Андрей Битов - Ожидание обезьян Страница 15

- Господи, Павел Петрович! - восхитился ДД. - Это вы мне говорите или я подумал? Гениально!

- Ах, как вы точно схватили мысль! Браво, доктор! Именно птица более мертва. Она мертва в полете. Недаром же у всех народов она вестница смерти. Недаром мы говорим: сердце обмирает в полете. Что мы знаем о ее чувствах, когда она летит? Вот вы, доктор, вы все про птиц знаете. Что она чувствует, когда летает? Не купается ли она в смерти? А потом присядет - пожить, с нами заодно, отдышаться. Кстати, Феникс - человек или птица?

ДД надолго задумался.

- Скорее птица...

- Как с точки зрения орнитолога, Феникс - может быть видом, пользуюсь вашей терминологией, имеющим биологическую нишу на границе двух сред, смерти и жизни? То есть не НА, а В границе.

- Граница - это линия, - возразил доктор. - Линия, в математическом смысле, имеет одно измерение, то есть нишей никак быть не может.

- Вы меня не запутаете, доктор! Феникс - это человек в виде птицы.

- Нет, это птица в виде человека!..

- Ни то, ни другое. Наш Феникс - лишь изображение Феникса, это Феникс в виде человека.

- Это уже точнее. Но тогда это Феникс в виде птицы...

- Что-то вы запутались, доктор.

- Это вы меня пытаетесь запутать! Давайте разберем, кто кому что сказал...

- Уже не разберете... - ПП был чем-то удовлетворен.

- Это всего лишь метафора - ненаучные дела, - сердился ДД. - Главное, что Феникс сгорает и возрождается в огне. В физико-химическом смысле жизнь и есть горение.

- Ну да, гниение... Я тоже ходил в шестой класс, доктор! В шестой класс я еще ходил, это в седьмой я не пошел. Это для человека сначала - жизнь, а потом - смерть. А для Феникса - наоборот: сначала смерть, а потом жизнь. Феникс это просто-напросто человек наоборот.

- Просто-напросто?.. Тогда он в виде птицы...

- Это уже все равно. Скажите мне, что важнее, голова или крылья?

- Важнее?.. Главный признак.

- То есть?

- У человека - голова, у птицы - крылья.

- Всего лишь?

- Достаточно. По этим признакам все ясно. Никакого ИЛИ. Феникс - и человек, и птица.

- Ни то и ни другое. Он был баба.

- Ну да, титьки, - смеялся ДД. - По-вашему, сфинкс - тоже баба?

- Это ваш тезис - о главном признаке, доктор. А главный признак женщины отнюдь не титьки.

- Опять вы меня словили, Павел Петрович. Я тоже с детства пытался догадаться, как русалка в хвост переходит. На всех картинках художники ловко уходят от ответа...

- Браво, доктор! Я прямо в восторге, какой вы на самом деле неиспорченный человек, хоть и ученый. Ищете-таки ответа в искусстве? Так вот, вы-то этого не знаете, а мы не оттого, что не знаем, а оттого, что избегаем показывать.

- Что ж это вы так уж избегаете? - иронизировал доктор.

- А по эстетическим соображениям.

- А-а..

- Ай-я-яй, доктор! Опять вы только об одном думаете... Я имел в виду более этическую сторону эстетического.

- Павел Петрович! смилуйтесь над дураком... Этика-то тут при чем?

- И очень даже при чем, молодой человек! Почему бы, вы думаете, и у

феникса, и у сфинкса, и у кентавра, и у русалки человеческие именно голова и грудь, а конец, извините, не человеческий?

- Ах вот какая ваша этика! Опять антропоморфизм... опять апартеид животного мира! А если наоборот? тело человечье, а голова как раз животного?

- Так не бывает.

- Бывает, бывает! - ликовал ДД. - Вспомните хотя бы тот же Древний Египет... Не помните, как его зовут, с птичьей головой?

ПП сделался скорбен и очень замолчал. Иронический ДД с удовлетворением развивал тему - все, что только мог вспомнить... Мол, все-таки сфинкс - мужик и русалка - не рыба, а кентавр точно мужик, потому что у него борода, хотя бывают и женщины с бородою, но стоит только заглянуть кентавру под хвост, то он так и так мужик - и как человек, и как конь... интересно, в таком случае, было бы знать, кого он предпочитал, кобылиц или...

Нет, не стоило ДД так гулять!

- Предпочитал-то он, конечно, женщин, - со знанием вопроса констатировал ПП и тут же взвился свечой, как ласточка, осененный идеей... - Сме-е-е... сме-е-е... сме-е... - проблеял он.- Да, был такой бог смерти, и звали его Пта. И он был оттуда, а те, которым вы все под хвост заглядываете, те - отсюда, от нас с вами. Вот тут-то и этика! Есть граница, а никакого такого главного признака нету! Нету вашего главного признака - вот что! Так и у смерти - его нет.

- О чем, позвольте, мы спорим? - вклинился доктор.

И лучше ему было не вклиниваться. Не ласточкой - коршуном, ястребом пал ПП в одном лице:

- А мы и не спорим - мы воспитываем. Спорить одному еще вреднее, чем пить одному. На букву А - а-лкоголизм, а на букву О - ...

ДД насупился.

- Вы все поэтизируете, Павел Петрович... Вы себе внушили, что поэзия точна. А поэзия как раз и есть самая неточность. Это такой набор неточностей, поэзия. Она, если хотите, виртуозно неточна. И птица опирается не о стихию, а о предмет, о воздух, который она сжимает махом крыла, опираясь воздушным столбом о землю, о землю, как мы с вами. Не в стихии, не в смерти она витает, а жить, то есть жрать, хочет, вот и летает. А то, как вы изволили выразиться, что они садятся пожить вне смерти воздушной своей, - совсем чепуха, поскольку многие из них даже совокупляются прямо в воздухе, то есть живут, как принято это вежливо выражать.

- А что, совокупляться, как вы изволили неприлично выразиться, - это, по-вашему, разве не умирать? Что еще более подобно смерти, чем этот окончательный восторг? Разве в том же похабном, вежливом просторечии не словом "кончать" это называют? "Жить" и "кончать" - разве вы не слышите?

- Вы рассуждаете как самец, Павел Петрович.

- А кто я такой, чтобы рассуждать иначе?

- У самки может быть другое мнение.

- Что ж, самка, может быть, и есть сама смерть. По крайней мере, мы в ней умираем каждый раз. Не вы ли только что говорили о конечности жизни отдельной особи, о несчастных рыбах и пауках, умирающих в момент исполнения назначения? А это, заметьте, все чаще самцы. И самка сплошь и рядом исполнительница приговора. Мы, самцы, все-таки имеем отдаленную догадку о смерти на опыте нашей любви, они - не-е-ет! Нет, им неведомо это. Это мы смертны, а они бессмертны. Бессмертны, потому что именно они смерть и есть. Они однородны и вечны. Они древнее нас. Они дремали, б ы л и в той вечной и абсолютной ночи, ДО света. Это нас не было. И не будет. И не надо!

- Мефистофель вы мой! - рассмеялся ДД. - Неужто и вам они так досадили? Они же как-никак именно ваше орудие...

- Фауст вы мой... Они достанут и Царя Тьмы... Вот опять, видите, как я прав: он ведь царь чего? Тьмы-ы-ы! Не забыли ли мы, дорогой доктор, о нашем единственном утешении? - И ПП посмотрел на свет темную бутылку, чтобы определить, насколько он не забыл.

- Не забыли ли мы о море?

- Почему забыли... вот оно. - ПП указал на гладь столь щедрым и небрежным жестом, будто по этому мановению оно и возникло. - Море - это всегда пожалуйста.

Мы опустим их долгое препирательство на тему, что лучше: сначала выпить, а потом искупаться (ПП) или сначала искупаться, а потом выпить (ДД), поскольку изначально ПП был только за то, чтобы выпить, полагая, что чача выравнивает температуру тела и окружающей среды и быстрее и точнее, чем иные водные процедуры, а ДД полагал совсем чудовищную вещь: что лучше искупаться и вообще больше не пить, за что и поплатился тем, что выпил и до и после купания, а ПП поплатился одним лишь купанием. Причем ДД плавал долго и брассом, а ПП - мало и саженками.

- Вот вы говорите о природе брезгливости, - говорил ПП, блаженно обсыхая, - что это некая генная память об источнике болезни, природный страх, по изначальному незнанию преувеличенный. И я с вами согласен, что преувеличенный. Так же, как и согласен с вашим научным заключением, что несъедобного мяса, тем более ядовитого, в природе нет: белок и есть белок. Я бы даже открыл курсы по небрезгливости для кажущихся себе просвещенными людей, пусть поползают по ним безобидные ужи и тарантулы... - По-видимому, в доказательство и того и другого он тут же поймал комара и на глазах у доктора съел его. - Пусть лучше почаще моются и носки стирают. И все-таки у этой брезгливости перед мышами и пауками другая, чем вы говорите, природа. Это не врожденный страх особи, а подсознательная неприязнь всего вида: ОНИ - крысы, тараканы, пауки и пр. - НАС переживут. То есть когда мы себя сами же изживем, ОНИ останутся населять нашу землю без нас. А кто сказал, что земля наша, а не их! Они - древнее нас, они все и всех до нас пережили, это и есть ИХ земля, а не наша. Дельфины, те нас не переживут... Их-то МЫ переживем, без них - еще хуже станем. Не с тем же ли ужасом звери смотрят на нас, как мы на насекомых. Один лишь дельфин находит в себе силы еще доверять нам. Потому он и умнее человека, что - добрее...

ПП вздохнул. И тогда встрял ДД:

- Если вы постоянно прибегаете в своих построениях к понятию Творца, то возникает распространенный вопрос о несовершенствах Творения, о наличествующей в нем системе зла. И, предвидя уже некоторые из ваших доводов и исходя из вашей системы координат, вношу поправку в ваши рассуждения о брезгливости, с которыми, в принципе, не могу не согласиться, а именно, что "брезгливость" есть более частное понятие, чем "гадливость". А "гадливость", как вы бы тут же сами рассудили, происходит от слова "гад" - слова достаточно исконного в русском языке и выжившего в точности лишь в зоологической науке. Так вот, не помню, как там точно в Ветхом Завете, вы меня поправьте, пожалуйста, но было там нечто о "семи казнях египетских", куда и змеи, и насекомые входили. То есть если они и творения Божии, то несколько двусмысленные, для кары. А потому понятие "гадливость" получит менее поверхностный, чем "брезгливость", и более фундаментальный вид.