Александр Успенский - На войне. В плену (сборник) Страница 14

Благодаря усиленному огню немцев уже налаженная доставка патронов из 107‑го полка опять затруднялась.

Чтобы пополнить потери роты (особенно пострадал второй взвод унтер-офицера Афанасьева), я стал просить поддержки у командира 107‑го полка, и он уже приказал выслать в мое распоряжение одну роту, но в это время от огня немецкой артиллерии загорелись у меня близлежащие здания и сараи, а главное, тяжелым снарядом сорвало вышку сеновала вместе с наблюдателем на землю, нас всех оглушило. «Убит, убит!» – закричали солдаты… Но вот из-за столба дыма, пыли, сломанных досок и осколков появляется вольноопределяющийся. Солдаты с хохотом закричали:

– Жив, жив!

– Жив, курилка! – ответил он. – Ваше высокоблагородие, немцы накапливаются справа у деревни и вдоль по реке пробираются к нам.

Я бросился к телефону, но в этот момент взрывом другого тяжелого снаряда разбивает весь окоп, где был телефон, засыпаются землей оба телефониста, а главное, разбивается сам аппарат, и, таким образом, связь со 107‑м полком и 1‑й батареей – порвана! Не успел я опомниться, как из мостового караула прибегает подчасок и кричит мне:

– Ваше высокородие, цепь противника пробирается сзади нас по берегу реки к мосту!

– Скорей откройте там огонь! – кричу я и в эту минуту быстро решаю прекратить оборону и отойти за мост, чтобы не очутиться без патронов, отрезанным от моста и от своих, и не попасть таким образом с ротой в плен к немцам.

План отступления у меня был обдуман заранее.

Я приказал первому взводу подпрапорщика Карпенко и мостовому караулу у реки, оставаясь в окопах, прикрывать огнем отход роты. Затем, воспользовавшись дымовой завесой от загоревшихся вблизи домиков и сараев, рота (три взвода) и команда разведчиков по ходам сообщения и вдоль тростников у ручья, под сильным огнем артиллерии переходит через мост…

Редкие пули летели к нам со стороны реки, где немцы по берегу пробирались к мосту, но сильного ружейного огня и общей атаки для преследования нас (как я ожидал и чего опасался) не произошло. Рота накапливанием постепенно собралась на заранее намеченный и укрытый от огня сборный пункт, недалеко от окопов 107‑го полка.

Было часов семь вечера. Каждый взвод привел или принес с собой своих раненых.

Пока я выслушивал подробные доклады взводных командиров о действиях и о потерях в каждом взводе, благополучно прибыл и первый взвод во главе со своим героем-командиром подпрапорщиком Карпенко.

Теперь только, после доклада и расспроса людей первого взвода, я понял, почему немцы совершенно не преследовали нас. Оказалось следующее.

Немцы, узнав о совершенном прекращении огня из наших окопов и видя горящие здания позади них, по-видимому решили, что русские ушли и окопы пустые, и двинулись вперед к мосту огромной беспорядочной толпой.

Карпенко, подпустив их совершенно близко, открыл со своим взводом в упор им сильный пачечный огонь, и вся эта толпа, как скошенная, полегла, а отчасти разбежалась. Продержав еще несколько времени огонь, подпрапорщик Карпенко благополучно отошел со своим взводом, потеряв несколько человек на мосту от флангового огня немцев, пробиравшихся все ближе, вдоль реки, к мосту. Мостовой караул у реки тоже снялся и присоединился к его взводу, как мною было приказано ему ранее.

Собрав, таким образом, всю роту, я в горячих словах поблагодарил и роту, и команду разведчиков 107‑го полка за самоотверженность и храбрость, расцеловался с поручиком Зубовичем и наконец добрался с ними до окопов 107‑го полка благополучно; а была опасность, чтобы троицкие в начавшейся темноте не открыли огонь по нам, приняв нас за немцев, что в первых боях и бывало (как, например, в конце Сталупененского боя).

Не могу я сейчас забыть, как восторженно встретил нас 107‑й полк: фуражки летели вверх, офицеры и солдаты кричали нам из своих окопов: «Уфимцы, ура! Уфимцы, молодцы! Шестнадцатая, ура!» Это была лучшая для нас награда! Измученные, землисто-зеленые, похудевшие за эти сутки лица и воспаленно-горящие глаза моих солдат и особенно унтер-офицеров прямо преобразились от этой неожиданной похвалы троицких – ближайших свидетелей нашего боя с немцами!

И действительно, все перипетии боя за мостом им были известны, потому что связь со штабом дивизии и с первой батареей 27‑й артиллерийской бригады поддерживалась через 107‑й полк.

В частности, ближайшими посредниками и свидетелями обороны моста были: участники этого боя командир первой батареи 27‑й артиллерийской бригады подполковник Аноев (получивший за этот бой чин полковника); 107‑го полка: начальник команды разведчиков поручик Зубович, получивший за этот бой георгиевское золотое оружие; командир второго батальона капитан Мартынец, поручик Хмелевский, поручик Александров, командир восьмой роты штабс-капитан (фамилию его забыл) и штаба дивизии: поручик Лапекин и штабс-капитан (фамилию тоже забыл).

Как только рота влезла в солидные окопы 107‑го полка, я по телефону сделал доклад командиру 107‑го полка о ходе боя, о геройских действиях команды разведчиков во главе с поручиком Зубовичем, о потерях и о том, что делается у немцев.

Потери моей роты выразились в восемнадцати убитых, двадцати восьми раненых и одиннадцати без вести пропавших. По докладу обо всем этом начальнику дивизии сейчас же последовал приказ 27 августа (ст. ст.) вечером: моста не разрушать, с рассветом 107‑му Троицкому полку перейти в наступление, 106‑му полку поддержать это наступление. Но приказ этот, ввиду общей обстановки, был заменен новым приказом: всей Первой армии продолжать отход на восток!

Стало темнеть. Артиллерийский огонь с обеих сторон не прекращался. Троицкие офицеры в своих окопах напоили меня чаем из «термоса». Чисто физически я «отошел», стало на душе легче, спокойнее. Чувствовалась удовлетворенность от всего пережитого и даже тихая радость от выполненного долга… Я отдыхал душой… Зарево близкого пожара освещало окопы…

Громкие раскаты смеха солдат привлекли мое внимание. На лужайке, около окопов, паслись молодые козел и коза и старый козел. Какой-то шутник-солдат завязал старому козлу платком глаза, чтобы он не мешал молодому козлу ухаживать за козочкой. Старый козел «вслепую» старался мешать им и делал при этом уморительные и неудачные прыжки. Солдаты, как дети, забавлялись этим зрелищем и неудержимо хохотали, совершенно забыв всякую опасность от разрывающихся кругом снарядов. Таков русский солдат!

VI. Отступление

Под свист летящих и грохот разрывающихся снарядов немецкой артиллерии возвращался я в темноте со своей ротой к полку. Небольшую часть пути пришлось пройти через город Алленбург. Какое ужасное впечатление производит артиллерийский огонь в городе, да еще в темноте!

С каким треском и гулом среди узких улиц и дворов разрываются «чемоданы», гранаты и шрапнель и каким диким аккомпанементом этих разрывов служит непрерывный грохот и звон падающих и рассыпающихся каменных стен и оконных стекол, причем через пустые отверстия рам и дверей вырывается красными языками огонь горящей внутри обстановки!.. Впечатление усиливается от окружающей темноты и полного отсутствия в городе и домах людей…

Средневековый тихий городок горел во многих местах. Семисотлетняя кирха в этом бою немецким огнем была разрушена, ее высокая стильная колокольня рухнула: немцы предполагали, что здесь наш наблюдательный пункт. Вообще город Алленбург сильно пострадал исключительно от немецких снарядов.

Уже была ночь, когда я с ротою достиг окопов своего полка. Артиллерийский огонь прекратился. Страшно усталые, измученные и потрясенные боем, мы все мечтали сейчас об отдыхе и сне!..

И как же велико было наше разочарование, когда мы застали наш полк, спешно снимающийся с позиции для следования в дальнейший «тыловой путь»!

Кратко доложив командиру полка о ходе боя за Алленбургским мостом и о потерях, я со своей ротой вступил на свое место в походной колонне.

И вот началось настоящее отступление!

Немцы, сняв с Марны, с французского фронта, для спасения Восточной Пруссии два свежих корпуса и отдельную кавалерийскую дивизию, разгромили Вторую Самсоновскую армию (генерал Самсонов застрелился) и теперь обрушились на нашу Первую армию: обойдя ее со стороны Мазурских озер, они главный удар нанесли в бою у Лыка того же 27 августа. Вот почему наша дивизия, составлявшая арьергард, должна была 27 августа отступить, чтобы не быть совершенно отрезанной.

За эту великую войну я дважды пережил этот ужас и позорный – не скрываю – страх перед преследующим врагом! Ведь я лично видел в бою под Гумбиненом отступление немцев – Макензеновского корпуса! Я знал, какие ужасные потери несет отступающий и убитыми, и ранеными, и взятыми в плен… и я чувствовал, что подлое, мелкое чувство страха перед преследователем овладело всеми нами, начиная с высших начальников и кончая последним обозным рядовым!