Белая. Разговор через стенку больничной палаты - Елена Эдуардовна Бодрова Страница 14

Марианна посмотрела на меня отрешенно.

– Пей таблетки. Тебе же врач все объяснил. Если не будешь пить…

– А почему он не похож на нее?

– Кто?

– Он же загорелый. А она белая.

Белая Бэла. Ей идет это имя. Под цвет стен больницы.

– Пей таблетки.

Я затолкал пресловутые таблетки в рот, глотнул воды из стакана в розовой руке Марианны.

Это был ее отец. Он даже не зашел к ней.

А мой? Если увидит меня в коляске… А вдруг он приходил, видел и решил не подходить ко мне. Кому нужен сын-инвалид?

– Выпил? Точно проглотил?

Стакан в розовой руке все еще торчал перед моим лицом.

– Да. А часто он приходит?

– Кто?

– Ее отец.

Марианна забрала у меня тарелку с недоеденной кашей и потонувшим в ней куском хлеба, поставила на разнос. Подвинула стакан так, чтобы оставшаяся в нем вода не расплескивалась, когда она понесет.

– Только чтобы оплатить ее содержание, – сказала она наконец. – Раз в месяц.

– А сколько ей лет?

– Пятнадцать.

Ничего себе! Я думал, ей лет двенадцать, хотя по общению она тянет на все восемь.

– Марианна.

– Что?

– Передайте мой кусок хлеба собаке.

Марианна, наверное, впервые за сегодня посмотрела на меня, улыбнулась.

– Хорошо. Передам.

26

– Я нарисовала что-то карандашом под кроватью.

– Что?

– А я не скажу.

– Ну ладно.

– Я просто смотрю в окно, а потом рисую карандашом.

– Деревья?

– Нет.

– Парк?

– Неа.

– А что?

– Не скажу.

По голосу слышно, что Дылда радуется этой игре: я спрашиваю, а она скрывает. Ну и пусть. Я вот разглядываю провод, идущий от розетки к потолку. Уже в который раз. Сегодня не приходила мама, у них совещание было на работе. И папа тоже не приходил, и не только сегодня.

Я снова выезжал в коляске на прогулку. Меня катила та, другая. Она просто выкатила меня на дорожку и остановилась. Я вглядывался в дырку в живой изгороди, но с такого расстояния ничего не смог различить – торчит ли черный нос?

Костлявый пацан издалека лыбился мне, но подойти, чтобы назвать меня инвалидом, не решался: караулила медсестра. Так я и простоял в коляске на одном месте, не осмелился сам крутить колеса.

– Я видела тебя в окно, – тем временем говорила Дылда.

– Да? – рассеянно переспросил я. Я вспомнил, как потянулся было к колесу рукой, но так и не смог до него дотронуться. Казалось, что если я сам начну управлять коляской, то больше никогда с ней не расстанусь. Это что-то вроде «назвался груздем – полезай в кузов». Не хочу в кузов.

– Да, – ответила Дылда и захихикала. – Я смотрела, а ты не видел! Не заметил.

– Да, я не видел.

– Ты сидел в коляске.

– Да, сидел.

– А зачем?

Сам не знаю. Зачем я вообще выезжаю в таком жалком виде во двор – чтобы каждый мог посмотреть на нового инвалида?

– Зачем? – повторила Дылда.

– Затем.

– Не скажешь?

– Нет.

– А я не скажу, что рисую под кроватью! – снова развеселилась она. – Ты хочешь знать?

– Очень, – я вяло водил пальцем по стене.

– А я не скажу! – снова рассмеялась она.

Ну, хоть кому-то весело.

– Я карандаш под подушку засовываю, – с гордостью сообщила Дылда.

– Зачем?

– А мне нельзя карандаш. Острый, можно поцарапаться. Так сказали, а я засовываю под подушку!

– Молодец.

Глаза у меня слипались, да и разговор про карандаш поднадоел. Я стал проваливаться в сон.

– Антоша, Антоша, – слышал я сквозь какую- то мутную пелену, а перед глазами стояло папино лицо. Папа улыбался.

27

Сделал еще несколько движений ногой.

– Может, еще?

– Не торопи события, мальчик. Сколько положено.

Но я мог еще. Мне кажется, нога стала лучше. Мне кажется. Не думал, что такое будет со мной, но я мечтал о костылях. Да, именно так. С тех пор, как езжу в коляске, я мечтаю снова перейти на костыли, а потом отказаться и от них.

– Садись, Антон, – молодая медсестра, наверное, новенькая, наконец-то посмотрела в карточке мое имя. А то мальчик, мальчик…

Я уселся в кресло с ее помощью.

– До завтра, – махнула она рукой мне и широко улыбнулась. Странная какая-то.

У кабинета меня уже ждала Марианна.

– Поехали кормить Тобика, – заговорщически, как девочка, шепнула она мне. Хотя лицо, точнее, розовая щека, которую я увидел, когда она мне шептала, осталась серьезной. Если щека вообще может быть серьезной.

– Поехали, – согласился я.

Значит, она назвала его Тобиком. Хорошо хоть не Шариком.

Мы подъехали к изгороди. Появился черный нос.

– Заберите его себе, – сказал я. Мне нравился этот черный нос.

– У меня мама болеет, – вздохнула Марианна, разламывая кусок хлеба пополам.

– Так вылечите ее, вы же медсестра.

Марианна усмехнулась и снова вздохнула:

– Не все так просто.

Она протянула кусок хлеба торчащему из листвы носу. Тот проворно схватил кусок и исчез. Через несколько секунд он снова появился – за новой порцией.

– А вот что у меня еще есть для тебя, Тобик, – ласково проговорила Марианна и вытащила из полиэтиленового пакетика кусочек мяса. Нос обрадовался мясу и съел его, не жуя.

– Возьмите Тобика. Вы же добрая.

– Нельзя всех спасти. Даже если ты добрый.

– Можно.

Марианна молча сворачивала пакетик, чтобы убрать его в карман. Она снова вздохнула и развернула мою коляску по направлению к дорожке.