Николай Лесков - Чающие движения воды Страница 14

Девочка думала, думала об этом и плакала, сердилась и спрашивала себя: так это всегда так? Это будет целую жизнь так? И в ответ на эти вопросы молодая головка выводила себе: да, это так; это все будет так; это не может быть иначе, потому, что ты ничто, ты нищая.

О, как тяжело становилось бедной сиротке; сколько злобы и ненависти входило в ее молодую душу, ранее срока, ранее времени! С этих пор Глаша ожидала обид и оскорблений отовсюду и начала тщательно избегать всякого столкновения с живым миром, а все читала, читала много, читала без толку и с жадностью неистовой и с пламенной восприимчивостью. Жизнь, окружающая ее, была для нее не жизнь, даже не пролог к жизни, а так, что-то такое, что надо пройти как можно скорее мимо и начать где-то все наново. Впрочем, Глаша была так болезненно настроена видеть во всем покушение оскорбить ее гордость, что она и хорошо делала, избегая всякого сообщества, и единственный раз, когда она изменила своему отшельничеству, обошелся для нее необыкновенно дорого. Уступая просьбам сестры, она один только раз согласилась пойти к очень любившей обеих девочек городничихе, и здесь, сидя за обеденным столом, слышала, как та же самая почтмейстерша говорила одной своей полной дочери: «Не обжирайся, пожалуйста; тебе слава Богу есть что дома есть, ты не Глашка лекарева». Глашу это передернуло, она судорожно схватила свою тарелку, сильно ударила ее об край стола, и когда рассыпавшиеся черепки зазвенели по полу, она нервно вскочила с дрожащими губами из-за стола, перебежала комнату и бросилась, не слыша под собою земли, домой. Возвратившись в свой бедный домик, Глаша торопливо сорвала с себя полинявшую шелковую косынку и в одном платьице выскочила с открытою шейкой на огородик, села с книжкой на лавочку и заплакала.

«И зачем это только родятся на свет бедные люди!» — думала, плачучи, Глаша. «Живи затем, чтобы всякий над тобой мудрил, да обижал тебя… Не хочу, не хочу я так жить… не хочу! да и не буду», — добавила она с сердцем и начала, насупив брови, глядеть в открытую книгу; но книга не могла заполонить ее внимания. Все ее помыслы были устремлены на одно: как, какими средствами вырваться из своего положения?

«И какие это были времена счастливые, — мечтала Глаша, — когда можно было хоть продать свою душу, а нынче нельзя и этого сделать. Никто, никто, ни один дьявол не купит души моей, хоть бы я и захотела ему продать ее. Где это место, на котором вызывал его Громобой? как? как его вызвать?.. Ну, вот я зову его: поди! поди сюда ко мне!» И Глаша, сделав нетерпеливое движение, подняла глаза и, еще раз выкрикнув со слезами: «поди, я зову тебя!» — вся вздрогнула: по тот бок низенького частокола в соседнем огороде стоял невзрачный молодой человек лет двадцати двух с тупым румяным лицом и щелушил подсолнух. Это был круглый сирота, сын умерших богатых купцов Маслюхиных. Глаша едва знала этого человека и никогда о нем не думала. Теперь она посмотрела на него с минуту, и в голове ее вдруг созрела самая странная мысль, которая овладела ею с быстротою молоньи и не давала ей ни мгновенья опомниться.

— Подите-ка сюда! — крикнула она дерзко и сердито Маслюхину.

Молодой купец бросил из рук подсолнух и спросил:

— Вы это мне изволите говорить?

— Да, вам. Подите сюда, я вам что-то скажу! — позвала его еще настойчивее, кивнув пальцем, Глаша.

Маслюхин сделал несколько шагов и снова стал глядеть удивленными глазами на заплаканную девушку.

— Вас как зовут? — продолжала расспрашивать его без всякой церемонии Глаша.

— Митрофан Михайлов-с.

— Это кто у вас все на гармонии играет?

— Это я играю-с, — отвечал Маслюхин.

— Зачем же вы все на дворе играете?

Маслюхин подумал и отвечал:

— У нас в комнатах скучно.

— Какие глупости! Вы бы книги читали… или вы книг, я думаю, не любите?

Маслюхин затруднялся ответом.

— У вас нет дома книг?

— Нет-с, книг нету.

— И в гости вы не ходите?

— И в гости тоже не хожу-с.

— Ну, что же вы делаете?

— Ничего-с не делаю; играю… а там после обедаем…

— Вот отлично! — Глаша сквозь слезы засмеялась и спросила:

— Так все и обедаете?

— Всякий день обедаем.

— И у вас всегда есть аппетит?

— Чего-с?

— Аппетит? аппетит у вас есть?

— Нет-с, нету, — отвечал Маслюхин.

— Вы без аппетита едите?

— Да-с; так просто ем.

— Гм! Да вы преинтересный; вам, должно быть, всегда весело.

— Ничего-с.

Глаша засмеялась и сказала:

— А вы бы вот что: вы бы женились на хорошей девушке, на умной, вот бы вам тогда в комнатах и скучно не было.

— Дядинька Борис Иваныч и то говорили, что будут теперь меня скоро женить.

— Это вас-то будут женить?

— Да-с.

— На ком же он вас будет женить?

— Не знаю-с.

— Что? не знаете? как не знаете? да что вы там стоите, — идите сюда поближе станьте.

Маслюхин подошел к самому частоколу.

— А вам никто не нравится? — спросила Глаша.

— Мне все равно, — отвечал Маслюхин.

— Все равно?

— Да-с.

— На ком вам ни жениться, вам все равно!

— Да-с, мне все равно.

Глаша опять рассмеялась и, укусив нетерпеливо ноготок на своем тоненьком пальчике, проговорила:

— Как же это все равно?

Маслюхин замялся.

— Да что вы там все стоите? Перелезайте сюда к нам на огород. Перелезайте смело, наших никого дома нет.

Маслюхин тяжело перелез боровком через плетень и, пристально глядя себе под ноги, подошел и остановился перед своей повелительницей.

— Ну-с? — проговорила, морща лоб и волнуясь, Глаша. — Так вы уж вот что: вы лучше на мне женитесь.

Маслюхин смутился и, не сводя с нее глаз, переминался на одном месте.

— Да уж нечего смотреть, конечно, лучше на мне, чем на другой. Дядя вам ведь дуру какую-нибудь выберет. Уж я знаю, какую он вам выберет… непременно дуру! И опять вам с нею будет скучно. Что, неправду я разве говорю? Непременно это так будет. А я вам буду книги читать. Слышите вы? А? да что же вы молчите? да что же вы молчите-то? — вскрикнула девушка, потерявши всякое терпение, и, вскочив на ноги, взяла Маслюхина за рукав его сюртука и заговорила: — Дура ведь вас не будет любить. Понимаете, не будет, ни за что не будет, вы так и будете все вот как теперь, на гармонии играть, а я… — Она понизила голос до тихого шепота и, не смотря на Маслюхина, лепетала скороговоркой: — Я вас буду любить; да… да… очень буду любить… Вы хотите, чтобы я вас любила? А? Правда, хотите?

— Как же-с, — ответил, осклабляясь, Маслюхин.

— Ну то-то ж и есть, — зачастила, все более супясь, Глаша. — А я того… вы мне нравитесь…

— А чем я столь нравлюсь-с? — спросил, осклабляясь, Маслюхин.

— Ну… вы добрый… да, да, вы добрый и все это… ну, так вы… вы вот что… вы вот что, — продолжала, дергая его рукою, Глаша: — Вы познакомьтесь с нами!

— Да я и с большим даже удовольствием, — отвечал Маслюхин.

— Да; вы завтра же познакомьтесь; только непременно завтра, а теперь ступайте. Слышите: ступайте теперь, ступайте, — повторила она, отпихивая его от себя рукою.

Маслюхин поклонился и пошел к частоколу. Глаша посмотрела ему вслед и в раздумьи позвала:

— Постойте! Постойте-ка! подите-ка опять сюда! Вы слушайте же: вы так и скажите и своим, и моему дяде, что я вам очень нравлюсь.

— Очень хорошо-с; я это скажу, — отвечал Маслюхин.

— Скажите, что вы кроме меня ни на ком не женитесь, слышите?.. А я вас после того полюблю… как вы женитесь-то на мне — понимаете? Я полюблю вас тогда, — торопливо докончила она, опять нетерпеливо заворачивая его от себя; но только что он сделал от нее три, четыре шага, Глаша опять крикнула: — И то…

Маслюхин остановился.

— Что это я, бишь, хотела вам еще сказать, — рассуждала она, оглядываясь кругом по огородам. — Да, зайдите-ка вон туда скорее за рябину. Да скорее, скорее идите.

— Зачем-с? — осведомился, конфузясь, Маслюхин.

— Я вас там поцалую.

Маслюхин неловкими шагами пошел за старую рябину. Глаша обежала дерево с другой стороны, чуть прикоснулась своими свежими устами к окрашенным черным подсолнухом губам Маслюхина и сказала ему:

— Ну… так вы же смотрите!

— Не беспокойтесь, — отвечал, убегая, Маслюхин.

Глафира действовала очертя голову; она не ручалась, как это разыграется; она только жаждала перемены своего положения, жаждала этого со всей нетерпеливостью оскорбленной молодой натуры и импровизировала себе эту перемену. Пусть это будет худшее; но пусть это будет иное, не то, что гнетет и мучит. Но тем не менее, затеяв игру, она сразу вошла в свою роль и следила за своим делом неотступно. Она знала, что ее партнер дурак и надеялась только на себя. Под тою же рябиною, под которой она бросила Маслюхину свой поцалуй, она ежедневно давала ему дальнейшие инструкции, как он должен действовать, и отбирала от него отчет в исполнении прежних наставлений. При всех этих свиданиях Маслюхин не пользовался от своей невесты ни одной ласкою, ни одним знаком внимания и ни разу не был счастлив настолько, как в свое первое свидание; Глаша его только учила и после урока подавала ему небрежно свою руку, говоря: