Эльчин - Смертный приговор Страница 13

Порой студент Мурад Илдырымлы ненавидел и сам себя, потому что нельзя же так злобствовать на людей, потому что ведь и сам ты - ничто, и людей хочешь увести в ничто. Сам ты ничего хорошего не достоин, а хочешь много и многого ожидаешь, потому и живешь в муках. В той же суре Корана говорится: "Если вы будете благодарить и веровать, на что Аллаху вас мучить? Аллах ценит благодарность и все знает".

В ту апрельскую ночь (то есть вчера!) студент Мурад Илдырымлы отбросил в сторону синеватое одеяло (вот это самое синеватое одеяло!) и сел на кровати. Капание крана во дворе слышалось совершенно ясно, но наряду со стуком капель слышался еще какой-то необычный звук, и студент, все еще не избавившись от преследующей его руки вождя, некоторое время прислушивался к необычному звуку и вдруг осознал, что этот звук - хрип и что хрип доносится из комнаты старухи Хадиджи. У студента даже волосы встали дыбом, потому что ему показалось, что старуху Хадиджу душат, и душит старуху Хадиджу... та самая рука вождя...

В секунду он полностью очнулся, резко вскочил и, затаив дыхание, стал прислушиваться: хрип то прекращался, то усиливался. В тишине кроме хрипа он слышал стук собственного сердца, затем осторожно, на цыпочках, как будто боясь разбудить кого-то, подошел к двери Хосрова-муэллима.

Он только раз тихонько стукнул, и Хосров-муэллим в тот же миг спросил: "Кто там?" Хосров-муэллим включил свет, открыл дверь, и как только студент увидел Хосрова-муэллима в белом исподнем, так понял, что и сам он без брюк предстал перед человеком, со своими тонкими, кривыми, волосатыми, голыми ногами, в длинных синих трусах (купленных, когда он еще работал библиотекарем в селе)...

Впереди Хосров-муэллим, следом студент пошли в комнату старухи Хадиджи. Хосров-муэллим включил свет, и студент Мурад Илдырымлы впервые за восемь месяцев увидел старуху Хадиджу в постели: одеяло было натянуто до подбородка, старуха Хадиджа, повернув голову, не мигая смотрела на порог, студенту даже показалось, будто старуха Хадиджа смотрит на указанную Баланиязом мышиную нору; изо рта старухи бежала белая пена на шею, на белую ночную рубашку, на наволочку в мелкий цветочек. Белая ночная рубашка и наволочка в мелкий цветочек были такими чистыми, что студент в одно мгновение забыл о скупости, о жадности, о двуличии этой женщины - чистота постели в ту полночь свидетельствовала о чистоте самой старухи Хадиджи...

Старуха Хадиджа больше не хрипела, Хосров-муэллим, приблизившись к старой железной кровати с потускневшим никелем, внимательно посмотрел на хозяйку дома, потом закрыл женщине веки и слишком спокойно для такого момента сказал: "Идем, оденемся..." В спокойствии Хосрова-муэллима студент увидел познавший все в этом мире опыт и безысходность, ничего больше не ждущую от мира.

Они оба оделись и снова вошли в комнату старухи Хадиджи (студент старался не глядеть на абсолютно белое, застывшее лицо бедной старухи Хадиджи). А Хосров-муэллим, внимательно посмотрев сверху вниз на студента Мурада Илдырымлы (давеча он так же внимательно смотрел на старуху Хадиджу), неожиданно улыбнулся: "Когда ты постучал в дверь, я здорово испугался..." В улыбке Хосрова-муэллима было что-то вызывающее содрогание, как пена на белоснежной ночной рубашке старухи Хадиджи, на наволочке с мелкими цветочками.

Молла Асадулла, закрыв Коран, аккуратно положил его перед собой и, уставившись на свои четки, не говорил ни слова; потом отвел от четок глаза, взглянул на Баланияза и хрипло спросил:

- Дел много, говоришь, да, Баланияз?

И Баланияз сказал:

- Эх, знаешь сколько, молла ами! Конечно же много...

- Я вот что слыхал, Баланияз... Говорят, старая мельница на улице Хагани больше работать не может, мощности у нее не хватает такой большой город хлебом обеспечить. Но, говорят, и закрывать ее нельзя, ломать нельзя, потому что там столько крыс, столько мышей, что, если мельницу закрыть или сломать, они весь город заполонят... Правду говорят?

Молла Асадулла говорил очень серьезно, но после его слов все махаллинские мужчины, кроме Баланияза, опять заулыбались, и все, улыбаясь, посмотрели на Баланияза.

- Так... Конечно же так! - ответил Баланияз. - Бороться с крысами-мышами дело тяжелое. Там, на мельнице, есть такие крысы, что их кошки боятся. Как увидят, убегают, прячутся.

Молла Асадулла сказал:

- Вот это да!... Слушай, ты там береги себя! - И уставился на свои четки, и чуть заметно по лицу моллы скользнула легкая улыбка.

