Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина Страница 13

Скрип деревьев, крики детей на площадке, возгласы дерущихся за каштаны ворон. Все смешивается и кашей выливается на меня. Я вздрагиваю от какого-то склизкого омерзения. Я так ненавижу это ощущение. Ощущение пустоты, тоски и возбуждения. Я называю его «серостью». Эта дрянь, видимо, течет в моей крови. Я страдаю ей с детства. И всегда, испытывая эти непонятные чувства, думала лишь о том, какая же я убогая и мерзкая. Слишком грязная для этого мира. Слишком некрасивая для него.

Грязь от луж забрызгала колготки и подол пальто. Я останавливаюсь отдышаться и прислоняюсь к фонарному столбу. Он трещит, словно цикада.

– Тебе плохо?

Я оборачиваюсь и замираю. Лука стоит рядом. Лицо его обеспокоено.

– Нет, все хорошо, – отворачиваюсь я.

– Славно. У кого-то же все должно быть хорошо.

Но он почему-то не уходит. Всматривается куда-то в небо. Такое же серое, как его глаза.

– Проводить тебя? Уже ведь темно.

– Если несложно, – тихо отвечаю я.

Как он вообще здесь оказался…

– У тебя есть аллергия на собак?

– Нет. А с чего ты спрашиваешь?

– Тут есть щенок, никто его не забирает. – Он достает из кармана пачку. – Я его подкармливаю, а взять не могу из-за аллергии.

– Я спрошу у мамы. Думаю, она разрешит. Места хватит, наверное.

– Было бы здорово. А ты ведь тоже из музыкалки? Лицо знакомое.

– Жертв музыкалки всегда можно узнать, – посмеиваюсь я.

Он улыбается. Мы сворачиваем во двор. У одного из подъездов Лука тормозит и показывает на небольшую будку. Там посапывает черный щенок.

– Это Бутч.

Красивый. Видимо, красивые люди повсюду находят красоту. Я достаю телефон и звоню маме:

– Мам, привет. Скоро буду, да. А, ты звонила? Прости-прости. Я гуляла. Слушай, тут щенок есть. Бездомный. Мы можем взять? Он тебе понравится, такой красавец!

Я даже не удивилась этому «конечно, доча, только аккуратнее с ним. А я пока все средства куплю, будем его отмывать от грехов улицы».

– Лавушки. Пока.

Лука смотрит на меня каким-то грустным и встревоженным взглядом. И мне становится не по себе.

– Я забираю его.

Он кивает и идет за щенком.

– Я помогу тебе с ним.

Бутч просыпается и пищит, начинает ворочаться в его руках. Он даже не знает, как ему повезло, что Лука так прижимает его к себе и приговаривает: «Все хорошо». И только сейчас я замечаю, что одного глаза у щенка нет.

– А я понял, на кого ты похожа.

– Я? Страшно подумать.

Он пропускает это мимо ушей.

– На «Неизвестную». Это наша с мамой любимая картина. У нас копия висит уже много лет. И я с детства смотрю на нее. Каждый день. Мне кажется, это самая прекрасная девушка на свете.

Я снова кутаюсь в дурацкий вязаный шарф, убираю руки в карманы и смотрю лишь на асфальт. Мне кажется, если подниму лицо, он увидит, что я вся красная. Щекам так жарко, что я молю, чтобы ветер поднялся и прогнал эту глупость.

Оставшийся путь мы молчим, лишь Бутч вякает, и я щекочу его.

С появлением Бутча все изменилось. Теперь мне некогда грустить или смотреть в зеркало и думать, почему я такая некрасивая.

Мы постоянно носимся и играем. Он, конечно, уже сгрыз мои тетрадки, книги и карандаши, но я люблю его. Я даже не знала, что способна так любить. Мне нравится чесать ему за ушком, проводить рукой по его гладкой шерстке, наливать ему воду и слушать, как жадно он пьет. А как мило он чавкает, пока ест!

А еще теперь все мои сторис про него. Я просто не могу не делиться своей радостью. Все в восторге от этого веселого малыша.

– Мой маленький, мой хороший, больше тебя никто никогда не обидит.

Я смотрю в один его глаз и вижу только безграничную собачью преданность.

Я проснулся от маминого плача. В какой-то момент это стало рутиной. Она, как всегда, сидит и перебирает свои старые фотографии из потертого альбома.

Мне не хочется подниматься. Мне не хочется ее видеть. Снова и снова заходить на кухню и слышать: «Это все ты забрал! Смотри, какой я была красивой. Ты забрал!» Воспоминания говорят мне, что когда-то она любила меня, но я уже не верю им. Папа ушел и унес с собой радость, которая когда-то царила в этой квартире.

Я – паразит, испортивший ей жизнь. Может, поэтому я умываюсь так долго, словно хочу содрать с себя кожу. Мои будни – школа, музыкалка, пустые разговоры, пиво за гаражами. Я улыбаюсь дерьму, что меня окружает, потому что так надо. Потому что иначе у меня не останется даже этого.

Ко мне постоянно норовят подбежать девчонки. Я закрываю рот, чтобы меня не стошнило. Я знаю, что потом они наверняка превратятся в таких же чудовищ, как моя мать. Будут сидеть скрюченные на табуретке и винить мое лицо во всех бедах, что с ними стряслись. «Ты красивый, тебе легко, тебе все помогут!»

Когда я встретил свою неизвестную, все изменилось. Я видел, конечно, что и она за мной наблюдает. Только она не подходила. И ничего мне тогда не сказала. Она вообще почти не говорила со мной.

И мне почему-то так захотелось, чтобы она была моей. Моей неизвестной.

Из-за своего скверного характера я снова выставлена за дверь. Почему-то мы с преподом вечно расходимся во взглядах, и он кричит: «Вон! Лавряшина, вон за дверь! Черт тебя дери, почему ты вечно суешься со своим мнением?»

Я стою и расчесываю щеку, потому что от волнения она зудит. В наушниках нежится «Творожное озеро». Меня завораживают эти песни. Я проваливаюсь в маленькую комнатку, где плещется солнечный утренний свет. У подоконника стоит магнитофон, и лепестки сирени опадают на него. А на матрасе сидит Лука и играет на скрипке.

Даже не сразу понимаю, что кто-то тормошит меня за плечо. Открываю глаза и достаю наушники. Лука стоит передо мной:

– Привет, неизвестная.

– Привет…

– Как там Бутч?

Ну, конечно. Его интересует только мой щенок. Впрочем, про Бутча я готова говорить часами.

– Хорошо. Сгрыз все, что можно, зато счастлив.

– Я рад, что вы поладили.

Я сама не замечаю, как из меня начинают выливаться сотни рассказов про Бутча. Мы смеемся и ходим по коридору мимо окон и портретов классиков. Вот