Михаил Бубеннов - Белая береза Страница 14

- Виноват, товарищ генерал!

- Это очень дурная привычка - являться для доклада в таком виде, сказал Бородин строго. - Очень плохая, товарищ капитан! Имейте в виду, что в следующий раз я не потерплю этого.

И в эти минуты, казалось бы, вне всякой зависимости от замечания генерала и неожиданно даже для себя, капитан Озеров второй раз за это утро и с той радостью, от которой загорается ярким светом душа, подумал о том, что в недалеком будущем наступит перелом в войне, что никакая вражеская сила никогда не сломит спокойного, величавого и бессмертного духа русских людей.

XVII

Над землей поднялось просторное, звонкое утро.

Возвратясь на командный пункт полка, капитан Озеров удивился стоявшей здесь тишине. После бессонной ночи многие бойцы и командиры дремали в палатках и блиндажах. Отчетливо слышалось, как листья скользили меж сучьев на землю. Остро пахло свежей глиной, золой от затухших костров и смолой.

Доложив командиру полка о встрече с генералом Бородиным, капитан Озеров направился к своей палатке. Рядом с палаткой его связной Петя Уралец, крутолобый, глазастый боец, обтирал потного коня пучком лесной травы.

- Что у нас нового, Петя?

- О, что было, товарищ капитан! - Приблизясь, Петя Уралец заговорил быстрым шепотком. - Немецкий самолет прилетал! Уродище-е, как ворота! А вертится, окаянный, здорово!

- И что же?

- Он тут начал летать, а один боец из комендантского взвода возьми да и бахни в него! Что было!

- Подбил, что ли?

- Да нет, какое там! - Петя Уралец кивнул на блиндаж Волошина и продолжал, помахивая пучком травы: - Выскочил тогда майор да как рявкнет: "Кто стрелял? Кто?"

Озеров свел брови.

- Прекратить! Кто тебе разрешил рассуждать о действиях командира? Если он запретил, значит, так надо. Понял?

Петя Уралец смущенно выпрямился.

- Понял, товарищ капитан!

- Дай бритву.

Но только капитан Озеров побрил правую щеку, на командном пункте раздались тревожные голоса:

- Воздух! Воздух!

Около двадцати "юнкерсов", описывая в небе большую дугу, заходили от солнца на рубеж полка. На их плоскостях вспыхивало солнце. Ведущий "юнкерс", зайдя с тыла на батальон Лозневого, стремительно пошел в пике, и по всей округе пронесся его дикий, хватающий за сердце вой.

Землю рвануло так, что в лесу густо запорошило опавшей листвой. Над участком Лозневого взметнуло клубы черного дыма.

...За несколько минут до бомбежки комбат Лозневой, взяв с собой лейтенанта Хмелько и вестового Костю, отправился на командный пункт третьей роты; все утро он, еще более помрачневший за последнюю ночь, без особой нужды бродил по рубежу обороны, нигде не находя себе покоя и места. Когда уже было пройдено полпути, Лозневой услышал гул моторов в небе. Вскинув глаза, он сразу увидел большой косяк "юнкерсов". Самолеты шли стороной, тихо и грузно, и Лозневой подумал вначале, что они пройдут мимо, - может быть, к Вазузе. Но был строгий приказ - не демаскировать занятых позиций, и Лозневой, оглянувшись назад, крикнул своим спутникам:

- Ложи-ись!

Все бросились в помятую траву и затихли, провожая глазами самолеты. Все думали: вот сейчас пройдут они до леса - и можно идти дальше. Но самолеты, дойдя до леса, начали заворачивать - заходить на рубеж от солнца.

- Товарищ комбат! - крикнул Хмелько. - Сюда!

- Заходят! Заходят! - закричал и Костя, прячась в траве.

Вокруг было голое, открытое место - нигде ни канавки, ни ямы. И Лозневой подумал: "Ну, дождался я, кажется, своего часа!" Лоб его стал влажным. Он знал одно - надо спасаться. Вскочив, он крикнул:

- Назад, за мной!

Пригибаясь, все трое стремглав бросились по целине, затем выскочил на большое поле, покрытое густой, но примятой щеткой ржаного жнивья. Позвякивая шпорами, Лозневой пробежал с сотню шагов и тут почувствовал, что грудь вот-вот начнет рвать кашель, и понял - ему не добежать до командного пункта, где за ночь для него саперы сделали хороший блиндаж. Поздно. В эту минуту он заметил наспех отрытый, неглубокий стрелковый окоп. Махнув спутникам рукой, он с разбегу плюхнулся в него - и закашлял надрывно, всей грудью. Хмелько и Костя, поняв сигнал, бросились в разные стороны, ища глазами укрытия.

Затихнув, Лозневой выглянул из окопчика. В левой стороне - шагов за тридцать - матово блеснула над жнивьем каска. "Хмелько! - догадался Лозневой. - А где же Костя?" Он взглянул вправо и увидел, что совсем недалеко - ложная огневая позиция для противотанковой пушки, каких немало наделали за ночь артиллеристы по приказу Озерова: над бруствером земляного дворика торчало вершинкой на запад небольшое бревно, а над ним клонились почти голые березки. Лозневой понял, что и он попал в один из ложных окопчиков, заодно отрытых старательными артиллеристами для обмана врага. Лозневой до боли стиснул зубы.

С передней линии едва внятно донеслись голоса: кто-то из командиров кричал на солдат. Лозневой посмотрел вперед. Невдалеке, в бороздке, проделанной рожком сеялки, в аллейке срезанных ржаных стеблей копалась пепельно-серая полевая мышь. Глаза у нее блестели весело, как росинки. Испугавшись Лозневого, она юркнула и пропала, но через секунду в бороздке вновь блестели ее светленькие глазки: рядом была ее норка. "Вот у нее блиндаж, это да! - подумал Лозневой. - Ее не возьмешь!" И тут он, взглянув на свой ложный окопчик, опять почувствовал, что в жаркой груди скопился кашель.

Но искать другое место было поздно. Ведущий "юнкерс", дико воя, с большой высоты перешел в пике. Пролетев несколько сот метров, он выравнялся, чтобы опять взмыть в небо, и в этот миг Лозневой увидел, что от его фюзеляжа оторвались четыре бомбы. Тяжелыми черными каплями они пошли вниз, но через несколько мгновений потерялись из виду, и в душу Лозневого ворвался острый, режущий, быстро нарастающий свист. Закрыв в страхе глаза, Лозневой сунул лицо в угол окопа и тут же всем телом ощутил, как четыре раза кряду, почти одновременно, рвануло землю и как по всей ближней округе пронесся, плещась по урочищам, обвальный горный грохот.

Бомбы упали в левой стороне. Оттуда понесло над рубежом клубы дыма. Поправив каску, Лозневой выглянул из окопа. Ведущий "юнкерс" вышел из пике, а второй в цепочке, приотстав, только еще заходил на рубеж обороны. Выдалась коротенькая минутка тишины. И Лозневой, не веря глазам своим, вдруг опять увидел невдалеке перед собой знакомую мышь. Как ни в чем не бывало, она выскочила из своей норки и собирала колоски. Она работала весело, хлопотливо, и у Лозневого мелькнула мысль: эта веселая мышь наверняка переживет бой, сделает в своей норе большие запасы зерна, тепло перезимует, встретит новую весну...

И Лозневому стало жутко.

Он уже не видел, как пикировал второй самолет и сколько сбросил бомб. Когда вновь раздался леденящий кровь вой сирены, он застонал, как ребенок, и в беспамятстве сжался в своем окопчике. И тут же, чувствуя, что его едва не выбросило из окопчика, он закричал и вцепился пальцами в землю: бомбы рванули вокруг ложной огневой позиции, сверху посыпалась, застучав по спине и каске, жесткая земляная крошка, пахнущая гарью, и кругом стало темно от дыма.

С этой минуты, обезумев от страха, Лозневой уже плохо соображал, что происходило вокруг на поле. Вероятно, немцы и в самом деле большую часть своего груза сбрасывали на ложные артиллерийские позиции и стрелковые окопы, - бомбы рвались позади настоящего огневого рубежа - как раз на том участке, где были Лозневой и его спутники. Бомбили немцы спокойно, деловито, делая по нескольку заходов, неторопливо выбирая цели. Вокруг грохотало и грохотало. От мест взрывов хлестали в стороны тугие, горячие волны воздуха. Ветер не успевал разносить взлетавшие там и сям над полем клубы черного, одуряющего дыма и пыли.

...Обивая головой рыхлый край окопчика, Лозневой долго кашлял, отплевывая землю. Когда же медленно, как заря в тумане, стало пробуждаться сознание, он затих и, царапая пальцами землю, вытащил себя из окопчика, тяжело повел вокруг помутневшими, одичавшими глазами. В ушах верещало, будто в них возились сверчки, - от этого ломило виски. По сторонам виднелись воронки - свежие рваные язвы. Перед глазами трепетала на ветру кисейная занавесь дыма. Недалеко от окопа, там, где бегала мышь, Лозневой увидел хромовый сапог; на его заднике сверкала шпора.

- Мой! - беззвучно сказал комбат.

Лозневой хорошо знал свои шпоры. Как же сапог оказался за окопом? Зачем он там? Лозневой помедлил немного и, изогнувшись, взглянул на свои ноги. Нет, он был обут. И только тут он наконец вспомнил, что вчера - на привале - поменялся шпорами с лейтенантом Хмелько. "Где же он? - Лозневой поискал глазами каску Хмелько над жнивьем, но в той стороне, где видел его перед бомбежкой, лежала груда комьев земли. - Зачем он сапог-то бросил?" Лозневой вылез из окопа и хотел взять сапог, но тут же отпрянул назад: из оборванного голенища торчала белая кость. Лозневой лег, прижался щекой к земле, обтер губы и сказал вслух, чтобы лучше почувствовать, что теперь он понял все: