Николай Лейкин - В гостях у турок Страница 14

— Есте, есте. Неготинско чермно вино.

— Неготинско? Ладно. Это самый лучшій сербско вино?

— Есте, есте. Наиболій вино, добро вино.

— Кельнеръ! Бутылку неготинскаго! приказалъ Николай Ивановичъ другому слугѣ.

Появилось вино, появился бульонъ. Николай Ивановичъ налилъ вина въ три стакана, чокнулся со стаканомъ брюнета, отпилъ изъ своего стакана и поморщился.

— Отчего это такой чернильный вкусъ? Словно чернила, спросилъ онъ брюнета и сталъ смотрѣть вино на свѣтъ. — И такое же темное, какъ чернила.

Брюнетъ не понялъ вопроса и отвѣчалъ, смакуя вино:

— Добро чермно (т. е. красное) вино! Добро… Наиболій вино.

— Ну, не скажу. По нашему это скуловоротъ, а не вино.

— Како?

— Скуловоротъ. А какъ это по вашему, по-сербски — не умѣю перевести.

Морщилась и Глафира Семеновна, скушавши двѣ ложки бульона.

— Ну, и бульонъ тоже стоитъ вина! сказала она. — Сальный какой-то… будто тоже изъ овечьяго мяса сваренъ.

— Есте, есте. Съ овечье месо, кивнулъ брюнетъ.

— Да что вы! Кто-же изъ баранины бульонъ варитъ! То-то я чувствую, что свѣчнымъ саломъ пахнетъ, сказала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя бульонъ. — Скажите, неужели это самый лучшій ресторанъ? Мы просили извощика привезти насъ въ самый лучшій, спросилъ она брюнета. — Добре этотъ ресторамъ?

— Наиболій (т. е. лучшій) нѣмскій ресторанъ, кивнулъ брюнетъ.

— Нѣмецкій, а такой плохой пожала плечами Глафира Семеновна. — Такъ какая-же это маленькая Вѣна! Развѣ въ Вѣнѣ такъ кормятъ!

— Ну, на безрыбьи и ракъ рыба, ободрялъ жену Николай Ивановичъ, съѣвшій всю свою порцію бульона. — И изъ овечьяго мяса бульонъ для разнообразія поѣсть не дурно. Пріѣдемъ въ Петербургъ, такъ будемъ разсказывать, что ѣли въ Сербіи бульонъ изъ овечьяго мяса.

И онъ придвинулъ къ себѣ порцію бифштекса. Придвинула и Глафира Семеновна, отрѣзала кусочекъ и понюхала.

— Деревяннымъ масломъ что-то припахиваетъ, сказала она и, положивъ въ ротъ кусочекъ, стала жевать. — Положительно деревянное масло.

— И я слышу, отозвался Николай Ивановичъ, уничтожившій уже половину бифштекса. — Но это ничего. Въ Неаполѣ вѣдь мы завѣдомо ѣли-же бифштексы на прованскомъ маслѣ.

— Такъ то на прованскомъ, а это на деревянномъ.

Глафира Семеновна отодвинула отъ себя бифштексъ.

— Братъ славянинъ! Оливковое это масло? Елей? Изъ оливокъ елей? спросилъ Николай Ивановичъ брюнета.

— Олива, олива… Есте… отвѣчалъ тотъ.

— Ну, вотъ видишь… Кушай… Вѣдь и деревянное масло изъ оливокъ, только похуже сортъ. Кушай… Это не вредно.

— Самъ жри, а я не могу… отчеканила жена и стала кушать бѣлый хлѣбъ, запивая его глоточками неготинскаго вина. — Завезли въ такое государство, гдѣ можно съ голоду помереть, прибавила она и приказала подать себѣ кофе со сливками.

Николай Ивановичъ, между тѣмъ, ѣлъ поданный ему бараній фаршъ въ виноградныхъ листьяхъ, жевалъ, морщился и силился проглотить.

— И охота тебѣ всякую дрянь ѣсть! сказала ему Глафира Семеновна.

— Нѣтъ, оно не совсѣмъ дрянь, а только ужъ очень перечно. Весь ротъ спалило. Очень ужъ что-нибудь туда ядовитое намѣшано.

Онъ проглотилъ, наконецъ, кусокъ и вытаращилъ глаза, открывъ ротъ.

— Добре? спрашивалъ его брюнетъ, улыбаясь.

— Добре-то добре, только ужъ очень пронзительно. Что здѣсь имо, братъ-славянинъ? спросилъ Николай Ивановичъ, указывая на колобокъ, завернутый въ виноградный листъ, оставшійся на тарелкѣ.

— Биберъ (т. е. перецъ), паприка… Добры биберъ…

Второго колобка Николай Ивановичъ уже не сталъ ѣсть и тоже спросилъ себѣ чашку кофе.

— Ну, все-таки, настоящаго сербскаго блюда попробовалъ, хотя и опалилъ себѣ ротъ, сказалъ онъ себѣ въ утѣшеніе. — Зато ужъ самая, что ни на есть, славянская ѣда!

За питьемъ кофе супруга стала разспрашивать брюнета въ очкахъ, есть-ли въ Бѣлградѣ какія-нибудь увеселенія, но оказалось, что никакихъ. Театръ имѣется, но труппа въ немъ играетъ только зимой наѣздомъ. Есть концертный залъ, но концертовъ ни сегодня, ни завтра въ немъ нѣтъ. Есть какой-то кафешантанъ, но брюнетъ, назвавъ его, тотчасъ-же предупредилъ, что дамы туда не ходятъ.

— Такъ что-же мы здѣсь дѣлать-то будемъ? сказала Глафира Семеновна. — Знаешь что, Николай? Расплачивайся за прекрасную ѣду, поѣдемъ сейчасъ посмотрѣть двѣ-три здѣшнія церкви и если можно, сегодня вечеромъ, то сегодня-же и покатимъ дальше.

— Да пожалуй… согласился мужъ. — Меня и самого этотъ Бѣлградъ что-то не особенно интересуетъ. Пустынный городъ. Теперь въ Софію. Къ другимъ братушкамъ.

— Поѣдемъ, поѣдемъ… Здѣсь съ голоду помрешь. Нельзя-же только однимъ кофеемъ съ булками питаться. Авось, у болгаръ въ Софіи лучше и сытнѣе. А здѣсь только одно овечье мясо. Помѣшались на овечьемъ мясѣ.

Супруги начали разспрашивать брюнета, когда отходитъ поѣздъ въ Софію. Оказалось, что поѣздъ, направляющійся въ Софію и въ Константинополь, проходитъ только одинъ разъ въ день черезъ Бѣлградъ, именно въ тѣ вечерніе часы, когда супруги вчера сюда пріѣхали.

— Тогда сегодня вечеромъ и уѣдемъ! еще разъ подтвердила Глафира Семеновна, и до того обрадовалась, что она сегодня уѣдетъ изъ Бѣлграда, что даже просіяла. — А теперь возьми мнѣ, Николай, пятокъ апельсиновъ, указала она на апельсины на буфетѣ. Будемъ ѣздить по городу, такъ я съѣмъ парочку въ экипажѣ. Не передъ кѣмъ тутъ церемониться на улицѣ. Дайте сюда апельсиновъ! крикнула она слугѣ по-русски.

— Портогало! перевелъ слугѣ брюнетъ.

— Портогало апельсины-то по-сербски. Надо запомнить. Ты запиши, Глаша, сказалъ Николай Ивановичъ и сталъ разсчитываться съ слугой, подавшимъ тарелку съ апельсинами, за все съѣденное и выпитое.

XVI

Было подъ вечеръ. Осмотрѣвъ немногочисленные храмы Бѣлграда и не найдя въ нихъ ни особенныхъ древностей, ни великолѣпія, присущаго даже нѣкоторымъ русскимъ богатымъ сельскимъ церквамъ, супруги Ивановы возвратились къ себѣ въ гостинницу, но лишь только стали подниматься по лѣстницѣ домой, какъ на площадкѣ столкнулись съ евреемъ-мѣнялой. На двухъ, имѣющихся на площадкѣ, стульяхъ мѣняла расположился съ какимъ-то линючимъ тряпьемъ и, вытащивъ изъ кучи что-то рыжевато-красное, потрясъ имъ передъ Николаемъ Ивановичемъ и воскликнулъ:

— Самаво древняго желетка отъ самаго древняго сербскій царь! Отъ девятой столѣтій! Купите, ваше превосходительство!

— Ничего намъ не надо! Ничего. Пропустите пожалуйста! оттолкнулъ его тотъ, проходя въ корридоръ гостинницы, но еврей бѣжалъ за нимъ сзади, совалъ Глафирѣ Семеновнѣ въ руки кинжалъ въ бархатныхъ ножнахъ и предлагалъ:

— Купите, мадамъ, супругу для кабинетъ! Дамаскова сталь ятаганъ отъ янычаръ. Янычарскаго кинжалъ — и всего только сорокъ динаровъ бумажками.

— Зачѣмъ намъ такая дрянь? Этой дряни у насъ и въ Петербургѣ на толкучкѣ много, сказала Глафира Семеновна, сторонясь отъ еврея и вошла въ отворенную мужемъ дверь своего номера. — Вотъ неотвязчивый-то! Сюда прилѣзъ, прибавила она.

А еврей кричалъ изъ-за двери:

— Таково янычарсково кинжалъ въ Петербургѣ на толкучкѣ? Пхе… Пріѣдутъ господа англичане — мнѣ сто динаровъ дадутъ, но я хотѣлъ услужить для хорошего русскаго соотечественникъ. Мадамъ! хотите самова лучшаго турчанскій головной уборъ?

Супруги ничего не отвѣчали, и еврей умолкъ.

— Какъ онъ могъ узнать, гдѣ мы остановились? удивлялся Николай Ивановичъ. — Вѣдь мы не говорили ему своего адреса.

— А у извощика. Помнишь, онъ вышелъ насъ провожать на улицу и сталъ что-то по-сербски разспрашивать извощика, отвѣчала Глафира Семеновна. — Ну, надо укладываться, сказала она, снимая съ себя пальто и шляпку. — И для кого я наряжалась сегодня, спрашивается? Кто меня видѣлъ? Нѣтъ, я отъ братьевъ-славянъ уѣзжаю съ радостью. Совсѣмъ я разочарована въ нихъ. Ни сами они не интересны и ничего интереснаго у нихъ нѣтъ.

— А вотъ болгары, можетъ быть, будутъ интереснѣе сербовъ. Вѣдь въ сущности настоящіе-то намъ братья тѣ, а не эти. Эти больше какъ-то къ нѣмцамъ льнутъ. Почти всѣ они знаютъ нѣмецкій языкъ, мебель и постели у нихъ на вѣнскій нѣмецкій манеръ, указалъ Николай Ивановичъ на обстановку въ комнатѣ. — И даже давишній самый лучшій ихъ ресторанъ нѣмецкій. Вѣдь бѣлобрысый-то давишній буфетчикъ, что за стойкой стоялъ, нѣмецъ. — Нѣтъ, я увѣренъ, что болгары будутъ совсѣмъ на другой покрой.

— Ну, прощай Бѣлградъ!

Глафира Семеновна сняла съ себя шелковое платье и принялась его укладывать въ дорожный сундукъ. Николай Ивановичъ, помня наставленіе звонить три раза, чтобы вызвать кельнера и потребовать отъ него счетъ, позвонилъ три раза, но явилась косматая «собарица».

— А гдѣ-же кельнеръ вашъ? Я три раза звонилъ, спросилъ онъ. — Ну, да все равно. Счетъ намъ, умница, мы уѣзжаемъ часа черезъ два.

«Собарица» таращила глаза и не понимала.