Леонид Костомаров - Земля и Небо (Часть 1) Страница 15

И до Квазимоды долетали языческие сказания майора Медведева, как сквозь вату... трёкает с броневичка очередной коммудист... Мало ли их было...

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Ну хорошо, если были или есть они, эти боги, то уж тогда меня-то, как мученика, в рай они должны определить.

А что? Я не убивал, не прелюбодействовал. Да, воровал, ну так что из того? Смотря у кого брать и при каких обстоятельствах... Здесь я могу поспорить с богами, если мне срок в аду решат определить. Или там бессрочно?

А как же тогда душа эта, которая вечная? Значит, есть конец срока? Или вечно она там в котлах и будет топиться, преть? Неверно. Раскаяться душе надо, шанс дать. Даже в Зоне шанс дают, так Бог-то мудрее этих оглоедов.

Так что если из этого ада да в тот, и навечно, тут совсем замкнутый круг получается: где Бога-то милость, о которой попы говорят? Что-то мудрят они, или я не так понял.

Воровал. Один раз огромный ювелирный магазинище на уши поставил. Красиво было. Пугнул только вот там пистолетом одну дамочку, та описалась от страха, за это и срок схлопотал новый. А с другой стороны: дома-то ее любимый супруг, возможно, так пугает, что она колготки пять раз на день меняет, и ничего. Так где ж справедливость? Я к тому же и ни копеечки потратить-то не успел, сразу из-за этой дамочки и взяли. В чем тут зло обществу?

Плохо, конечно, воровать, людей обманывать. Но ведь и деньги нужны, кто их, какая сука придумала?

-- ...жрецы приносили в жертву людей...

Вот и нас тут, в Зоне, приносят в жертву, чтобы похвастаться там, на воле, как закон работает, как наказан злодей. В древности хоть чик ножичком -- жертва подрыгается минутку и успокоилась... А тут на пятнашку раскатывают принесение в жертву. Камень станешь грызть...

Все сидишь и приносишься, приносишься... в жертву. Кому?

-- Сейчас тоже в жертву приносят, когда показательные суды устраивают! -- тут перебил майора чей-то голос из-за спин. Я не углядел -кто, но -- молодец, точно вставил.

Майор, хладнокровный человек, выжидал, пока тот продолжит, но не дождался.

-- Что это там за эрудит выискался? -- спросил не зло так, как только он, Мамочка, мог. -- А голову высунуть смелости нет?

-- Есть! -- это Дупелис, литовец, упертый парень. Поднялся, посмотрел открыто в глаза Медведеву.

И -- смутился майор, крыть-то нечем.

-- Прошу реплики не отпускать. У нас есть квартальный план лекций, -говорит, -- и мы согласно ему дойдем и до показательных судов.

ЗОНА. МЕДВЕДЕВ

Что им еще сказать, чтобы прошибить эту блатоту? Да, общество вынуждено было отделить себя от них -- и отделило. Часто без оглядки и без меры, будто навсегда, хотя они такие же его члены, как я, жена моя, дети...

Но -- они воровали, они грабили, они убивали, наконец, и как тут обществу не защититься от них? В старину таких на кол сажали, и вся недолга. Руку вначале отрубят, потом на все четыре стороны из города. В общем, выталкивало их из себя общество всегда, и правильно, люди хотят жить не по волчьим законам, а по человеческим.

Но и здесь не ставим же мы на них крест, вот что главное. Ну понятно, Зона вора лучше не сделает, еще больше звериного в нем может проснуться. Но здесь есть время человеку поразмыслить, как дальше-то жить. Может быть, в этом и был главный и великий смысл того давнего прокурора, кто первым вместо смертной казни воришки или убийцы повелел: посадите его в темницу, пусть одумается и очистится от зла. Бывают же с теми, кто под высшей мерой ходит, озарения да раскаяния. Ну там понятно: смерть -- но и те, у кого срок маленький, сколько раз за службу мою слово давали не воровать, не грабить -и выходили иными людьми. Так что есть в Зоне великий свой смысл, имя которому -- очищение души. Кто-то и пройдет его, несмотря на зло и мразь здешнего мира, а кто и не поймет, что шанс ему на это дала судьба -человеком стать...

-- Я уже очистился, а меня не выпускают, -- сообщил умник Дупелис, опять меня перебив.

Я кивнул понимающе.

-- Хорошо. Идите на вахту и ждите меня, я вас прям счас и выпущу...

-- Уж и слова сказать нельзя! -- возмущенно буркнул остряк.

-- Каждая минута задержки -- еще одни сутки изолятора, -- сообщил я ему.

Ушел на вахту, уже молча.

Понятно, у них всех горе, как бы ни хорохорились. Но оно и есть расплата за содеянное. Зона -- не только расплата, но и обретение права на будущее, новое будущее. А для этого надо справедливо судить себя: вот я сорвался, вот хотел выместить зло на другом. А не слезливо жалеть себя: ах какой я бедненький... знаете, братцы...

-- Хорошо, кто желает досрочно освободиться? Поднимите руки.

-- А ногу? -- нашелся новый остряк.

-- Если нет рук... головы... валяй, -- разрешил я. -- Хоть задницу.

Заржали.

-- Ну что, один актив только освободиться хочет? Смелее!

Потихоньку начали поднимать то там, то здесь.

-- Да они ради свободы готовы жопы лизать, и мать предадут! -- с наглой издевкой подытожил четко тот же голос.

Я увидел, кто говорил -- молодой, крепко сбитый, чувствующий свою силу и оттого дерзкий парень, уже знакомый мне Бакланов.

Сидевший впереди огромный рыжий мужик вдруг резко обернулся к нему и замахнулся кулаком.

-- Сволочь ты языкастая! Гондон, штопанный колючей проволокой! -прохрипел рыжий, норовя стукнуть остряка, но на его руке повисли.

Парень оторопел, сверкнул на рыжего глазами, но промолчал.

Хороший итог. Не успел во всей полноте результатам порадоваться, как в дверь влетел Шакалов с тремя прапорщиками.

-- Так, граждане осужденные! -- громко заорал на весь барак, спугнув дремлющего дневального. -- Контрольный обыск помещения, или, на вашем языке, -- шмон! Всем к стене, руки в гору. Любое движение пресекаем вашими любимыми инструментами! -- радостно помахал дубинкой.

Он только сейчас заметил поднявшегося вместе с зэками меня, стушевался, но лишь на секунду:

-- Звиняйте, товарищ майор. Приказ начальника колонии, все по графику.

-- Предупреждать бы надо...

-- А предупреждать не велено! -- кричит Шакалов. -- Сюрпризом велено.

ЗОНА. ОРЛОВ

Махнул Медведев рукой, пошел к выходу -- сквозь крики, шарканье сапог, бурчанье, матюки зэков и звериный рык неуемного прапорщика.

Полетели подушки, глухо падали свергаемые тумбочки, мягко шагали по матрацам прапора, простукивая, прощупывая, выискивая везде неположенные предметы. Ну и поиски уже скоро стали давать результаты. Находки запрещенных вещей обычны: картишки с голыми бабами, блоки сигарет, бинты, какие-то склянки с непонятными растворами.

Разбирались дотошно с каждым своим трофеем. Например, у беспечного Дупелиса прямо в наволочке отрыли пакетик с анашой, почти на виду лежал. Закатывал глаза возвращенный с вахты белоголовый викинг-прибалт, только улыбался:

-- Не знаю, подсунули враги. Или вы сейчас подкинули, -- добавил -- и получил дубинкой под ребра.

Всё... ПКТ обеспечено, если еще дело не заведут...

Ножички нашли. Так добрались и до моей тумбочки. Я стою спокойно -- у меня все тип-топ. Улыбнулся мне разгоряченный Шакалов, пошарился под кроватью, в подушке, выкинул ящики из тумбочки на кровать, перебирает: зубная паста, щетка, пуговки, пряжка... Ничего особенного. Смотрит на меня, а я что -- я же чистый, улыбаюсь ему в ответ.

И зря, конечно. Он разозлился. Тут в нижний ящик тумбочки лезет. Вытаскивает все: и тетрадь, и заметки отдельные, и в газету завернутые, каллиграфическим почерком написанные готовые аккуратные листочки с тем, что вы сейчас читаете.

Грозный, ищет крамолу. Вижу, читает, но ничего не понимает. И это его бесит еще больше.

-- Шо это? -- кричит. -- Орлов, я кого спрашиваю?

Пожимаю плечами:

-- Так. Записи.

-- Что еще за писи?

-- Ну, записываю, так, разное... -- как объяснить долбаку, не скажу ж ему: проза, идиот!

Опять читает, губы шевелятся. Вдруг улыбается.

-- Книгу, что ли, пишешь, Орел? Ты у нас двухголовый или двуглавый? -это только он меня так обзывал.

Я опять плечами пожал.

-- Книгу! -- сказал он теперь уже сам себе. -- Писатель ты у нас, значит, Орел! Нет, ты у нас не Орел, а птаха бестолковая! -- расхохотался в голос.

Подельники его обернулись, зэки тоже.

-- Вот, дывитесь, хлопцы! -- задыхался от смеха Яйцещуп, потрясая моими листочками и пустив их по воздуху, и еще, и еще бросая в воздух.

-- Писака у нас объявился! Шизофреник ё.....й. Достоевский, бля! -нашел он наконец понравившееся слово и аж зарделся весь от радости.

Заулыбались прапора, а за ними и испуганные зэки. И неожиданно весь барак вслед за Шакаловым залился смехом. И хохотали все, и показывали на меня пальцами. А Шакалов, как огромный расшалившийся ребенок, все бросал и бросал в воздух мои листочки, выдирая их из тетради...

Так я стал по воле тупорылого прапора писателем, Достоевским. Кличка прилипала плохо, но вскоре приладилась, склеилась с моей личностью, и уже потом никто меня иначе и не называл -- офицеры ли иль вновь прибывшие солдатики и прапора. И отрицаловка, склонная к игре, охотно приняла кличку, и мелкая шушера; лишь немногие, образованные и порядочные люди, волею судьбы оказавшиеся здесь, не позволяли себе такую фамильярность и называли меня или по имени, или по старой, нейтральной кличке -- Интеллигент.