Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2) Страница 15

- Да нет... тема благодарная, - согласился Корнев.

Но как он ни старался проговорить это серьезно, в голосе его чувствовалась подозрительная нотка, и Рыльский подхватил ее:

- И я тебе советую, когда уж все там изложишь, что хочешь, - привести как последний аргумент такой: из всех времен только у самих классиков не было классиков, а между тем они-то и являются идеалом.

- Сиречь, - перебил Долба, - надо, двигаясь вперед, стать передом не к заду...

- Я ничего не буду писать, - обиделся окончательно Карташев.

Бросили шутки, и все начали урезонивать его.

- Да ничего не хочу, - упрямо твердил он. - Не буду. Вышутили, вышутили, и пиши. Не буду.

- Послушай, ну, что ты в самом деле... Ну что ж, нельзя, значит, пошутить? Далай-лама ты, что ли?

- Не далай-лай...

Карташев как ни был обижен, но не мог не рассмеяться тому, что не мог выговорить: далай-лама.

- Рыло ты, - сказал Корнев, добродушно путая густые волосы Карташева, который после своего невольного смеха сидел с глупой физиономией, напрасно стараясь придать ей обиженный вид.

- Ну, кто серьезно вышучивал? Глупо же... Прекрасная тема, вполне современная, назревшая.

- Может ведь так, братец мой, выйти, - заметил серьезно Семенов, - так напишешь, что и классическое-то образование все к черту отменят.

Как ни удерживалась компания от смеха, чтоб еще больше не огорчить Карташева, но сил не хватило, и все опять расхохотались.

- Дурачье, - проговорил, фыркая, Карташев.

- Ну, послушай... - сказал Рыльский. - Брось к черту, да и бери, что ли... Мне пора... Я должен идти сегодня с родными.

Карташев вспомнил про свое обещание сестре Корнева, ее приглашение и, окончательно развеселившись, согласился:

- Ну, хорошо, черт с вами.

- А Дарсье так и не приехал.

- Врешь, приехал, - ответил вошедший Дарсье, по обыкновению одетый с иголочки.

- Ну, а ты что берешь?

- Ему отдел мод завести, - предложил Рыльский.

И, пока все смеялись, Дарсье добродушно повторял:

- Свиньи... Право, свиньи...

- Нет, в самом деле, ты что берешь?

- В сущности, я ведь совсем не владею пером.

- Не будь скромен, - вставил Рыльский, - ни пером, ни языком.

Дарсье сконфуженно провел рукой по своему лицу:

- Не злоупотребляю, может быть.

- О-го! - ответил Рыльский и запустил руку в кудрявую шевелюру Дарсье.

- Ну, уж это пожалуйста, - Дарсье отшатнулся, - языком мели, что хочешь, а рукам воли не давай. Знаешь пословицу: jeu des mains, jeu des vilains*.

______________

* Руки распускают только мужланы (франц.).

- По-русски это выходит, - перевел Долба, смеясь своим смехом, - у всякого человека свой гонор есть.

Однажды Карташев, взволнованный, пришел из класса домой, наскоро пообедал и заперся в кабинете.

Лежа на диване, он держал только что вышедший гимназический журнал и читал с наслаждением свою статью, переписанную четким, крупным почерком. Карташеву казалось, что это не он писал: так плавно и гладко читалось теперь написанное.

Он прочел залпом. Ему не захотелось больше ничьих статей читать, и с журналом в руках, торжествующий и смущенный, он пришел в столовую, где сидела Аглаида Васильевна с детьми: Зина пытливо вскинула глаза на брата, остановилась на мгновение на его тетради и проговорила тем разочарованным голосом, когда вперед уже знаешь, в чем дело:

- А-а, журнал...

- Покажи, - протянула руку Аглаида Васильевна.

Карташев дал ей журнал и с довольной гримасой небрежно сел на стул у стола.

Аглаида Васильевна перелистывала довольно толстую тетрадь и, остановившись на статье сына, начала ее читать.

- Мама, читай громко, - потребовала Зина.

Карташев напряженно следил за ней глазами все время, пока она читала. Иногда она улыбалась, и тогда он вскакивал и смотрел в журнал: чему именно улыбается мать.

Когда она кончила, он впился в нее глазами. Мать некоторое время молчала и наконец сказала с усмешкой:

- Глупенький ты.

Карташев не ожидал такого отношения. Он покраснел и смутился. Он спросил, стараясь быть равнодушным:

- Тебе не нравится?

Мать недоумевающе пожала плечами:

- Не-ет... ничего...

Какая-то непривычная сухость тона еще тяжелее задела Карташева.

Мать начала читать следующую статью Корнева: "Нечто о художественном".

- У него очень логически развивается мысль, - заметила она мимоходом и опять сосредоточенно погрузилась в чтение.

