Николай Гумилев - Шестое чувство Страница 13

Слово

В оный день, когда над миром новымБог склонял лицо свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, точно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,Как домашний, подъяремный скот,Потому что все оттенки смыслаУмное число передает.

Патриарх седой, себе под рукуПокоривший и добро и зло,Не решаясь обратиться к звуку,Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревогИ в евангелье от ИоаннаСказано, что слово это бог.

Мы ему поставили пределомСкудные пределы естества,И, как пчелы в улье опустелом,Дурно пахнут мертвые слова.

Душа и тело

Над городом плывет ночная тишь,И каждый шорох делается глуше,А ты, душа, ты все-таки молчишь,Помилуй, боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,Как будто арфы дальние пропели:Зачем открыла я для бытияГлаза в презренном человечьем теле.

Безумная, я бросила мой дом,К иному устремясь великолепью,И шар земной мне сделался ядром,К какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь,Болезнь, которой все у вас подвластны,Которая туманит вновь и вновьМир, мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что еще меня роднитС былым, мерцающим в планетном хоре,То это горе, мой надежный щит,Холодное презрительное горе.

Закат из золотого стал, как медь,Покрылись облака зеленой ржою,И телу я сказал тогда: ОтветьНа все, провозглашенное душою.

И тело мне ответило мое,Простое тело, но с горячей кровью:Не знаю я, что значит бытие,Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в соленой плескаться волне,Прислушиваться к крикам ястребиным,Люблю на необъезженном конеНестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… когда глазаЕе потупленные я целую,Я пьяно, будто близится гроза,Иль будто пью я воду ключевую.

Но я за все, что взяло и хочу,За все печали, радости и бредни,Как подобает мужу, заплачуHeпоправимой гибелью последней.

Когда же слово бога с высотыБольшой Медведицею заблестело,С вопросом – кто же, вопрошатель, ты? —Душа предстала предо мной и тело.

На них я взоры медленно вознесИ милостиво дерзостным ответил:– Скажите мне, ужель разумен пес,Который воет, если месяц светел?

Ужели вам допрашивать меня,Меня, кому единое мгновеньеВесь срок от первого земного дняДо огненного светопреставленья?

Меня, кто, словно древо Игдразиль,Пророс главою семью семь вселенныхИ для очей которого, как пыль,Поля земные и поля блаженных?

Я тот, кто спит, и кроет глубинаЕго невыразимое прозванье:А вы, вы только слабый отсвет сна,Бегущего на дне его сознанья!

Канцона первая

Закричал громогласноВ сине-черную соньНа дворе моем красныйИ пернатый огонь.

Ветер милый и вольный,Прилетевший с луны,Хлещет дерзко и больноПо щекам тишины.

И, вступая на кручи,Молодая заряКормит жадные тучиЯчменем янтаря.

В этот час я родился,В этот час и умру,И зато мне не снилсяПуть, ведущий к добру.

И уста мои радыЦеловать лишь одну,Ту, с которой не надоУлетать в вышину.

Канцона вторая

И совсем не в мире мы, а где-тоНа задворках мира средь теней,Сонно перелистывает летоСиние страницы ясных дней.

Маятник старательный и грубый,Времени непризнанный жених,Заговорщицам-секундам рубитГоловы хорошенькие их.

Так пыльна здесь каждая дорога,Каждый куст так хочет быть сухим,Что не приведет единорогаПод уздцы к нам белый серафим.

И в твоей лишь сокровенной грусти,Милая, есть огненный дурман,Что в проклятом этом захолустьи,Точно ветер из далеких стран.

Там, где все сверканье, все движенье,Пенье все, – мы там с тобой живем,Здесь же только наше отраженьеПолонил гниющий водоем.

Подражанье персидскому

Из-за слов твоих, как соловьи,Из-за слов твоих, как жемчуга,Звери дикие – слова мои,Шерсть на них, клыки у них, рога.

Я ведь безумным стал, красавица.

Ради щек твоих, ширазских роз,Краску щек моих утратил я,Ради золотых твоих волосЗолото мое рассыпал я.

Нагим и голым стал, красавица.

Для того, чтоб посмотреть хоть раз,Бирюза – твой взор или берилл,Семь ночей не закрывал я глаз,От дверей твоих не отходил.

С глазами полными крови стал, красавица.

Оттого, что дома ты всегда,Я не выхожу из кабака,Оттого, что честью ты горда,Тянется к ножу моя рука.

Площадным негодяем стал, красавица.

Если солнце есть и вечен бог,То перешагнешь ты мой порог.

Персидская миниатюра

Когда я кончу наконецИгру в cache-cache со смертью хмурой,То сделает меня творецПерсидскою миниатюрой.

И небо, точно бирюза,И принц, поднявший еле-елеМиндалевидные глазаНа взлет девических качелей.

С копьем окровавленным шах,Стремящийся тропой невернойНа киноварных высотахЗа улетающею серной.

И ни во сне, ни наявуНе виданные туберозы,И сладким вечером в травуУже наклоненные лозы.

А на обратной стороне,Как облака Тибета, чистой,Носить отрадно будет мнеЗначок великого артиста.

Благоухающий старик,Негоциант или придворный,Взглянув, меня полюбит вмигЛюбовью острой и упорной.

Его однообразных днейЗвездой я буду путеводной,Вино, любовниц и друзейЯ заменю поочередно.

И вот когда я утолюБез упоенья, без страданьяСтаринную мечту мою —Будить повсюду обожанье.

Шестое чувство

Прекрасно в нас влюбленное виноИ добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать —Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти все мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,Следит порой за девичьим купаньем,И ничего не зная о любви,Все ж мучится таинственным желаньем,

Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуя на плечахЕще не появившиеся крылья,

Так век за веком – скоро ли, господь? —Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.

Слоненок

Моя любовь к тебе сейчас – слоненок,Родившийся в Берлине, иль Париже,И топающий ватными ступнямиПо комнатам хозяина зверинца.

Не предлагай ему французских булок,Не предлагай ему кочней капустных,Он может съесть лишь дольку мандарина,Кусочек сахару или конфету.

Не плачь, о нежная, что в тесной клеткеОн сделается посмеяньем черни,Чтоб в нос ему пускали дым сигарыПриказчики под хохот мидинеток.

Не думай, милая, что день настанет,Когда, взбесившись, разорвет он цепиИ побежит по улицам, и будет,Как автобус, давить людей вопящих.

Нет, пусть тебе приснится он под утроВ парче и меди, в страусовых перьях,Как тот, великолепный, что когда-тоНес к трепетному Риму Ганнибала.

Ольга

Эльга, Эльга! – звучало над полями,Где ломали друг другу крестцыС голубыми, свирепыми глазамиИ жилистыми руками молодцы.

Ольга, Ольга! – вопили древлянеС волосами желтыми, как мед,Выцарапывая в раскаленной банеОкровавленными ногтями ход.

И за дальними морями чужимиНе уставала звенеть,То же звонкое вызванивая имя,Варяжская сталь в византийскую медь.

Все забыл я, что помнил ране,Христианские имена,И твое лишь имя, Ольга, для моей гортаниСлаще самого старого вина.

Год за годом все неизбежнейЗапевают в крови века,Опьянен я тяжестью прежнейСкандинавского костяка.

Древних ратей воин отсталый,К этой жизни затая вражду,Сумасшедших сводов Валгаллы,Славных битв и пиров я жду.

Вижу череп с брагой хмельною,Бычьи розовые хребты,И валькирией надо мною,Ольга, Ольга, кружишь ты.

Леопард