновенного, и каждый, быть может, подсознательного ожидал от другого решительного шага.

Это случилось на гастролях в Белоруссии. Эгил зашел к ней в номер. Когда он увидел свою девочку сиротливо сидящей на кровати, сердце его сжалось, и он мгновенно решил: "Сегодня или никогда!" Задыхаясь от волнения, он подсел на краешек постели, робко обнял Ларису... Земля ушла из-под ног, разум помутился, только поцелуи взахлеб и пожирающий пламень страсти... В коротких судорожных промежутках она пытала его:

- Ты любишь меня? Ну скажи, ты любишь меня?..

О, кардиналы вечности, где вы были? Спасибо вам, что не предупредили меня об этом свидании двух любящих сердец, иначе я не перенес бы их счастья и заложил свою душу дьяволу.

Между прочим, Шварц недавно признался мне, что он так и не смог ни разу в жизни выдавить из себя эти три слова, которые рано или поздно произносит почти каждый человек на земле: "Я тебя люблю". Но с самого начала, убеждал он, их любовь была яркой и сильной и длится она по сей день, вот уже сорок лет.

Обоюдные симпатии (так это пока называлось) дирижера и новой солистки оркестра не остались незамеченными. Однако реакция некоторых членов коллектива показалась Шварцу несколько странной. Раньше аналогичные "романы" воспринимались в оркестре куда проще. На каких-то гастролях на ночь глядя в комнату Шварца постучалась Айно Балыня. Эгил уже лежал в кровати. Она села рядышком и с доверительным пафосом принялась рассуждать о том, как переживает за него и хочет предостеречь от неверных поступков. Шварцу эта забота показалась смешной, ибо в оркестре он оставался, наверное, единственным мужчиной, с которым Балыня не переспала, несмотря на свое замужество. Эгил взял ее за руку. Айно не отстранилась, продолжала все так же разглагольствовать, будто чувствуя себя в чем-то обиженной. Может, она ждала проявления грубой мужской силы и падения последней крепости? Тогда бы ее уязвленное самолюбие удовлетворилось? Но взрыва не последовало, пришлось убраться восвояси.

Пробовал учить Шварца уму-разуму и трубач Борис Коган, в оркестре самый старший по возрасту. Его наставления сводились к тому, что свои адюльтером Эгил губит карьеру дирижера, отчего будет страдать весь коллектив, и об оркестре пойдет дурная слава. "Куда уж хуже! - усмехался в ответ Эгил.- Вон веник мне постоянно зудит о выпивках среди музыкантов!"

Праведные речи и уговоры вернуться на путь истинный вызывали в нем как раз обратную реакцию. Он еще больше хотел видеть Ларису, рядом с которой вопреки логике испытывал почти нравственное очищение. Так получалось, что их любовь вспыхивала с новой силой только на гастролях, когда работа просто заставляла быть рядом. Пребывание в Риге превращалось теперь в тихую муку. Эгил был женат, и в филармонии на репетиции Лариса боялась даже подойти к нему, чтобы не выдать своих чувств, не скомпрометировать его. Она пыталась скрыть то, о чем в филармонии уже знали или догадывались. Думаю, что ее отношения с Эгилом не являлись секретом и для жены Шварца - на то вокруг нас и пасутся "доброжелатели".

С ухажером Леней Лариса покончила раз и навсегда, заявив ему не по-девичьи жестко: "Ты живи, где живешь, и больше не напоминай о себе".

Шварц мучился по-своему. Угнетала двойственность ситуации: спит с женой, а любит другую. Тревожила и неясность, почти безнадежность перспективы. "Один раз,- говорил он себе,- я совершил ошибку, рано женился. А теперь что? Опять наступать на те же грабли? Нет, какая бы ни была любовь, второй раз бросаться в омут брака как-то не хочется". Был момент, когда Шварц пришел к убеждению, что надо начинать от Ларисы удаляться и закруглять роман. Хватит, набаловались! Увы, стоило лишь снова увидеть ее, как все логические умозаключения рушились, как карточный домик. И снова они гуляли в парке, не боясь, что их увидят, и Лариса клялась ему:

- Я буду любить тебя всю жизнь и никогда не оставлю!