Кончив, она вскользь окинула взглядом сына и, задумавшись, смотрела в окно. Карташеву казалось, что она думала в это время о том, что Корнев написал прекрасную статью, а он, ее сын, написал бездарную плохую, и ей стыдно теперь за него. Сердце Карташева тоскливо сжалось. Он сидел смущенный, растерянный и весь был охвачен мыслью, как бы хоть не заметили и не угадали его душевного состояния. Никто ничего не заметил: мать встала и вышла из комнаты. Зина, тоже вдруг потеряв интерес к его журналу, продолжала заниматься. Карташев посидел еще и, незаметно захватив журнал, ушел с ним к себе.

Там он бросил журнал на стол, а сам, улегшись на диване, долго лежал с открытыми неподвижными глазами, заложив руки за голову.

- Ну, что ж, - подавленно произнес он вслух, - не буду больше никогда писать - и конец.

И в гимназии говорили о статьях Корнева, Долбы, Беренди, но о Карташеве все молчали. Он видел это, и больное чувство мучило его каждый раз, когда речь заходила о журнале. Он старался делать равнодушное лицо и давал себе всевозможные клятвы никогда не брать пера в руки. Но часто по вечерам, когда уже все расходились спать, он садился за письменный стол и подолгу сидел над белым листом бумаги. Иногда он пробовал писать, не думая, что подвернется, и страница-другая увлекали его, но, перечитав написанное, он, испуганно оглядываясь, уничтожал рукопись.

VI

ВЕРВИЦКИЙ И БЕРЕНДЯ

Однажды Вервицкий и Берендя возвращались вместе из гостей.

Друзья шли молча.

- А не любит меня Корнев за то, что я ему правду-матку режу, проговорил Вервицкий.

- Да ты когда резал?

- Да всегда.

Друзья опять замолчали.

- Зайдешь, что ли? - пригласил Вервицкий, подходя к воротам своего дома.

- А можно?

- Только долго не сиди и вперед уговор: больше двух папирос не дам.

- А к чаю хлеб будет?

- Этого сколько хочешь: тятькин.

Друзья, низко пригнувшись, вошли в калитку, прошли под освещенными окнами верхнего этажа, причем Берендя для чего-то даже пошел на цыпочках; затем свернули в маленький, темный проход и стали осторожно спускаться по крутой лестнице.

- Ой! - споткнулся Берендя и ухватился за плечо Вервицкого.

- Да ну!.. пусти, - ответил своим грубоватым, сиплым голосом Вервицкий и отворил дверь в низкую комнату, освещенную висячей лампой. Он быстрым пытливым взглядом обвел комнату и сейчас же что-то заметил.

- Ну, теперь поймал подлецов.

Он встал на табурет, достал с полки ящик с табаком и внимательно, долго смотрел на него. На лице его было и удовлетворение от искусно выполненного плана, и огорчение о погибшей безвозвратно горсти табаку. Его охватила злоба, он начал браниться и, наконец крикнув: "Отцу скажу!" - выскочил из комнаты.

Берендя как-то весь съежился во время этой сцены, и только когда Вервицкий ушел, он облегченно вздохнул. Рассеянно скрутив папиросу, он осторожно уселся на стул и, смотря в окно, стал пускать густые клубы дыма.

Сверху донесся сперва голос Вервицкого, затем резкий громкий - отца, затем визг братьев.

"За уши дерет", - мелькнуло в голове Беренди, и он испуганно раскрыл глаза и насторожился.

Дверь быстро отворилась, и вошел Вервицкий. Он остановился, неприятно огорченный клубами дыма.

- Начадил уж, - обратился он ворчливо к другу.

Но, заметив при этом и неимоверно толстую папиросу, он окончательно взбесился:

- Ты бы уж из всего табаку сделал!

- Если тебе обидно, я назад положу.

- Обидно, что табак переводишь. Хотя бы затягивался. - Вервицкий отворил фортку. - Сядь хоть около фортки, чтоб дым выходил.

- Изволь, - согласился Берендя.

Наступило молчание.

- Ну что, им уши надрал отец?

- Конечно, надрал, - ворчливо ответил Вервицкий. - Подлецы, каждый раз. А я откуда возьму? отец вот дает рубль в месяц - и изворачивайся на него.

- Да тебе на что при всем готовом?

- На что? Да вот табак.

- Глупости.

- Глупости, когда чужой, а купи его.

- Куренье вредно.

- Зачем же куришь?

- Я ведь, только если угостят.

- А я вот не могу... Не на что купить - лучше курить не буду, а чужого не попрошу.

- Послушай, я вот получу деньги, подарю тебе полфунта.

- Слышали.

- Право, подарю... А давно не высылали: хозяйка, того и гляди, выгонит... Чай вышел...

- Приходи ко мне чай пить. Идешь в гимназию - зашел, вечером зашел: напился и пошел.

- Я ведь, собственно, не любитель чаю. У меня в библиотеке полтора рубля есть... мог бы.

- Ну, уж я этого не понимаю.

Принесли чай, и друзья жадно набросились на еду.