А Баланияз с прежней серьезностью, даже с некоторым хвастовством произнес:

- Насчет меня не беспокойся!

Студент Мурад Илдырымлы смотрел на Баланияза: Баланияз, конечно, не читал роман "Муки моего любимого" и никогда не прочтет, но Баланияз был, в сущности, счастливый человек, и потому он мог обойтись и без романа. Человек, посвятивший свою жизнь борьбе с мышами, не мучился тем, что не мог прочитать "Муки моего любимого"... Баланияз не был похож на старуху Хадиджу, но сейчас в Баланиязе были те же простота и чистота, что у наволочки в мелкий цветочек, у белой ночной рубашки, у постели его матери, и уже потому Мышь-Баланияз был высшим относительно студента Мурада Илдырымлы существом - во всяком случае, так чувствовал студент в тот апрельский день, в том дворе, среди тех махаллинских мужчин.

А ходившие на кладбище вернулись назад с плохой вестью: на кладбище Тюлкю Гельди места нет, и бедную старуху Хадиджу похоронить там невозможно.

Молла Асадулла сказал:

- Я вам говорил! Ну можно у них место получить?

Весть донеслась до женщин, и собравшиеся в доме старухи Хадиджи женщины снова начали плакать. На лицах мужчин не осталось и следа давешней улыбки:

- Что же это такое? Своих мертвых похоронить места не находим...

- В степи старуху хоронить, что ли?

- Слушай, если мы ее на новое кладбище повезем, в степь, знаешь, как ее дух нас проклянет?!

- Да в какой же еще стране человек не находит места, чтобы на кладбище предков своего мертвеца похоронить?...

- Что это за государство?

Жена хлебника Агабалы высунулась из окна во двор и, забыв о приличиях, закричала своему сыну:

- Слушай, мужики вы или нет? Почему этой женщине места на кладбище не находите?

Сын хлебника Агабалы смутился, что мать так кричит при людях, у него от ярости прямо искры из глаз посыпались:

- Пойти и воткнуть им нож в легкие, ей-богу...

Молла Асадулла посмотрел на сына хлебника Агабалы.

- Слушай, - сказал он, - а ты им в легкие нож вонзить сумеешь?

-Чего ж не суметь-то? Да я головы им отрежу!

Молла Асадулла, перебирая четки, махнул рукой:

- Куда нам... С ними вон целое Советское государство сладить не может.

- Захотело бы, так сладило.

- Но ведь почему-то не хочет, а? Пусть бы захотело...

Сын хлебника Агабалы в ярости вскочил, но молла Асадулла с несвойственной ему резкостью сказал:

- Сядь!... - И сразу смягчил тон: - Сядь, детка, сядь... Ты их не знаешь... С ними силой разговаривать нельзя, они ни бога не признают, ни власть... Или надо на лапу дать, или чтобы у тебя кто-то был, свой человек... Или же... - Молла Асадулла обвел взглядом всех махаллинских по очереди, остановился на Хосрове-муэллиме: - Или же немного так... грамотно-интеллигентно поговоришь с ними...

- Грамотный человек - ты!

- Да не-ет... Кто на меня там посмотрит? В них разве что-нибудь от мусульман осталось? Надо чтобы незнакомый человек был, чтобы по-русски там разговаривал... Печати, того-сего, они немного, глядишь, побаиваются...

После этих слов моллы Асадуллы все махаллинские мужчины повернулись к Хосрову-муэллиму, потому что все знали, что этот длинный, худой и угрюмый человек прежде преподавал, вел уроки русского языка и всегда газеты читает. Только Баланияз не смотрел на Хосрова-муэллима, все шарил глазами по углам двора. Хосров-муэллим под взглядами махаллинских мужчин почувствовал себя неловко и посмотрел на студента. Молла Асадулла поймал взгляд Хосрова-муэллима и обратился к студенту Мураду Илдырымлы:

- Старуха так тебя любила... - И с нескрываемой злобой глянул на Баланияза.

Баланияз торопливо подтвердил слова моллы Асадуллы:

- Да!... Конечно же это так!...

Молла Асадулла сказал:

- Вот видишь? Бедная женщина, царство ей небесное, не меньше, чем его... Молла Асадулла показал рукой на Мышь-Баланияза, - тебя любила...

Мышь-Баланияз по-прежнему обыскивал глазами углы двора, одновременно кивал головой, подтверждая и слова моллы Асадуллы:

- Конечно же! Конечно же!...

Студент вспомнил вдруг мешок с семечками бедной старухи Хадиджи и подумал: наверное, через несколько дней Баланияз унесет семечки к себе домой, отдаст детям, и дети с удовольствием будут щелкать семечки, а бабушку свою даже не вспомнят. И мешок с семечками, и маленький деревянный табурет, и сама старуха Хадиджа останутся в памяти только этого двора, этого дома, но придет время, бульдозеры снесут всю махаллю...