Борис Можаев - Падение лесного короля Страница 13

Он поцеловал ее в волосы и сказал виновато:

- Устала ты, душа моя. И во всем-то я виноват.

- Не в том дело. Ох, Иван, Иван!..

- Понимаю, понимаю... Замоталась. Загоняли тебя, как лошадь на приколе. А прикол - это я со своим дурацким делом. Знаешь что? Давай к чертовой матери перерубим веревку - и в степь как ветер улетим, как сказал поэт.

- В какую степь? О чем ты? - Даша вытерла слезы, вздохнула глубоко и уставилась ему в лицо.

- Это образ, понимаешь? Поэтическое воображение. А проще сказать поедем к нашему милому, теплому синему морю. На Кавказ! Поедем, а? Теперь дикарей там немного. Осень. Можно снять комнатенку с оконцем на море, с балконом... Я тебе серенаду спою. А? Залезу на крышу старой сакли и спою. Поедем?

Она опять всхлипнула.

- Начальник сказал, что на тебя уголовное дело завели.

- Какой начальник?

- Финансовый... Мой начальник.

- А-а, уйгунский казначей, - усмехнулся Чубатов. - Это не он виноват. Это Сангия-Мама душу мою затребовал за то, что я хотел достать для тебя небесный жемчуг-кяхту.

- Ты бы, вместо того чтобы играть да шуточки шутить, сходил бы еще раз к председателю райисполкома. Попросил его. Небось его-то послушают, прикроют это дело.

- Эх, Дашок! Председатель - мужик, конечно, хороший. Да он сам боится.

- Чего он боится?

- Бумаги боится. Отчета, который дебет и скребет. Вот он, наш Сангия-Мама. Его все боятся. А я не боюсь. Я у него хотел вытянуть счастливую карту. Сыграть с ним хотел ва-банк.

- Доигрался... Эх, Иван, Иван! Сколько раз я тебе говорила: с финансами не шутят. Каждую копейку занеси в счет, каждый болтик зафиксируй, проведи в дело и пришей. А у тебя что? Сотня туда, две сюда.

- Платил только за дело. Расписки имеются.

- Кому они теперь нужны, эти расписки? Мой начальник говорит - пусть он их на стенку наклеит.

- Сукин сын он, твой начальник. А я ему верил.

- Что я тебе говорила? Никому не верь. В случае беды все отвернутся. Соблюдай правила.

- А что бы я заготовил по вашим правилам? Чурку да палку? Надо что-нибудь одно делать - или лес заготовлять, или ваши бумаги по всем правилам отчетности вести.

- Но ведь финансовая дисциплина - это тебе не фунт изюма!

- А две тысячи кубов леса - это что, фунт изюма? Я на себя потратил эти финансы? Да я же заготовил самый дешевый лес!

- Где он, твой лес-то?

- Что, и тут я виноват?

- А кто же? Как тебя просили... и лесорубы, и я: "Иван, хватит! Поплыли до дому. Почти полторы тыщи кубов!" Нет, я две пригоню... Четыре тысячи премии отхвачу. Небесную ракушку достану... Достал... булыжник со дна.

- Все было бы в ажуре. Это Боборыкин меня подвел. Вот жила.

- Говорят, он здесь болтается. По начальству шляется. Чует мое сердце что-то недоброе.

- Хотел бы я встретить его вечерком в укромном местечке.

- Еще чего не хватает! - испуганно сказала она. - Здесь и лесорубы. Смотри, не подерись еще. Я умоляю тебя - без нужды не выходи из дому. А я сейчас схожу к Ленке Коньковой.

- Какой Ленке?

- Ну, господи! К жене следователя по твоему делу. Узнаю у нее - что хоть тебе надобно предпринять. А если удастся - и с ним поговорю.

- Не унижай ты себя этими просьбами.

- Какое унижение! Мы с ней знакомые. Свои же люди. Надо посоветоваться... Ленка - человек душевный. Она подскажет что-нибудь.

И, бодрясь от этой пришедшей мысли, она встала, оправила прическу, подпудрила нос, подкрасила губы и побежала к Коньковым.

Они жили недалеко от того же озера в деревянном двухквартирном доме, занимая наглухо отгороженную половину. Жена Конькова во дворе развешивала белье на веревках и, увидев подходившую к калитке Дашу, заторопилась к ней навстречу.

- Проходи, проходи! - открывала перед ней калитку. - На тебе лица нет. Разве можно так переживать?

Дарья поняла, что Лена уже знала о следствии, да и немудрено - скрыть такое дело в маленьком городке невозможно. К тому же Даше было известно, что Коньковы живут дружно, и уж наверно муж и жена во всех делах добрые советчики.

- Хозяин дома? - спросила она, проходя к крыльцу.

- Дома. Ты к нему?

- Я сперва посоветоваться с тобой.

- Тогда пошли!

Елена, маленькая, крепенькая, как барашек, вся в черных кудряшках, гулко протопала башмаками по коридору и провела ее в торцовую пристройку кухню, отгороженную от остального дома капитальной стеной.

- Садись. Здесь нас никто не услышит! - усадила на маленький, обтянутый черной клеенкой диванчик. Сама села напротив у кухонного стола.

- Не везет мне, Лена, ой не везет. - Даша прикрыла лицо руками и потупилась, сдерживая рыдания.

- А вы покайтесь, легче будет. И они учтут, - Лена не сказала - кто они. Даша и так ее поняла.

- Да в чем каяться? Кабы преступление какое? А то ведь стыдно признаться - безалаберность, одна безалаберность. Из-за нее все летит в пропасть. Слыхала, поди, мой-то с лесом влип в историю?

- Слыхала...

- А мы было решили пожениться, в свадебное путешествие съездить. Вот и приехали к разбитому корыту.

- А он что же сидит? Надо ж действовать, оправдываться.

- А-а! - Дарья махнула рукой. - Валяется целыми днями на диване. Все равно, говорит, мне тюрьма. Вот сама хочу поговорить с твоим хозяином.

- И правильно надумала! Все ему выкладывай без утайки. Он поймет. А потом я еще попрошу его проявить внимание. Пошли! Сейчас я ему скажу, чтоб принял тебя.

И тихонько, подталкивая в спину, Елена ввела Дарью в прихожую, потом, обойдя ее, нырнула за портьеру и сказала:

- Лень, к тебе гости!

Коньков сидел за столом, читал газету.

- Что за гости?

- Дарья, по делу. По тому самому. Насчет леса.

- Ага! - Коньков встал, снял китель со спинки стула, стал одеваться. Зови ее!

Дарья вошла как милостыню просить, остановилась у самых дверей.

- Здравствуйте! Я к вам решила обратиться... - она запнулась, - за помощью то есть, - и всхлипнула.

- Проходите, садитесь, - Коньков усадил ее на широкую тахту, сам сел напротив на стуле. - Слушаю вас.

- Я его самого посылала... Сходи, поговори с капитаном. Он человек душевный, говорю, он поймет, - лепетала она тихим голосом. - Про вас то есть. А он загордился. Все равно, говорит, мне тюрьма. Успею еще наговориться. - Она, мучительно сводя брови, поглядела на Конькова и спросила: - Что теперь ему будет?

- Ведь я не прокурор и не судья. Я веду только предварительное расследование. Посмотрим, как дело сложится. Вы мне вот что скажите: где он покупал такелаж? То есть тросы, чекера, блоки... По его документам определить невозможно.

- Кроме него самого, сказать это в точности никто не сможет. И он не скажет.

- Почему?

- Потому что загордился. У него понятие - товарищей не подводить.

- Но как же я смогу установить - сколько на такелаж он потратил? Три тысячи рублей, или две, или не две?

- Так ведь не первый же год он заготовляет лес, и каждый год тратит на такелаж и подвозку леса примерно те же две или три тысячи рублей. Лишнего он не переплатит. Цены знает.

- Да, но где доказательства? Где накладные?

- Кто же вам продаст бухту троса по накладной? Это ж неофициальная продажа, но для дела необходимая.

- Вы странно рассуждаете. Что ж он, по-вашему, не виноват?

- Почему ж не виноват? Если б не виноват, я бы и просить не приходила. Виноват. Я и сама говорю: повинись. А он загордился. Деньги, говорю, счет любят. А он одним сплавщикам платил по десятке за вечер на подъеме топляка.

- А почему?

- А потому, говорит, что они неурочные, сверх нормы, говорит, ворочают. Оно и то сказать - за пятерку никто бы не пришел топляк поднимать. Работа каторжная.

- Как же оправдать документально эту десятку на нос?

- Никак. Вот за это его и наказывайте. За превышение выплаты то есть. Не себе в карман клал, а рабочим, чтоб работали лучше.

- Иными словами - за растрату?

- Растрата растрате рознь. Иной растратчик как сыр в масле катается, на себя все тратит, а этот растратчик штанов лишних не имеет. Его же и били за эту растрату.

- Вы же говорили, что из-за вас драка произошла?

- Из-за меня только Боборыкин подзуживал лесорубов. Но причина в деньгах. Ваши, мол, денежки бригадир сплавщикам подарил. А плоты, мол, на мель посадил в погоне за собственной премией. И оставил вас с пустым карманом. Они и разбушевались. А теперь одумались - и самим стыдно... Я вас очень прошу: сходите к ним. В нашей гостинице Вилков и Семынин остановились, лесорубы. Спросите их. Они плохого ничего не скажут. Я уверена. Сходите! Сами они не придут к вам.

- Хорошо, схожу, - сказал Коньков. - Учту вашу просьбу.

Дарья встала и заторопилась на выход, кланяясь и лепеча слова благодарности.

Не успела за ней толком закрыться дверь, как вошла Елена, стала оправлять скатерть на столе и, поймав косой взгляд мужа, решительно произнесла:

- Лень, помочь надо. Люди они честные.

- А ты откуда знаешь? - насмешливо спросил Коньков.

- Вот тебе раз! Почти на одной улице живем - и откуда знаешь!

- Чубатов вроде бы тут не жил, - все еще насмешливо возражал Коньков.