Карман ворон - Джоанн Харрис Страница 13

Я переворачиваю письмо. Чистого листа бумаги для ответа у меня нет. Впрочем, слова из этого письма теперь навечно вырезаны на моем сердце. Забыть их я не боюсь. Я беру перо и пишу ответ.

«Дорогой Уильям!

Прости меня за откровенность. Мой народ всегда говорит без обиняков. Но не волнуйся и знай: мне не нужно твое уважение. Я не связана никакими обязательствами. Смуглая и дикая, я вольна любить кого пожелаю. И я сдержала бы все свои обещания.

Желаю тебе с твоей селянкой счастья и надеюсь никогда больше тебя не увидеть. Ты свободен от меня, и теперь я освобожусь от тебя. Прощай!

Я не буду плакать. Я никогда не плачу. У людей есть поговорка: «Жалей плачущую женщину не больше, чем гусыню без башмаков». Я отдала письмо белоголовой вороне. Потом раскинулась в растущем возле хижины папоротнике и траве и устремила взгляд в проглядывающее сквозь ветви деревьев небо. Я лежала и думала: почему солнце все еще ярко сияет, когда для меня свет померк навсегда?

3

В сентябре мы запасаемся летом. Собираем в закрома орехи, яблоки, ягоды и кукурузу. В сентябре нужно наесться вдоволь, ведь впереди нас ждут скудные длинные ночи. Я же не в состоянии есть. Не могу собрать на зиму грибы под Урожайной луной, лесные орехи или ежевику возле лесной тропинки.

Я лишь брожу по скошенным полям, собирая последние крохи любви, когда-то жившей в наших сердцах. Скоро от нее не останется и следа: ее урожай загублен, кладовая заперта. И я собираю в себя каждое воспоминание, каждое обращенное ко мне Уильямом слово. Мое сердце – полая оболочка, пустая, как плошка бедняка.

Днем я опять ходила к Древнейшей, стоящей в волшебном кольце. Насчитала на единственной живой ветви боярышника лишь четырнадцать ягод. Однако Древнейшая находилась в игривом настроении и напоминала ленивую кошку, которая играет с мотком шерсти, не вставая со своей лежанки.

– Я написала Уильяму, что он более ничего не значит для меня, но все еще не свободна. Почему? – спросила я.

Боярышник потряс ветвями. Ленты, лоскутки и серебряные ложки закачались, несмотря на безветренный день.

– Я сказала, чтобы ты вернула все, что он тебе дал, – ответила Древнейшая. – Но погляди на себя: на тебе бусы, подаренные им на ярмарке в день летнего солнцестояния.

Это правда. Я сохранила их. Мою шею охватывали бусы из тигрового глаза. Это все, что осталось у меня от Уильяма. Каждая блестящая бусина – воспоминание. Снимать их было так больно, словно вместе с ними я снимала слой кожи. Тем не менее я безмолвно отдала бусы Древнейшей, повесив их на ветвь боярышника.

– Отданное в день солнцестояния даром вернется нам сторицей, – промолвила Древнейшая.

Не понимая смысла этих слов, я с болью в сердце повернулась, чтобы уйти. Однако Древнейшая, оказывается, не закончила разговор. Ее ветви заклацали, словно кости, ударяющиеся друг о дружку на ветру.

– Говорят, он пообещал ей кольцо, – сказала она. – Золотое кольцо на ее белую руку. И свое имя, что навечно привяжет ее к его дому и сердцу.

Мое собственное сердце болезненно сжалось.

– Мне нет дела до его сердца, – ответила я.

– О нет, есть. Ты не будешь свободна, пока не откажешься от него.

– Но как это сделать?! – закричала я. – Он дал мне имя. Он связал меня обещаниями. И теперь я точно выеденный изнутри лесной орех. Я не могу спать. Не могу есть. От меня ничего не осталось.

– Есть способ, – обронила Древнейшая. – Но тебе вряд ли понравится цена, которую придется заплатить.

– Я заплачу любую цену.

Древнейшая молчала.

– Что мне сделать? Как вернуть данное мне имя?

Древнейшая продолжала безмолвствовать.

Осознав, что ей больше нечего мне сказать, я пошла обратно по скошенным полям: босая, в кровь раня ноги об обрезанные стебли кукурузы – нежные весной и острые, словно нож, в месяц жатвы, – оставляя за собой кровавые следы.

4

Сентябрь – самый хлопотный месяц: сбор орехов, заготовки овощей, вязание снопов. В это время гуси набирают жирок, овцы вволю наедаются на холмах, комары роятся на берегу безмолвного озера и бурые медведи ходят по ягоды. Одна я сижу сложа руки. Я не в силах ничего делать. Не могу думать ни о чем, кроме Уильяма с Фионой, обещанного ей золотого кольца и слов Древнейшей, сказанных мне на ярмарке: «Золото твоих глаз ярче и чище того, что посулил тебе он».

Я была искренна. И что хорошего мне это принесло? Я была верна и честна, но другая получит от Уильяма кольцо, возьмет его имя, будет рядом с ним и со временем родит ему детей. Фиона – чье имя означает «белая леди» – добродетельна и воспитанна, она никогда не опозорит его и не растревожит.

«Сентябрьская невеста скромна и приветлива, любима всеми». Фиона любима Уильямом, и она всегда будет скромна. Однако шепот ветра не приносит новостей о свадьбе. Ветер рассказывает о тайных встречах на сеновалах, о долгоносиках в посадках картофеля, о приближающихся бурях и грозах, но не приносит ни слова об Уильяме и Фионе. Уильям передумал? По-детски надеяться на это, а я уже не ребенок. Возможно, пять месяцев назад еще была им. А теперь стара, как сама старость, холоднее льда и тверже камня.

Мне нужно вовсю готовиться к зиме. Близится Михайлов день[12], скоро ягоды станут жесткими и горькими. Скоро мои сородичи полетят на юг с дикими гусями и ласточками. Странствующий народ редко проводит зиму в своем собственном теле. Одни улетают на юг, другие ежами прячутся под сухой листвой или лисами и зайцами – под снегом. Кто-то, как Древнейшая, сольется с деревьями и проспит всю зиму. Мне же, чтобы выжить в холода, нужно хорошо подготовиться к ним. А у меня совсем нет запасов.

Сородичи знают об этом. Несколько раз я находила возле своей двери дары: пару кроликов, горстку орешков, грибы, заднюю часть убитой козы. Странствующий народ приглядывает за своими, даже за теми, кто был изгнан.

Порой я думаю, что было бы легче умереть. Тогда бы меня нашли по весне – кучу лохмотьев в траве. Возможно, услышав о моей смерти, Уильям оплакал бы меня в лесу и понял, что я, как и обещала, оставалась верна ему до самой смерти, хотя сам он обещания не сдержал. Возможно, рядом с ним была бы Фиона с золотым кольцом на пальце…

Это сразу отрезвило меня. Я не умру. Не порадую эту бледную, как поганка, девчонку своей смертью. И не стану кухонной принцессой с ее