Свою клятву упрямая 19-летняя девушка сдержала. Тонкая эта материя отношения между мужчиной и женщиной. Казалось, Эгил и Лара только и ждут очередной гастрольной поездки, чтобы броситься в объятия друг к другу, но потом следовало возращение домой, и они будто впадали в оцепенение, наступало взаимное отчуждение, когда каждый считал другого почти врагом.

Магические токи притяжения все равно оказывались сильнее самоедских комплексов и соединяли два человеческих полюса в единую цепь. Неудержимая сила любви! Непонятная, нелогическая, вершащая все наперекор здравому смыслу. И вот уже Эгил видит себя в Ленинграде, на большой сцене, перед послушным оркестром, выдающим такой упоительный свинг, что все вокруг ликует, а рядом с ним поет красивая артистка, которая заканчивает выступление и показывает ему взглядом, как она любит его. Это ли не счастливые минуты идеальной гармонии?..

На одном из концертов Рижского эстрадного оркестра в Ленинграде побывал Эдди Рознер, тоже гастролировавший там. Шварц пригласил маэстро на репетицию. Вместе с Рознером явилась и добрая половина его оркестра. Эдди Игнатьевич всегда живо интересовался музыкантами из Прибалтики, знал Шварца по визитам в Москву и считал его "своим". Не раз, дружески похлопывая по плечу, подмигивал: "Ну, мы-то с тобой одной крови, западники, все знаем..."

Увидев Мондрус на сцене, Рознер разволновался - такая артистка украсит любой оркестр! - и попросил Гарри Гриневича переговорить с ней: не перейдет она к нему? Личные отношения Мондрус и Шварца его совсем не интересовали. Не буду гадать, что превалировало, чего было больше: стремления заполучить новый талант или жажды пополнить свой донжуанский список еще одной жертвой? Возможно, и то и другое. Гриневич умерил его пыл:

- Она там плотно опекается Шварцем и никуда от него не уйдет.

Рознер не единственный, кто пытался переманить солистку РЭО в Москву. В Ригу наведался директор лундстремовского оркестра Цин. Среди администраторов Цин прославился тем, что сумел добиться перевода оркестра Лундстрема из Казани в Москву. Ведь когда музыканты-"беженцы" приехали из Харбина, им разрешили выступать в стране, но "не западнее Казани". Со временем Цин все же исхитрился прописать музыкантов в Москве и устроил всем кооперативные квартиры.

Приехав в Ригу, он взял в филармонии адрес Мондрус и заявился прямо домой.

- Лариса, хватит вам прозябать в Риге, переходите к Лундстрему.

- Так прямо сразу? Вы же меня не слышали?

- Зато наслышан. Рознер в восторге от вас. Но вы правильно сделали, что ему отказали - он просто бабник.

- Не знаю, что и сказать.

- На следующей неделе наш оркестр выступает в Киеве. Не могли бы вы подъехать туда, дорогу мы оплатим. Там Олег Леонидович и послушает вас.

Предложение открывало возможности уже всесоюзного масштаба. Шварц не на шутку перепугался: если Лариса уйдет, другую такую певицу ему не найти. Но вправе ли он тормозить карьеру талантливой девушке? Вправе ли, ничего не обещая, что-то требовать самому от нее? Она же не крепостная его, в конце концов.

Преодолев собственное тщеславие, Эгил сам повез Ларису на смотрины в Киев. Первым делом они побывали на концерте Лундстрема, чтобы воочию убедиться в славе его коллектива. Выступал популярный квартет "Аккорд". Оркестр, в первых рядах которого Эгил увидел Гараняна, играл слаженно, вполне профессионально, но "не звучал". Даже Лариса заметила: "У них какой-то советский привкус". Эгил согласился: оркестровки вроде современные, а стиль действительно советский.

В свободный день Олег Леонидович пригласил их на репетицию. Лариса спела несколько песен. Лундстрему понравилось, и он попросил ее выступить в нескольких концертах, чтобы лучше оценить, как она проходит на публике.

В конце турне Лундстем вынес вердикт:

- Вы нам подходите. Об остальном будем договариваться.

- Мне еще надо подумать,- уклончиво ответила Лариса, а Шварцу, когда они вышли на улицу, сказала: - Не хочу я с ними петь. Они совсем чужие для меня.

Эгил слабо возражал: