Николай Наседкин - Криминал-шоу Страница 15

- Нет-с, Зоя Михайловна, на этом тоже много не огребешь - громоздко, а спрос небольшой. Вот если б импортная музыка была... А вот, я вижу вон там пишмашиночку - "Унис", кажется? Вот это я бы взял.

Зоя автоматически, не раздумывая, сразу и наотрез: нет, ни в коем случае! Этой портативной пишущей машинкой более всего дорожил Игорь. Он даже не раз, в пылу семейной конфронтации, заикался, что-де, если уйдет из дома, то прихватит с собою только "Унис" и 30-томник Достоевского...

- Ну что ж, ну что ж, - медленно обводил жадными очами комнату новоявленный нувориш. Зоя как бы его взглядом тоже окинула свои владения: да-а, не шибко-то роскошно - и своровать особо нечего.

- А знаете, Зоя Михайловна, - решил бывший институтский отличник, - я бы еще ковер взял. Вон тот на стене.

Над диваном висел красный шерстяной ковер-красавец - гордость и отрада Зои. Покупали его еще по спискам, в очереди почти год числились.

- Сколько? - упавшим голосом спросила она.

- Скажу честно: у меня осталось семьдесят "штук" - все отдам.

Зоя поколебалась, но семьдесят тысяч - весомая добавка.

- Снимайте.

Ковалев шустро вспрыгнул на диван-кровать, кряхтя и охая от усердия, снял с гвоздиков тяжелый ковер, свернул-укатал в рулон, расплатился, ушел, согбенный и счастливый, бросив напоследок:

- Ауфвидерзеен, Зоя Михайловна! Если что - обращайтесь, всегда помогу.

Зоя, закрыв за ним дверь, села в любимое кресло, пересчитала капиталы двести восемнадцать тысяч. Меньше половины. Она долго и отрешенно смотрела на непривычно голую стену над супружеским ложем-диваном. Страшная усталость глыбой навалилась на сердце. Зоя решила взбодриться, нарушить режим отправилась на кухню, достала кофемолку.

Пока варился кофе, она еще и еще раз пошарила в воображении, в памяти проверила, есть ли какие-нибудь выходы... Увы, оставалось только одно последнее средство - "Рубин". Господи! А вдруг он тоже в воскресенье не работает?

Зоя, не допив горький кофе, возбудившись и без него от страха, кинулась в комнату, к серванту, выпотрошила свою заветную дамскую шкатулочку. Среди янтаря, финифти, мельхиора, меди, бирюзы и прочей полу- и четвертьдрагоценной ювелирной мелочи, накопляемой годами, в отдельном футлярчике покоилось золото: два обручальных кольца, сережки в виде ромбиков, цепочка и перстенек с изумрудиком. С неделю назад Зоя заглядывала в "Рубин", любовалась на витрины - в ценах примерно разобралась. Хотя в скупке, конечно, безбожно будут занижать - так что надо с запасом рассчитывать.

Итак, обручальные кольца сразу в сторону: очень, говорят, дурная примета потерять или продать свадебное кольцо - семье тогда не сохраниться. Зоя сама себе усмехнулась: да-а-а, их семья, видно, на обручальных кольцах только и держится. Недаром они с Игорем так их берегут, даже вот решили не носить от греха подальше. Серьги... За них можно сто тридцать запросить. За цепочку - сто двадцать... Эх, опять не хватит! Придется и перстенек любимый - подарок матери - отдавать, тысяч за сто. Ого, триста пятьдесят набегает. Это более чем с лихвой, еще и на хлеб-чай останется...

Ну уж если пошли по дороге колдобины да рытвины, то и конца им не видать. По пути Зоя заскочила в Дом торговли, потешила любопытство: такой ковер, какой утартал у нее Ковалев, стоил сто двадцать тысяч. За спасибо, выходит, отдала. А тут еще - ювелирный магазин сам-то работал, а вот скупка отдыхала. И, как тут же пояснили расстроенной Зое всезнающие женщины в деревенских платочках, отдыхает скупка уже несколько дней и закрыта будет неизвестно сколько. Оказывается, это "мафиози", торгующие золотишком, прикрыли государственную скупку. Они все могут, "мафиози"-то! Аллес! Приехали. Полнейший тупик. Зоя стояла на крыльце "Рубина", думала. Ее кто-то потянул за рукав кофты.

- Паслушай, красавица!

Глянула - цыганка, старая, седая, беззубая, с требовательным бесстыдным взглядом.

- Золата куплю, многа денег дам. Не пажалеешь! Многа-многа денег дам. Прадавай золата!

Зоя инстинктивно отпрянула, вырвала рукав. Она старалась не разговаривать с цыганками, обходила их стороной. Однажды, еще на первом курсе института, она поехала на выходные домой. У входа на автовокзал ее перехватили две цыганки, молодые, улыбчивые, напористые, - закружили, обворожили, чего-то наболтали. Когда Зоя-студенточка пришла в себя, у нее исчезло уже колечко с пальца и не осталось в кошельке ни копеечки, даже на билет до родимой Тынковки. Пришлось через весь город возвращаться в общежитие, одалживаться у Арины...

Но на сей раз - делать нечего - Зоя переборола себя, поддалась на диалог.

- Я дешево не отдам.

- Ай, не нада дёшева! Я дорага дам! - оживилась еще более старая карга. - Пашли, пашли, красавица! Я наперед деньги атдам!

Она повлекла Зою под арку, здесь же, рядом, зыркнула по сторонам.

- Чево у тебя, красавица?

- Серьги чистые, цепочка и перстенек с камушком, изумрудом. За все хочу триста пятьдесят тысяч.

Цыганка заглянула ей в глаза, словно плеснула ворожбы, преувеличенно изумилась, заквохтала:

- Ай, ты чево, раскрасавица! Ай, как многа просишь! Триста дам. Всё, чево есть, атдам - триста тысяч!

Зоя торговаться все же не умела. Да и этого тоже с лихвой хватит. С меньшей лихвой, но хватит и даже еще останется.

- Ладно, давайте.

Старуха залезла грязной пятерней в золотых перстнях за пазуху, пошарила в ее необъятных закромах, вытащила на свет газетный сверток.

- Считай, красавица. Здесь ровна триста.

Зоя развернула обрывок "Московских новостей" - тугая пачка хрустящих тысячерублевых купюр. Пересчитала - ровненько триста штук, без обмана. Зоя, как деловая, две-три бумажки на свет просмотрела.

Провернув операцию, толстая цыганка упорхнула как мотылек: раз-и нету. Зоя улыбнулась: вот шустрый народ. На душе ее стало чуть легче. Всё: думать и жалеть уже поздно - дело сделано, деньги добыты. Теперь можно слегка и пообедать - время далеко за полдень. Она резонно подумала, что сразу деньги класть в условленное место не след: в их проходном подъезде шпана часто поджигала газеты в почтовых ящиках, вскрывала их. Нет, надо ближе к шести.

Зоя изобрела ушицу из минтая, настрогала огурчиков и зеленого луку на салатик, заварила свежий чай. Попивала в комнате, угнездившись в кресле. Теперь, когда денежная лихорадка кончилась, вязкие мысли снова заполнили голову, угнетали настроение. Кто же это украл Игоря? Зачем? За что такое свалилось на них? Чем прогневили они Бога?..

Сейчас бы помолиться, но не было умения. Хотя своеобразный иконостас в квартире имелся. На средней полке стеллажей к корешкам зеленых с золотом томов Достоевского - прислонены маленькие штампованные иконки: Казанская Божия Матерь, Господь Вседержитель, святая мученица Зоя. А сбоку, над телевизором, висело еще и большое распятие, очень впечатляющее. Его сделал сам Игорь в университетские годы по гравюре Дюрера, когда ненадолго увлекся резьбой по дереву.

Он вообще в жизни много чего перепробовал: и рисовал, и выпиливал, и выжигал, и лепил, и даже вышивал гладью. Во всем взблескивал подобием таланта, но терпением его Бог обидел, он быстро угасал, бросал начатое, терял интерес. Распятие так и осталось единственным свидетельством способностей Игоря к искусной резьбе по дереву.

Зоя вспомнила, какая история с этим распятием вышла на свадьбе-новоселье. В новой квартире одним только украшением на голых стенах и был деревянный Иисус Христос на кресте. И вот декан факультета Щурьев пригласила его Зоя мимоходом, из вежливости, но он таки приперся, - который за столом все снисходительно жмурился, благосклонно посматривал вокруг, словно это он выбил квартиру аспирантке, вдруг преобразился. Он перестал оглаживать свои усы, бородку и лысину а-ля Владимир Ильич, осовелые глаза его округлились, он икнул и побледнел, уставившись в одну точку. Что случилось: отравился? Подавился? Уж Зоя кинулась было к соседям - звонить в "скорую", но тут товарищ декан оклемался малость, ком в горле сглотнул и приказал Зое: пойдемте на кухню - архиважный разговор.

На кухне Щурьев, побагровев, зашипел:

- Как вам не стыдно! Ведь вы член партбюро факультета! Вы позорите звание коммуниста! Если не снимете это религиозное безобразие со стены, ваше персональное дело будем рассматривать на партсобрании!..

Зоя в очередной раз прокляла тот хмурый день, когда колхозный парторг в родной Тынковке предложил ей вступить в ряды борцов за светлое будущее человечества, и она сдуру, по малолетству и комсомольской восторженности, согласилась. Однако на сей раз она именно как истая коммунистка натиск начальства выдержала стойко: распятие, дескать, повесил муж - он снять не позволит. Щурьев на дыбы: мол, в парторганизацию мужа сообщит и был ужасно фраппирован, узнав, что Игорь Половишин не имеет к ленинской благородной партии ровно никакого отношения. Тогда разгневанный донельзя декан тут же резко распрощался со всеми, удалился и потом долго еще мотал Зое нервы на кулак, что он преталантливо умел делать, вызывая ее через день да каждый день на атеистические беседы...