Исмаил Шихлы - Буйная Кура Страница 15

Его большая и мохнатая папаха сбилась на самый затылок, обнажив большую часть гладкой бритой головы, от которой теперь шел пар. Реденькие седые волосы Годжиной бороды перебирал легкий утренний ветер.

Старик снова остановился перевести дыхание. Он смотрел на ребятишек, купающихся в Куре, на стадо, собравшееся на берегу. Долго искал в стаде своего быка и, найдя, успокоился.

Вскоре с ним поравнялась ватага мальчишек-подростков. В руках у них были сачки, - как видно, отправились ловить рыбу.

Молодые рыболовы окружили старого матроса Годжу. С завистью смотрели они на крупную рыбу, нанизанную на ивовый прут. Глаза у рыб еще не помутнели, не остекленели, у некоторых даже двигались жабры.

- Дядя Годжа, где ты их поймал? Покажи нам свое место.

- Нет, не покажу.

- Почему?

- А что пользы?

- Как это что пользы?

- А так. Все равно из вас еще не получится рыболовов.

- Почему не получится?

- Малы еще. Молоко на губах не обсохло.

Дед нарочно старался зацепить ребят и вызвать их на словесную шутливую перепалку, своего рода соревнование в остроумии и находчивости. Дети, как видно, приняли вызов.

- Это мы-то малы? Не считаешь ли ты нас за детей?

- Кто же вы, если не дети, да буду я жертвой вашей матери.

- Ну, мать нашу не тронь.

- Хорошо, - сказал Годжа-киши, оглядывая ребят и собираясь с мыслями. Глаза его сузились и лукаво заблестели. - Не матери, так невесты. Да, вот так. Да буду я жертвой ваших невест.

- Эй, дед, не трогай наших невест, чтобы мы все не сделались жертвами твоей дочери...

Долго еще препирались ребята со стариком. Дело дошло и до сестер и до других родственников. Наконец старик признал себя побежденным.

- Ах, сорванцы, пострелы, переговорили меня. Ну ладно, подходите, дам вам рыбы, отнесете своим невестам.

- Или нам больше нечего делать, как дарить невестам твою рыбу? Мы и сами поймаем.

- А если вернетесь с пустыми руками?

- Вот тогда уж придем к тебе.

- Тогда я не дам, берите сейчас.

Ребята, смеясь, отошли от старика и стали спускаться вниз, к реке. Старик долго смотрел им вслед. Он уже отдохнул, пока болтал с детьми, и мог теперь идти дальше.

Старый матрос Годжа-киши был веселым человеком. Он любил пошутить и с детьми и со взрослыми. Никто не обижался на его задиристый характер, наоборот, где бы он ни встретился, люди останавливались, собирались вокруг него, начинали подтрунивать. Но он тоже не лез за словом в карман, и получалась веселая перебранка.

Вот и сейчас после перебранки с ребятами он почувствовал себя как-то легче, свободнее и моложе. Натруженное тело перестало болеть.

Когда Годжа взобрался на холм, весенний ветер ударил ему в лицо. Годжа остановился и стал глядеть в сторону села. В этом году весна задалась теплая, с частыми дождями, поэтому луга и склоны холмов оделись в яркую зелень.

Пшеница поднялась уже в пояс человеку. На травянистых склонах бегали резвые ягнята. Голубые цветы и красные маки радовали глаз. В одном месте старик увидел девушек, собиравших, как видно, съедобные травы, скорее всего пенджер.

Матрос зашагал дальше по тропинке, ведущей к его дому на окраине села. Крыша бедного матросского дома едва виднелась над землей. Все вокруг заросло крапивой, чертополохом, даже на крыше землянки и то проросла трава.

Пока была жива его жена Зулейха, дом всегда был чист и аккуратно прибран. Но вот уж два года, как он похоронил старуху. После этого старик потерял интерес к дому. Неделями он не возвращался домой. Не будь дочери Гюльасер, он, быть может, так и жил бы всегда на реке.

И теперь целую неделю Годжа не был дома. Он перевозил через Куру людей, тех, кто ехал на хутор - на тот берег, а тех, кому нужно было в лес, - на этот берег, к селу. Старик и жил только на то, что получал за перевозку. Теперь старому лодочнику Годже нужно как следует отдохнуть день или два. Не сегодня-завтра народ двинется на эйлаги. Не сосчитаешь жителей хуторов, не сосчитаешь стада овец. И всех Годжа-киши должен будет перевезти на своей лодке.

Гюльасер, отделившись от подруг, собирающих пенджер, пошла навстречу отцу. Подол ее ситцевого платья подоткнут за пояс, ноги босы. Она, как видно, ела емлик2, отчего ее руки и губы стали коричневыми. Щеки и губы девушки обветрились на теплом весеннем ветру.

- Что ты здесь делаешь, да стану я жертвой твоей тети?

- Я рву для тебя пейджер.

- Погляди, что я тебе привез.

- Ой, какая хорошая рыба! Отец, ты сам наловил?

Годжа-киши не сказал дочери о том, что получил рыбу от рыболовов, которых перевозил на тот берег.

- Да, конечно, сам. Я сказал себе: пусть моя егоза сегодня поест рыбы.

- Вчера брат тоже поймал рыбу, сома... и Шамхал был у нас.

- Кто?

Девушка покраснела. Отец заметил это. Для того чтобы не бередить душу девушки, он перевел разговор:

- Что собирала?

- Пенджер. Сварю тебе на обед.

- А масло-то у тебя есть?

- С вечера оставила ложку. Ты, наверное, давно не ел ничего горячего?

- Отчего же, доченька? Я готовлю себе что-нибудь, например уху.

Он отдал рыбу дочери, а сам пошел вперед. Гюльасер, глядя на вымокшие, потрескавшиеся пятки отца, пошла за ним.

Кругом кипела весна. Бабочки порхали с цветка на цветок, сами яркие и нарядные, как цветы.

С цветка на цветок летали и пчелы.

Муравьи протоптали себе узкие тропинки и теперь сновали по ним взад-вперед. Одни бежали порожняком, другие тащили что попало: соломинки, палочки, букашек.

Два больших черных жука катили шар, скатанный из навоза. Птицы порхали и щебетали вокруг.

Гюльасер невольно залюбовалась весенней живостью, весенним пробуждением земли. Она подумала, что и среди природы тоже так: бабочки просто летают по цветам и пьют нектар, они не знают труда. А вот пчелы, муравьи и эти жуки должны работать. Девушка вздохнула и поглядела на согбенную усталую фигуру отца. Он очень сдал за последнее время, опустился и постарел. Будь на то воля Гюльасер, она не пустила бы его больше на работу. Лучше бы зарабатывала она, но что она, девушка, может?

Вошли во двор. Годжа-киши направился к Черкезу, копошившемуся под навесом. По своему обыкновению, он стал подтрунивать над сыном:

- Да стану я жертвой твоей тети, что ты здесь копошишься, словно курица?

Черкез распрямился, вытер пот.

- Занимаюсь воскрешением мертвого.

Да, раньше у Годжи была хорошая крепкая арба. Были целы у нее все колеса, все спицы колес. И хомут был цел, и к переезду на эйлаг Годжа-киши всегда был готов раньше всех в селе.

Потом умерла жена, а потом был вообще тяжелый год. Вот уже сколько времени никто не запрягал арбу. А теперь Черкез надумал ее чинить.

- Что это ты задумал, сынок, куда собираешься ехать?

- Может, поедем в горы.

Старик видел, что сын напрасно возится с колесом. Обод с него слетел, спицы сгнили, ступица потрескалась. Разве это колесо? Было бы разумнее сделать новую арбу, чем чинить старую. Но только зачем она, новая арба. Все равно они не поедут в горы. Старик сбросил с плеча веревку и отдал дочери мокрые чарыки.

- Повесь их где-нибудь, чтобы не достали ни собаки, ни кошки. Проклятые, размокли так, что стали похожи на свежую козью кожу.

Гюлъасер повертела в руках набрякшие, худые чарыки отца, повесила их на забор и пошла в дом разжигать очаг.

Одно полено там тлело и дымило. Девушка поворочала его, подбросила мелких веток, сухой травы, щепок. Все это обволакивалось свежим густым дымом, который постепенно расползся по всей комнате и, поднявшись под потолок, стал уползать в дверь. Дрова тлели, а не горели. Тогда Гюльасер подолом платья начала раздувать огонь, и дрова наконец вспыхнули. Наглотавшаяся дыму девочка поскорее вышла на улицу.

- Отец, тебе что сварить, рыбу или пенджер?

- Пожалуй, свари пейджер. В этом году я его еще не пробовал. А хочешь, свари и рыбу.

Черкез так и сяк вертел в руках колесо. Наконец он выпустил его из рук, оно покатилось на середину двора, сделало круг и упало набок, рассыпавшись на части. Черкез вытер руки подолом рубахи и подошел к отцу.

- Ты наловил рыбы, отец? Где она, покажи.

- С чего я должен тебе показывать рыбу? Ты мне свою ведь не показал.

- Откуда ты знаешь, что я поймал?

- Да уж знаю, да стану я жертвой твоей тети, - хрипло засмеялся старик. - С кем ты рыбачил вчера?

- С Шамхалом.

- Он приходил к нам?

- Да, приходил, - сказал Черкез и увидел, что отец помрачнел. - А что такое?

- Ничего, - ответил старик спокойно.

По двору разнесся аппетитный запах жареного лука. Гюльасер принесла и поставила перед отцом большую тарелку с пенджером, села рядом с Черкезом, придвинула к себе кислое молоко с чесноком, облила им пенджер.

- Отец, - посоветовала она, - ешь с чесноком - вкуснее. А для рыбы я кипячу воду. Скоро будет готово.

Годжа-киши не знал, как и благодарить дочь за такое уважительное отношение. Он ласково улыбнулся ей. Придвинув к себе тарелку, сел по-турецки, отломил ломоть хлеба и принялся за еду.