Валентин Иванов - Златая цепь времен Страница 14

Малая плотность населения тех лет еще допускала бездумную эксплуатацию лесов, вод и недр без опасности их истощения. Но с почвами уже тогда нельзя было позволять себе излишества. Березняк и осинник принимается на заброшенных пашнях в течение первых трех лет, требуя усилий для восстановления поля, и меньше чем за десять лет поля среди лесов захватываются молодым лиственным лесом, что автор этих строк наблюдал лично. Многие пашни, расположенные на сухих почвах, требовали и в XVI веке систематического удобрения; применялся и правильный севооборот. Пчеловодство, как культурное, так и бортное, овощеводство, скотоводство — словом, сельское хозяйство XVI века представляло собой старинную сложную отрасль, подчиненную выработанным системам пользования. С. Б. Веселовский со всей категоричностью показывает ущерб, нанесенный хозяйству опричными переселениями, массовым террором, ростом налогов: даже под Москвой наблюдались картины такого же ужасающего запустения, как после Смутного времени. Напомним, что данные о русской заграничной торговле показывают падение в несколько раз вывоза таких товаров, как пчелиный воск, кожа, сало и т. п. Уменьшился пахотный клин, сократилось количество скота, все материальные ресурсы пали.

3

Легко уяснить себе и указать на губительные результаты внутренней и внешней политики Ивана IV в области экономики. Гораздо сложнее определить изменения в состоянии нации. С. Б. Веселовский не касается демографических данных, которых нет.

Но есть косвенные указания. Проследив угасание вследствие террора многих фамилий из привилегированных сословий, С. Б. Веселовский, за отсутствием источников, не мог распространить генеалогические исследования на другие сословия. Однако он доказал, что, вопреки установившимся предрассудкам, число жертв массового террора среди низших слоев в десятки раз превосходило число жертв среди высших. «Всеродне» избивались не одни дворяне, но и крестьяне, и посадские. Сожжение жилищ, истребление лошадей, домашнего скота, грабеж и просто уничтожение крестьянского имущества и скромной собственности посадских людей были, конечно, внушающей силой массового террора и способствовали целям террора. Но они способствовали и последующей гибели уцелевшей части крестьянских семей; убийство кормильцев вело уцелевших членов семей к роковому исходу. А когда крестьяне разбредались «розно», куда глаза глядят, то дети и слабейшие имели совсем мало шансов сохранить жизнь. Уменьшение общей численности нации к концу правления Ивана IV бесспорно: запустение земель, падение продукции сельского хозяйства были и следствием, и свидетельством этого.

Такова количественная оценка того, что произошло с главнейшей частью национального капитала — нацией. Попробуем подойти к качественной оценке состояния нации, то есть к определению того, что мы нынче называем политико-моральным состоянием народа.

С. Б. Веселовский говорит, что личные свойства Ивана IV бросили его в объятия доносчиков. Бесспорно, что развитие доносительства свидетельствует и о падении общественной морали, и о порче правового порядка. Но само по себе соглядатайство — древнейшее и естественнейшее явление. Элементы тайного надзора есть уже в семье, а хозяева и управляющие предприятиями часто хотят знать о своих подчиненных больше, чем видно извне. Опасность доносительства не в сведении личных счетов — это частность, — но в размахе его и в развитии профессионализма. Соглядатая трудно проверить, но еще более существенно то, что доносчик вырывает слова из контекста, редактирует по своему произволу, подчеркивает акценты. Подозрительность Ивана IV содействовала опасному развитию доносительства и его профессионализму.

В XVI веке классы и сословия на Руси имели одинаковое мировоззрение, одинаковые критерии добра и зла. С. Б. Веселовский указывает, что при организации Опричного двора «перебору» подверглись не только дворяне, но и все рабочие. Это понятно, так как думный дворянин судил происходящее с тех же позиций, что псарь, квасник, помяс, и все они выражали свое отношение в одинаковых словах.

Было бы клеветой на русский народ полагать, что действия царя Ивана не обсуждались и очень часто не осуждались. Судили и осуждали не только в замкнутом семейном кругу, но и публично; царь внимал, доносчики умножались, умножались и «обработчики» из числа тех, кому было доступно царево ухо. (Интересно вспомнить, что в XI (!) веке митрополит-грек предостерегал князя Владимира Мономаха против «уха», противопоставляя его «глазу», то есть приглашая верить тому, что видел сам, а не тому, о чем тебе доложили.)

Доносительство сплеталось с борьбой за влияние, за личное положение. На любом «верху», будь то царский двор, окружение президента или директорский кабинет, всегда происходит борьба за влияние, и морализировать по поводу этого естественного явления просто по́шло. Но как во всех человеческих деяниях, здесь решают «цвет», способы борьбы, мера соблюдения «приличий». А такое предрешается личными качествами человека, за влияние на которого состязаются окружающие, и мы знаем, что при дворе Ивана IV никакие приличия не соблюдались. Не только буквально бесчисленные исторические примеры, но и практика повседневности убеждают нас в существовании своеобразного правила: мастерами интриги являются люди в деловом отношении мелкие. Льстецы, подхалимы, ловко втирающиеся в доверие, ревниво относятся к людям дела. Для нас бесспорна правда упреков князя Курбского в том, что при царе Иване дельных людей заменили «потаковники». И потаковники эти, плодя и обрабатывая доносы, терроризировали царя в личных целях, чтобы упрочить свое положение, доказать свою незаменимость.

Склонность любого руководителя склонять ухо к доносчикам, поощрять подхалимов и доверяться им за их «преданность» всегда ведет к искусственному отбору работников по отрицательным признакам: последовательно и закономерно отсеиваются лучшие люди, и с течением времени кормило правления облепляется непригодными руками. На частном предприятии такое завершается разорением владельца, на государственном — личным крахом директора. В масштабе нации этот процесс развивается медленно. Большое государство обладает исторической инерцией, что метко выражено восточной поговоркой: «Имеющий только имя власти может держаться тысячу лет». Действительно, «имя власти», то есть историческая инерция, объемлет не поддающееся перечислению огромное количество мелких действий, которые в сумме образуют равнодействующую, направленную к сохранению режима. Нужны особенные, обычно внешние потрясения, чтобы вывести существующий порядок из давно создавшегося неустойчивого положения и погасить силу охранительной инерции. Четыре столетия тому назад — только двенадцать поколений! — обостренный изгнанием патриотизм князя Курбского не зря заставлял его призывать Ивана IV «не губить империю Святорусскую».

Моральный распад правящего аппарата — Государева двора — был распадом правопорядка. Оснащенный разными формами массового террора, распад правопорядка распространялся все шире, пока не охватил все государство.

При всей доказанной историей сложности понятия о юридическом праве, для каждого отдельного человека понятие права отождествляется с ощущением справедливости. Первая трещинка между родителями и ребенком возникает из-за несправедливого поступка старших, и у детей талантливых, а поэтому легко ранимых и памятливых, эта трещинка сохраняется на всю жизнь. Так называемое «обычное право» (от слова «обычай»), выражая наши представления о справедливости, выработанные сотнями поколений, живет в нас вне зависимости от законов писаных, кодифицированных, тщательно сформулированных. И каждый закон, не отвечающий нашему внутреннему, наследственному понятию о справедливости, при нашем личном столкновении с ним представляется искусственным, враждебным крючкотворством. Так, вопреки многим столетиям действия разработанных законов о землевладении, в сознании русских крестьян до самого 1917 года продолжало жить старорусское обычное право: владеет землей тот, кто лично ее обрабатывает.

Описав практику опал Ивана IV, С. Б. Веселовский показал, как обычное право, регулировавшее отношения между князем и дружиной с древнейших времен русской государственности и перешедшее на отношения между московскими государями и правительственным аппаратом, было сломлено Иваном IV и заменено неограниченным самовластным произволом. Этот произвол, объявленный благодетельной целью монарха, стал «идейной» сущностью Опричного двора. Опричный двор, по внешнему виду копия старого Государева двора, явился его антагонистом именно потому, что был основан на произволе, тогда как старый двор опирался на обычное право. Возможно, что если бы при Иване IV были выработаны затемняющие действительное положение и действительные цели красивые теории, если бы общественному сознанию (и исполнителям и жертвам) были даны широковещательные мосты для перехода к якобы лучшему состоянию, то система опричнины оказалась бы более жизнеспособной. Были ли такие попытки сделаны, какие советы получал Иван IV, в чем причина казни некоторых опричных бояр из числа наиболее видных опричников? Ответом могут быть лишь домыслы, которых мы хотим избежать. Важно то, что уничтожение Иваном IV старого правопорядка без замены его каким-либо иным правопорядком вызвало следствия, которых, по справедливому замечанию С. Б. Веселовского, сам Иван не предвидел и не желал. Но здесь необходима оговорка: Иван не предвидел и не желал ослабления, истощения государства. Но во всех формах террора он подавал пример: убивал своей рукой, присутствовал и лично принимал участие в пытках, был распорядителем массовых страшных казней.