Анатолий Шихов - Вечернее утро Страница 13

Внутренний Голос отчетливо хихикнул.

- Что с тобой, приятель? - взволнованно спросил Лев Александрович, удивляясь собственному волнению.

- Ничего, - ехидно сказал Внутренний Голос. - Просто мы с тобой отвлеклись. Давай по существу.

- Спасибо. Итак, согласись: мы твердо знаем - жидкости не сжимаются. Однако их распад в принципе осуществить можно, стоит лишь разогреть до температуры три тысячи градусов в лабораторных условиях. Послушай, парень, а что, если мы с тобой угодили именно в лабораторию?

- Ну, предположим.

- Я возвращаюсь к той нелепой мысли: не могла ли эта пресловутая тарелка или что-то вроде нее, взять нас к себе на борт и взяла вместе с нашей средой - с воздухом, которым мы дышим, с изображениями предметов, которые нас окружают и даже вместе с земными звуками, - продолжал Лев Александрович, а подсознанием все еще думал о спящей красавице Стирме, которая его раздевала, а теперь спит, как убитая... Он не помнил, чтобы переспал с ней, и теперь сожалел. Может, вернуться?

- Лева, ты отвлекаешься. Для чего эти тарелочные сложности?

- Но ведь надо же создать условия для того, чтобы переход из одной цивилизации в другую не оказался смертельным от обыкновенного стресса.

- Ну, допустим.

- Вспомни, как мы курили. Почему папиросный дым собирался в шары и почему исчезал? Это была обыкновенная дезинфекция, иначе за время полета мы попросту отравились бы собственными выделениями. Согласись, что подобный принцип дезинфекции в земных условиях неосуществим.

- Разумеется.

- Мы потребовали воды, и нам подали ее в виде шара.

- Не могли налить в стакан?

- Ну, приятель! У них все по-другому. Почему мы должны требовать от них хлеба и колбасы? Может быть, они понятия не имеют, что это такое и предложили дикую смесь белков, жиров и углеводов. Убедившись, что эксперимент не получился - снесли яйцо - синтезировали его точно так же, как это делает курица в своем организме.

И все же, - подсознательно думал Лев Александрович, - вернуться или не вернуться? Спит она или притворяется? И что с ней делать? Может, она вовсе не женщина с этими сосками-пуговками.

- Почему для своих экспериментов они выбрали именно нас с тобой? - с некоторой обидой спросил Внутренний Голос.

- Для исследователя нет принципиальной разницы, какую из двух одинаковых бактерий поместить под микроскоп первой. А люди на земле физиологически все одинаковы, стало быть, нас захватили случайно.

- И куда забросили?

- На свою планету.

- Но космонавт Джефсон говорил, что длительные космические путешествия нереальны.

- Это с земных позиций нереальны. Они же по-другому устроены.

- И кто такой тот плешивый паникер?

- Гуманоид.

- А кто такая Стирма?

- Тоже инопланетянка.

- А что мне с ней делать? Она такая красивая...

- Она - твоя судьба. Ее любовь погубит тебя.

- Не паясничай. Она, вероятно, не стопроцентная женщина... И если мы на другой планете, то инопланетяне вовсе не обязаны походить на нас, жителей Земли.

- Зато посмотри, какие у них крысы! А этот червяк! Брусника, похожая на яблоню - где ты видел что-нибудь подобное на Земле?

В дверях неожиданно появилась Стирма со свечой, огонек которой она прикрывала ладонью в эластичной варежке телесного цвета. Сквозь варежку просвечивали жилки. На ней был вязаный халатик.

- Лева, с кем ты тут шпрехаешь? - спросила она, застегиваясь.

- Это тебе приснилось. Я хотел бы умыться.

Стирма поставила на стол самодельную бесформенную свечу.

- Что у тебя с электричеством? - Лев Александрович порыскал глазами по потолку в поисках лампочки - не было.

- Ты почему бросил меня? - обиженно спросила она, пропустив мимо ушей вопрос про электричество.

- С тобой невыносимо жарко.

Он поискал краны с горячей и холодной водой. Их не было вовсе, а концы труб ничем не заткнуты. Зато в углу висел рукомойник, то есть, обрубок бамбука с водой внутри. Лев Александрович скинул пиджак, остался голым с волосатой грудью.

- Что это такое? - спросила она, розовой ластой потрогав браслет его часов. Он машинально взглянул на циферблат, затем уставился на ее прическу. Это была хорошо ухоженная шерсть.

- Идут, как ни странно, - растерянно пробормотал он.

- Идут? Критиковать?! - Стирма испуганно прилипла к зеленому окну, укоризненно спросила: - Мон шер, кто идет?

- Я про часы. Идут, говорю.

- Куда идут? - весело спросила она, нежно погладив его по руке, будто лизнула ладонью, похожей на язык. Он невольно отдернул руку.

- Да не "куда", а все туда же - в вечность. Неужели вы все такие недоразвитые?

- Почему недоразвитые? Ты сам какой-то дроллиг.

- Я-то не чудак. Вот один мой знакомый чудак впервые увидел верблюда и воскликнул: "Не может быть"!

- Верблюда? А что это такое?

- Долго объяснять. Дай мне зеркало и ножницы. Она принесла осколок черного стекла вместо зеркала и громадные кованые ножницы, надо полагать, сворованные у садовника.

- Мне бороду стричь! - Лев Александрович отшвырнул ножницы

- Ке барба со мной? - спросила она по-русско-испански. В ее вопросе было много недоумения.

- Не "ке барба", а бороду. Не "скучно", а стричь, понимать надо!

- Зачем зеркало? Сними да стриги.

Стирма без тени смущения дернула его за бороду, и Лев Александрович чуть не взвыл от боли.

- Опять! - разозлился он. - Давай без рук!

Стирма надулась.

Пока он умывался, а затем искал полотенце и, не найдя, вытерся носовым платком, она разогрела завтрак. Вернувшись, он повесил мокрый платок на трубу газопровода, накинул пиджак, присел к столу. Дымилось мясо, отдельно - салат в фаянсовой тарелке. Вместо хлеба подала пару яиц. Во всяком случае, он так сначала подумал. Но это оказались типичные зерна с бороздками от вершинки к вершинке.

- Что это за штука? - спросил он, рассматривая мокрое зерно.

- Пшеницу не видел? - развеселилась Стирма.

- Это - пшеница?

- Конечно.

- Можно подумать, что она растет на деревьях!

- Конечно. Я ведь нашла тебя в пшенице.

- Во, номера! А мне мама шпрехала, будто нашла меня в капусте. Я начинаю подозревать, что родился вторично. Неужели это была пшеница, а не бамбуковая роща?

И вилка, и нож оказались коваными. Он попробовал разрезать зерно. Моченое, оно резалось, как сыр. Стали есть. Мясо оказалось густым горячим студнем, терпким, горьковато-соленым. Она ела, а он смотрел ей в рот, любуясь зубами, не зубами даже, а пластинами, сверху и снизу, обе полукруглые... Это даже красиво...

- Почему ты живешь в этой первобытной халупе?

- По указанию Великого Босса нас изолировали.

- Кого - вас?

- Всех, кто здесь.

- А почему босс указал изолировать тебя?

- Я родила урода, - созналась Стирма, помявшись.

- Ну и что? - спросил он как можно равнодушнее. - Какого урода? Любая женщина может родить урода. Как выглядел твой ребенок? Я сильно подозреваю, что вы не знаете, где право, а где лево, и вообразили, что правая ручка должна быть слева.

- У него ручек не было совсем, а ножки выросли там, где уши, и трудно было понять, кто это - мальчик или девочка...

- И что? Все женщины этой резервации родили уродов?

- Да.

Она уронила вилку, но поднимать ее не стала, а ушла в другую комнату, и Лев Александрович услыхал всхлипывание. Ему тоже расхотелось есть. Надо было пойти к ней, утешить, извиниться, а может, и приласкать... Да, но эта постель...

- Стирма! - крикнул он. - А кто был твой муж?

- Я жила в гареме! - зарыдала она. Лев Александрович терпеть не мог женских слез, а потому окончательно растерялся. И тут в дверь заколотили, надо полагать, ногами, и ворвалась толпа джинсовых подростков, и Лев Александрович мгновенно почувствовал себя стиснутым, словно в автобусе в час пик.

- Вы на следующей выходите? - осведомился Лев Александрович

Мальчишки молча выдавили его на улицу. Было уже светлым светло, и Лев Александрович немного оторопел, увидев плешивого гуманоида, теперь уже в роскошном парике.

- Это он! - закричал лодочник, тыча пальцем в сторону Льва Александровича.

Четверо юнцов подтолкнули пленника к карете, запряженной двумя велосипедистами, которых в странах третьего мира называют рикшами, засунули его в распахнутую дверь, усадили на деревянную скамью, и повозка тронулась.

- Ребята, - сказал он, стиснутый с боков двумя хунвейбинами, - у вас это называется критикой? А по-моему, это типичное насилие над личностью.

И тот и другой выразительно пошевелили обнаженными саблями. Одеты они были одинаково - в серые свитера и штаны, сплетенные из веревок. В катафалке было не повернуться, ни одного окна, свет пробивался лишь сквозь щели в неструганых досках, бросало из стороны в сторону, наверное, ехали по ухабам. Когда попадалась ровная дорога, было слышно, как пыхтят рикши и скрипят колеса.

- Ребята, вы, случайно, не инквизиторы? А то ведь я большой грешник, нам с вами будет о чем потолковать.