Марк Колосов - Товарищ генерал Страница 14

— Полковой комиссар Криницкий! — послышался оттуда его голос. Подлесков? К нам? Ждем!

Он возвратился с таким видом, словно что-то хотел вспомнить.

Когда Володя ушел, секретарь обратился к редактору:

— Товарищ полковой комиссар, может быть, на эту тему попросить написать Подлескова?

— На какую?

— Да вот о Карташове!

— Напишет ли он? — усомнился редактор.

— Подлесков? — удивился секретарь. — Ручаюсь!

Вернувшись к себе, Володя несколько раз перечитал очерк в первоначальном виде, и чем больше читал, тем труднее было ему разобраться, хорошо или плохо было то, что он написал.

Очерк казался Володе лучше потому, что он видел в своем воображении живого Карташова, и ему казалось, что все читающие очерк так же представляют его себе. Вот почему Володя не придавал значения деталям.

Он услышал разговор в сенях, В хату вошел невысокий сухощавый человек в новой офицерской шинели, в фуражке с малиновым околышем, какую носят офицеры в тылу, в сопровождении начхоза редакции. Обращаясь к Володе, начхоз сказал:

— Здесь с вами будут помещаться еще два сотрудника, они в командировке, поэтому приказано пока поселить тут прибывшего из Москвы писателя. Надеюсь, вы друг другу мешать не будете!

— Подлесков, — отрекомендовался приезжий, поглядев на то место, где полагалось быть вешалке.

Он снял шинель и оказался в новеньком защитного цвета габардиновом костюме с чистым подворотничком.

Лицо у него было худое, тщательно выбритое, губы тонкие.

Близоруко-серые глаза щурились и были очень чувствительны к свету.

Когда начхоз ушел, писатель, присев к столу, обратился к Володе:

— Если не ошибаюсь, вы лично знали Карташова? Как он выглядел?

Володя попытался нарисовать портрет Карташова. Смутно сознавал он, что одного внешнего рисунка недостаточно. Писатель, управляя разговором, несколько раз переводил речь на другую тему, потом снова возвращался к Карташову. Видно было, что он очень устал, не выспался.

— Может, приляжете? — спросил Володя.

— Нет, ничего! Я привык. У вас когда ужин?

— В семь.

В семь часов официантка принесла ужин. Подлесков принялся за еду. Ел он без аппетита. Разговор иссяк.

— Может быть, приляжете? — снова спросил Володя.

— А вы?

— Я тоже!

Они вытянулись на койках.

Володя сделал вид, что уснул. Подлесков поднялся со своей койки и присел к столу. Керосиновая лампа с самодельным абажуром осветила его лицо. Справа и слева от лампы писатель разложил несколько крохотных блокнотов. Просматривая их, он заносил на чистый белый лист бумаги только цифры, обведенные кружком. Между ними он вписывал несколько строк текста. Володя не шевелясь следил за ним.

Сложив блокноты в полевую сумку, Подлесков сладко потянулся и потушил свет. Было слышно, как он разделся, лег на койку и уснул. Дыхание у него было легкое, бесшумное, как у ребенка.

Утром он продиктовал очерк машинистке, прочитал, поправил, снова дал переписать, опять поправил. К обеду очерк был готов.

А на другой день Володя увидел на первой полосе огромный трехколонник: "Подвиг сержанта Карт, а шов а".

Володиной заметки не было.

"Да что же это? Что же это произошло? — со стесненным сердцем подумал Володя. — Мою заметку не дали вовсе! Я не хотел, чтобы она печаталась в таком виде. Ну вот ее и не дали! Но отчего я так расстроен? А как написал он? Как он сумел, не видя и не зная Карташова, потратив один вечер, продиктовать такой большой очерк?"

Движимый внезапным интересом к тому, как у Подлескова получился Карташов, Володя Ильин, забыв о собственной неудаче, принялся за чтение.

Очерк легко читался, выделяясь из всего, что доводилось читать Володе в этой газете. Умные мысли перемежались с выпуклым описанием той памятной октябрьской ночи. Покоряла хорошо построенная фраза, в которой не было шипящих звуков и подряд поставленных родительных падежей.

Было много хороших слов о Карташове как о представителе молодого поколения Советской страны. Но живого Карташова не было. Не было тех чувств и мыслей, которые волновали Карташова. Были хорошие мысли писателя Подлескова о молодом поколении.

Прочитав очерк, Володя проникся уважением к Подлескову.

"Вот будут рады ребята, когда прочтут! А то, чего нет в очерке, опишу я. Не сейчас! Когда-нибудь, но обязательно опишу", — думал он.

