Михаил Бобров - Сказки города Ключ Страница 14

***

Следующий серьезный привал человек сделал на тихой прогалинке в закрытой от ветра ложбине. Человек вынул из мешка небольшой кусок хлеба, поменьше сыра, совсем маленький - мяса, и не спеша пообедал. Запивать было нечем, и, видимо, по этому поводу, человек горестно вздохнул. Затем он принялся собираться, не глядя на то, что уже темнело. По тому, как медленно он это делал, как тянул время, без конца застегивая, подгоняя пряжки на своих высоких дорожных сапогах, как зябко кутался в поношенный, но вычищенный плащ, наконец, как преувеличенно внимательно осматривал свой нож, становилось ясно, что он или не хочет продолжать путь, или отчаянно боится этого. А еще по безукоризненной чистоте и по тому порядку, в котором содержал он одежду, наконец, потому, что даже еда в его мешке была где-то когда-то загодя заботливо нарезана и предусмотрительно уложена, так, что только вынимай да ешь, можно было предположить, что человек этот любит и умеет приготовлять свои свершения, и что для него половина праздника - это начистить, вымыть и расставить все по местам еще за два часа до первых гостей. Теперь же видно было, как за всеми эти привычными чистками, осмотрами, отряхиваниями человек прячет недовольство, опасение, горечь: чисто одет, да для кого? В порядке вещи, а чего ради? И стоило ли вообще? Но, как ни боялся, как ни стремился оттянуть продолжение, человек, видимо, хотел сделать то, за чем шел. Или его гнал долг, так что снявшись, наконец, с бивака, человек не стал жульничать с судьбой. Это стало ясно по тому, как легко, скоро он зашагал, почти побежал, дальше, глубже, в заболоченный лес, в хлюпающую сгущающуюся темноту. А еще по тому, что он не оглянулся ни разу.

***

Пещерный город спал; пронзительное-холодное небо неотвратимо разъедало горы жгучим морозом. В расселинах расширялась замерзшая вода, и каменные громады, на вид такие прочные, угрожающе трещали под напором ледяных клиньев, и от этого звука часовые на сторожевых вышках ежились и вздрагивали. Население городка состояло из пары тысяч человек, которые добывали уголь, руду, драгоценные камни в недрах Горы. Потом все это частью тут же использовалось в кузницах, частью продавалось вниз, в обмен на еду. Еды в городке всегда не хватало, и те, кто не имел семьи, или наглости или силы или мощного покровительства, или хитрости, или еще чего-нибудь в этом же духе, чаще прочих ходили голодными. Зато всяких разных материалов и приборов в городке всегда было вдосталь; равно как не было недостатка и в искусных мастерах. Мастера не голодали; но пока еще станешь мастером! Школьного учителя ученики тоже кормили не особенно, но все, что у него имелось в доме, он выкладывал на стол, если приходил гость; какой гость, для Кина не имело значения. Сейчас вот сидел у него только я, и мы продолжали начатый в классе разговор. Кин начал с простого объяснения, зачем лгал нам на уроках - чтобы мы проще приспосабливались к текущему состоянию мира; говоря яснее, он нас пожалел. И с каждым его словом я видел, что доля правды в его поступке была: впрямь, жить уважаемым мастером пещерного города в сердце Горы под властью неимоверно мудрого и ослепительно великолепного правителя куда приятнее, чем знать. Знать, что мы - задворки, осколок, обломок, обрывок, ломтик, краешек пепелища громадной Империи прошлого, в которой всем хватало всего. На чем Империя держалась, Кин не знал и сам; я было усомнился в его словах, однако тотчас же перестал: мысли я читать не умел, но чувства наши пещерники улавливали четко; в забое без этого чутья никуда. И чутье подтверждало - Кин верит во все, что говорит. Значит, Империя и правда была. И где-то в горах и лесах ее крепости, клады вещей, оставшихся от прошлого. И, если есть на свете белом вот этакий Кин Нагата, значит, есть и люди, которые сказали ему то, что сейчас он говорит мне. И другого пути, чем к ним, у нас сейчас не было: слишком велико желание применить кусок-другой старого знания. Рано или поздно не удержишься, блеснешь - сперва позабытым умением, а там и подошвами над обрывом. Или по доносу, или - как еретик, или просто как непонятное явление, которое, возможно, окажется опасным для города в будущем. Возможно, и не окажется, но так спокойнее. Поэтому мы собрались уходить и ушли быстро: только завернули мешочек с остатками ужина, и оба влезли в тяжелые прочные куртки для переходов по горам сверху. Эти куртки назывались у нас наружными. Кин взял мешочек, мне нести оказалось нечего. Прощаться ни мне, ни ему было не с кем, (то-то и уходить мы легко решились) так что мы просто прошли по душной заброшенной штольне (в теплой наружной куртке это особенно неприятно) и вышли наружу выше по Горе, чем наш город. В этом месте из-под земли постоянно валил клубами пар, и вниз по Горе отсюда сползал тускло-серый сырой язык тумана.

