Джалил Мамедгулузаде - Пропажа осла Страница 15

Кази Н-ского уезда

Гаджи-Молла-Сафар-Салиб

Султан-заде"

Написав, он сложил бумагу и, вложив в конверт, протянул Худаяр-беку.

- Возьми это и передай вашему главе. Я написал тут, чтобы он насильно приволок твою жену в дом и принудил ее подчиняться всем твоим требованиям.

Сегодня семнадцатое сафара. Сегодняшний день в селении Данабаш напоминает день ашура. Сегодня паломники из селения Данабаш пускаются в путь, в далекий путь, ведущий в Кербалу.

Рано утром село огласилось пением чавуша, который верхом на коне объезжал дома паломников. Останавливая лошадь у дома каждого паломника, он вызывал хозяина, получал свой подарок и ехал дальше.

Объехав таким образом большую часть села, чавуш принялся зазывать паломников квартала Чайлах. Остановив лошадь у ворот Зейналабдина, он начал петь. Со двора вышел мальчик лет шестнадцати, неся в одной руке чашку со сладким напитком гендаб, а в другой - пару пестрых шерстяных носков.

Чавуш выпил гендаб, положил носки в хурджин и, отъехав от ворот Зейналабдина, остановился у сакли дяди Мамед-Гасана и снова начал пение.

Он еще не кончил петь, когда со двора вышел дядя Мамед-Гасан. Лицо его было залито слезами. Продолжая плакать, он подошел к чавушу и упал к ногам его лошади.

Лошадь оказалась спокойной и не сдвинулась с места.

Расцеловав копыта лошади, дядя Мамед-Гасан поднялся и, достав из-за пазухи какую-то бумагу, протянул ее чавушу.

-Кербалай, что это? - с удивлением спросил тот.

Слезы не давали говорить дяде Мамед-Гасану. В это время на улицу вышла закутанная в чадру жена дяди Мамед-Гасана с Ахмедом, и оба они, обливаясь слезами, подошли к чавушу.

Отдав бумагу чавушу, дядя Мамед-Гасан припал к груди лошади, потом стал целовать ноги чавуша. Пораженный всем этим, чавуш обратился к жене дяди Мамед-Гасана:

- Сестра, в чем дело? А где же подарок кербалая?

- Братец, - простонала СКРОЗЬ слезы Иззет, - не суждено было Мамед-Гасану ехать в Кербалу. Да накажет аллах виновника, да оставит аллах его детей в слезах!

Дядя Мамед-Гасан с трудом выпрямился и начал бормотать прерывающимся голосом:

- Вези, братец, вези!.. Вези мою жалобу!.. Хазрат-Аббасу отвези! Я не сумел поехать... не сумел... Не пустили... помешали мне... похитили моего осла... съели... продали... Отвези мое прошение, голубчик... А я останусь...

- Чавуш! - прервала мужа Иззет. - Вези эту жалобу Хазрат-Аббасу. Хазрат-Аббас сам накажет того, кто лишил моего мужа возможности совершить благое дело! Имам должен наказать его.

Чавуш достал из-за пазухи пачку таких же жалоб, приложил к ним прошение дяди Мамед-Гасана и, сунув пачку обратно в карман, мягко сказал:

- Дядя, сестра! Ничего, не горюйте. И прочитал по-фарсидски стих:

Коль злой судьбы стрела летит, Аллаха воля - лучший щит.

- Не горюйте! Что делать? Не удалось в этом году, иншаллах, если аллах сохранит, если аллах убережет от смерти, иншаллах, поедете в будущем году. Не падайте духом. Нет сомнения, что тот, кто помешал вам, кто не дал вам пройти этот благой путь, кто отстранил вас от этого угодного аллаху дела, будет наказан аллахом. Конечно, аллах его накажет, не может не наказать. Как же не накажет? Разве это шутка? Это путь в Кербалу. Нет, нет, не надо отчаиваться! И прошение ваше доставлю. Иншаллах, оно будет принято.

Ударив лошадь и отъехав, чавуш снова начал петь.

Постояв еще немного и проводив чавуша, дядя Мамед-Гасан и Иззет вошли в свою саклю.

Был полдень. Паломники собрались на краю селения, на большой площадке около кладбища, чтобы поклониться имам-заде и тронуться в путь.

Тут была почти вся деревня. Мужчины и женщины смешались в одну общую массу. Были тут и конные, были и пешие. Кто смеялся, кто плакал, но большинство плачущих были женщины, - ведь у женщин более мягкое сердце. Одни женщины провожали братьев, другие - отцов, третьи - сыновей или мужей, и все они оплакивали предстоящую разлуку. Ржание лошадей, рев ослов, плач и стоны женщин и детей, сливаясь в общий гул, поднимались до небес.

Окончив поклонение имам-заде, паломники собрались на площади и, распрощавшись с родными и близкими, сели на лошадей и ослов и приготовились отправиться в путь.

Чавуш выехал на середину площади и запел в последний раз, давая этим знать, что пора трогаться. В этот момент к чавушу подошли две женщины, обе босые, обе покрытые черной чадрой. Одна из женщин была высокого, другая низкого роста. Обе плакали.

Подойдя вплотную к чавушу, каждая из этих женщин достала ив-пол чадры листок бумаги и протянула ему. Чавуш прекратил пение и, нагнувшись к женщинам, принял от них бумаги; затем спросил, что это за бумаги. Обе женщины ответили, что это - прошение на имя Хазрат-Аббаса.

Чавуш достал из-за пазухи ту же пачку жалоб и, присоединив к ним прошения женщин, положил пачку обратно и продолжал прерванное пение.

Обе женщины нам знакомы. Высокая женщина - Зейнаб, низенькая - жена Худаяр-бека, хотя по шариату обе они считаются теперь женами Худаяр-бека, одна - старая, другая - новая.

Паломники двинулись в путь к Кырахдану, а провожавшие группами и поодиночке повернули обратно в село.

Зейнаб, вся в слезах, вернулась домой и, позвав дочерей, посадила их обеих к себе на колени. При виде плачущей матери начали плакать и девочки.

Вволю наплакавшись, Физза вытерла катившиеся по щекам слезы, посмотрела на мать испытующим взглядом и спросила:

- Мама, скажи, почему ты плачешь?

Зейнаб не ответила. Вытерла концом чадры мокрые глаза и послала проклятие шайтану.

Физза повторила вопрос, и Зейнаб вынуждена была ответить:

- Ей-богу, детка, ничего не случилось, - сказала она. - Просто вспомнила твоего отца и всплакнула.

Физза не поверила объяснению матери и продолжала приставать с тем же вопросом. На этот раз Зейнаб сказала правду и снова залилась слезами:

- Как мне не плакать, дочка! Меня хотят выдать замуж. Не видела, как утром брат твой избил меня. Непременно, говорит, ты должна выйти за Худаяр-бека. Ну, как мне не плакать после этого?

- Ну, хорошо, мама! - сказала, немного подумав, Физза. - Почему бы тебе не выйти замуж? Ну, и выйди. Зачем не выходишь? Разве плохо выходить замуж?

- Да зачем мне, детка, выходить замуж? Такие взрослые женщины замуж не выходят, девушки выходят замуж. На что мне замужество?

- Хорошо мама, но тетка Захра старше тебя, а ведь она вышла замуж?

Зейнаб не нашлась, что ответить.

В этот момент в дом вошли шестеро мужчин. Четырех из них мы уже знаем. Это были Гасымали, Кербалай-Сабзали, Кербалай-Кафар и Велигулу. Двое остальных еще не известные нам люди. Один из них - краснобородый мужчина лет сорока пяти, а то и пятидесяти, в черной папахе. Это глава селения Данабаш Кербалай-Исмаил. Другой мужчина, почти тех же лет, что и первый, с черной бородой, в черной потрепанной папахе, был одет в синий бязевый архалук и белые штаны. Это - приходский молла селения Данабаш, Молла-Мамедгулу.

При виде их Зейнаб встала и отошла в угол. Девочки подошли к матери и, прижавшись к ней, с недоумением и любопытством уставились на гостей.

Тем временем гости расселись на паласе. Выше всех сел молла, справа от него Кербалай-Исмаил, слева - Кербалай-Кафар и Кербалай-Сабзали. Остальные двое - Велигулу и Гасымали - стали у дверей, прислонившись к стене.

Молла-Мамедгулу, Кербалай-Исмаил и Кербалай-Сабзали достали свои трубки и начали набивать их.

- Знаешь ли, сестра, в чем дело? - начал молла, закурив трубку.

- Знаешь, зачем мы пришли?

Зейнаб не ответила, и Молла-Мамедгулу продолжал:

- Мы пришли сюда дать тебе наставление...

- Да благословит аллах память твоего родителя, - быстро прервала его Зейнаб. - Если вы добрые наставники, прежде всего дайте наставление вот этому, что стоит у двери. Скажите ему, чтобы не мучил мать. Сегодня избил меня до полусмерти. Все кости ноют.

- Хорошо, сестра! - сказал молла. - Зачем же ты доводишь до того, чтобы сын наказывал тебя за непослушание?

- А что я делаю плохого? - спросила Зейнаб.

- Ты нарушаешь шариат.

- Проклятие аллаха пусть падет на того, кто нарушает шариат! - с жаром проговорила Зейнаб.

- Проклятие, проклятие! - воскликнул молла.

- Чем же я нарушаю шариат?

- Ты нарушаешь шариат тем, что чинишь препятствия выполнению его заветов. Ты отказываешься исполнять брачные условия.

Зейнаб ничего не ответила, так как не поняла напыщенной речи моллы.

- Разве неведомо тебе, - продолжал тем временем молла, - что ты являешься законной супругой Худаяр-бека? Разве не дошла эта весть до слуха твоего?

- Ты говоришь, что я жена Худаяр-бека? - спросила Зейнаб. - А при ком я давала согласие быть его женой?

- При мне! - закричал тут Гасымали и ударил себя в грудь. - Разве не ты уполномочила меня вот при этих людях? Ты уполномочила меня! Как можно отказываться от этого?

- Ну, что мне сказать, - проговорила со вздохом Зейнаб.- Пусть будет по-вашему.