В тот же день Володя был вызван к редактору.

— Надеюсь, вы не в обиде! — едва слышно сказал Криницкий. — В газете надо быть готовым к любым сюрпризам. Живите ею! Думайте о том, что для нее лучше. Учитесь! Предстоят интересные дела! — понизив голос, доверительно продолжал он, выдержав небольшую паузу. — Используйте это время, чтобы подучиться у Подлескова мастерству и… оперативности! — подчеркнул редактор. — Подлесков-автор крупных произведе-ний и газетчик.

Такое совмещение жанров дается нелегко!

"Да, — мысленно согласился Володя, — видеть-это еще не все!

Выразить-вот в чем загвоздка. Подлесков откликнулся как публицист, искренне, от души, в предельно короткий срок. В то время как я тратил часы, чтобы найти нужное слово, у него уже все под рукой".

Володя не мог высказать все это редактору, но редактор, как показалось Володе, понял и разделил его чувство.

Володя с Подлесковым отправились в Дьяково. Они ехали степью. Ветер трепал седые пряди помертвевшего ковыля. У берегов извилистой реки чернели вязы.

Миновав хутор, машина выехала в долину, с трех сторон укрытую высоким кустарником. По самой середине изогнутой кривой линией виднелись окопы.

На далеком расстоянии друг от друга там и тут ползли танки.

Это были старые, с помятыми боками, ржавые трофейные танки со следами ожогов на боках, тяжело стучавшие больными моторами.

В холодном воздухе то и дело мелькали темно-зеленые бутылки. Над окопами показывались и быстро исчезали раскрасневшиеся лица бойцов.

По брустверу двигалась группа командиров. Среди них выделялся невысокий человек в кавказской бурке. Володя узнал командарма. Харитонов быстро оглядывал поляну, не упуская из виду того, что происходило в каждом ее уголке.

Вот он увидел заминку в одной из групп.

— Не так, не так, а вот как! — воскликнул он и, как режиссер прорепетировал с бойцами все приемы отражения танковой атаки'.

Подлесков и Володя, подойдя, представились командующему.

Харитонов спросил, долго ли собирается пробыть в армии Подлесков. Тот ответил, что с неделю. Оба несколько секунд смущенно поглядывали друг на друга. Видно было, что Харитонов не мог сразу найтись: как, собственно, надо себя вести? Занимать ли разговором писателя? Дожидаться ли его вопросов? Или продолжать заниматься своим делом, предоставив писателю заниматься своим-то есть наблюдать и изучать жизнь?

Подлесков, сузив глаза, старался вобрать в себя Харитонова потом быстро отвел взгляд и заговорил о самых неинтересных' как показалось Володе, вещах. Очень-скоро, однако, к удивлению Володи, контакт между Подлесковым и Харитоновым установился.

Писатель незаметно перевел разговор на то, чем в данную минуту занимался Харитонов. Он вспомнил Чапаева-как Василий Иванович, раскладывая на столе картофелины, показывал место командира в бою.

— Вот-вот! — подхватил Харитонов. — Наглядность! Я у него служил! — не без гордости сказал он.

Затем он рассказал, как, следуя приемам Чапаева, сам обучал бойцов. Он живо показал на спичках, как воюют цепью, как развертываются.

— Любая команда, даже если и понята бойцом, сначала выполняется медленно. Требуется тренировка, шлифовка, — заметил Харитонов. — А главное в военном обучении-учитывать живое соображение, сметку, которой отличается наш боец! Я ведь сам когда-то писал, — продолжал Харитонов. — Летом двадцать третьего года, будучи уездным комиссаром в Рыбинске, провел отпуск в походе с пионерами. Тогда еще не было ни книг Гайдара, ни Макаренко. А надо было воспитывать ребят, приучать к выносливости, закалять. Об этом написал книгу "Ленинская закалка". Опыт одного лагерного сбора. Послал в издательство. Вернули. Слог был необработан!

Харитонов говорил с увлечением, и все, о чем он говорил, было так ясно и так просто, что Володе казалось, будто иначе и не могло быть и что он, Володя, будучи на месте Харитонова, так же поступал бы. Ему хотелось быть таким, как Харитонов. Ему казалось, что он непременно будет таким, что каждый может быть таким, если поживет с ним. Володя подумал, как бы он был счастлив, если бы ему довелось несколько дней прожить в тесном общении с Харитоновым.

В это холодное осеннее утро веселый краснощекий боец с пушистыми бровями, Иван Брагин, вместе с другими бойцами своего полка вышел на учение.

Нужно было закончить траншею и так одеть ее, чтобы немецкие танки не завалили.