***

Туман окутывал болото на уровне пояса, и маги нащупывали дорогу посохами. Срезать для этого палку попроще не было с чего: мир вокруг состоял из гнуса и воды. Насекомые облаком колыхались вверху, а пахнущий гнилью пар подымался от невидимой воды снизу. Черно-белый слоеный пирог; Левобережье, затопленное бесконечными дождями. Деревья уже почти все сгнили и попадали; по ним-то сейчас люди и шли, потому что кочек было негусто. Один из магов был медведь, коренной здешний уроженец. Дорогу он частью помнил, частью чуял, частью нащупывал. Двое других были Следопыты и тоже могли кое-что предвидеть в плане безопасности дороги. Так что отряд продвигался. Вот только очень уж медленно.

***

Медленно осела на землю тьма. Сумеречное время тянулось долго и тревожно. Человек шагал теперь неспешно, размашисто, часто останавливался, принюхивался, прислушивался. Лес вокруг него постепенно сходил на нет, почва делалась все мягче и ниже, и болотной сыростью пахло с каждым разом отчетливей. Звуки ночного леса отходили все более за спину; а спереди по ходу не долетало практически ничего. Иногда, правда, чудилось словно бы чье-то множественное дыхание или хлюпанье воды под тяжелыми шагами большой компании; но всякий раз человек соображал, что стук собственной его крови в жилах слышнее всех этих звуков, следовательно они всего лишь померещились. Будь над болотом хотя бы ветер, разобраться в запахах и звуках труда бы не составило; но ветра-то как раз и не было. Человек вышел на опушку и разом раскрылось перед ним черно-белое звенящее озеро: до головы болезнено белесый слой испарений, а выше колеблется и зудит комарье, да столько, что и неба не видать. Поспешно погрузился он в этот пирог, нижний ярус раздался перед ним и долго не хотел смыкаться позади, и по следу ночного путешественника ножевым разрезом в белой подушке протянулось черное узкое ущелье.

***

На Ущелье Кин так и не оглянулся. Я же постоял немного на камне над поворотом, да и то холод как-то не дал мне расчувствовать: вот, из дома ухожу. Я тогда еще верил, что вернусь скоро. Если бы я знал, кто мои мать и отец из почти двух тысяч населения города, я бы, может быть, плакал. Или не ушел бы. Не знаю. Мы с Кином Нагатой шли на восток, все глубже в горы, все выше, все ближе к тому месту, где в погожие ночи горела зеленая большая звезда, насылающая на землю ветер. Мы приближались к родным местам Нагаты, и это было видно особенно отчетливо по его лицу: он все чаще улыбался, а его кривая ухмылка куда-то исчезла. Шли мы ночью, под луной и звездами. Во-первых, опасались пограничников, во-вторых, спать ночами мы не могли из-за холода, а костер жечь было не из чего, горы чем выше, тем меньше в них растет. Так что отсыпались мы днем, прямо на нагретых солнцем камнях, благо, солнце не скупилось. А вечером мы, как волки, натягивали на себя темно-серые куртки, прыгали, вслушиваясь, не позвякивает ли на нас какая-нибудь металлическая вещица, пряжка или застежка, и неслышно ставили ноги на тропу сегодняшней ночи. На привалах Нагата говорил, а я слушал. Его слова были неправдоподобны, дики, ужасны... Но и беспощадно логичны. Только теперь я понял, почему нас учили, в основном, логике, умению слушать, умению задавать правильные вопросы, и почему нам не открывали знаний просто так, а натаскивали на них, как охотничьих зверей сначала натаскивают на подранках. Цель учителей типа Кина была научить нас искать и находить знания самим - и доверять тому, что мы нашли, каким бы неправдоподобным это ни покажется на обычный взгляд. Цель других учителей, да и вообще большинства людей там, в Ущелье, и вообще в том государстве, из которого мы вырвались - теперь только я понимал, почему Кин так говорит! - цель этих людей была другой. "Может быть," - говорил Нагата, - "Даже куда правильнее нашей." Но я всякий раз вспоминал хихиканье, с которым класс уходил в темноту, считая, что оставляет меня на растерзание розгам, и как-то сомневался в его словах. "В том месте, куда мы придем, люди ничуть не лучше," - так отвечал Нагата на мое сомнение. Я же опять не верил, ведь откуда бы тогда взялся сам Кин? Кин теперь не отмеривал ответы, а говорил много и подробно, а я все спрашивал, неужели там, куда мы идем, у нас не будет времени поговорить... А Кин сказал, что, может быть, не все дойдут - а нас только и было двое и я опять надолго замолк.