Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье) Страница 15

— Ну, сережки тебе публика должна поднести: "Артистке Лоранской от восхищенной толпы", или что-нибудь в этом роде на футляре. Ха, ха, ха! — звонко расхохотался Граня и вдруг щелкнул себя пальцем по лбу. — Ба-а, Валентиночка! Я и забыл главное-то! Кого я встретил сегодня?… Как ты думаешь? К себе тащил. Слово взял, что буду. И буду, непременно буду! Интересно взглянуть, как миллионеры живут! На каком рысаке ехал! Кучеру не удержать даже. Узнал меня, велел остановить, сам слез с пролетки, ко мне подошел… Я из гимназии вываливался с нашими в это время как раз… Когда, — говорит, — можно к вам приехать, Валентину Денисовну поблагодарить за ее участие к судьбе отца?" Вакулин! Понимаешь, сам Вакулин! И как просто, точно свой брат-гимназист!

"Я — говорит, — на ваш гимназический благотворительный вечер собираюсь. На вокально-музыкальное отделение приеду! А ваша сестра не выступает разве?" — "Нет!" — говорю. Очень жалел, что ты не выступаешь; говорил, что читка и экспрессия у тебя изумительные… И знаете что? — обратился Граня уже ко всем, — Миша Завьялов с ним родственник дальний. Ужасно его хвалит… Вообще он мне нравится! Сегодня он будет у нас… Взглянуть, говорит, приеду, как вы устроились.

— Ах! — сорвалось в одно и то же время с уст Марьи Дмитриевны и Лелечки. — Что ж ты раньше не сказал? Мы приготовились бы.

— Да что, у вас денег, что ли, нет приготовляться? Пошлите за тортом к чаю, за закуской… фрукты, вино… Его надо вовсю принять: ведь всем ему обязаны.

— Фекла не сумеет выбрать! — заикнулась Лелечка. — Я поеду.

— Нет, уж лучше я сам! Ты мадеру в рубль купишь знаю я тебя, скрягу! А надо хорошую. Я думаю, при его богатстве, он шампанским зубы полощет… И потом, Бога ради, ванильных сухариков не покупайте, — внезапно раздражился Граня, — задушили вы вашими ванильными сухариками. Этакое мещанство, право! И грошовой колбасы с чесноком не ставьте на стол.

— Да ведь ее Павлук любит! — подняла было голос Лелечка.

— Ну, и пусть ест ее на здоровье, запершись где-нибудь в углу… Надо сига купить… икры свежей… хорошо бы устриц…

— Батюшки! Да откуда ты про устрицы знаешь? — воскликнула Марья Дмитриевна, так и впиваясь глазами в лицо сына.

— У Завьялова ел… устрицы… Это… это ужасно вкусно! — скороговоркой произнес Граня, подражая, очевидно, кому-то из старших товарищей богачей.

— Я уши надрал бы твоему Завьялову за его устрицы! — мрачно бросил Павлук, искоса поглядывая на Граню. — Избаловался сам мальчишка и других к баловству приучает.

Но тот даже и внимание не обратил на недовольство брата.

— А не взять ли к вечеру устриц? Лелька, ты сумеешь выбрать устрицы? — обратился Граня, как ни в чем не бывало к сестре.

— Все это вздор!.. — неожиданно и резко произнесла Валентина, хранившая упорное молчание во все время разглагольствований Грани. — Кого ты думаешь удивить нашим достатком и излишеством? Человека, который знает лучше всех источник этого достатка и даже является как бы косвенно участником благодеяния, оказанного нам… Крайне безрассудно и глупо! — и она, резко оттолкнув свой стул, вышла из-за стола.

Все как-то разом притихли. Это выходило далеко не обыденное явление со стороны Валентины: она никогда не сердилась и не теряла самообладания. И при виде ее резкой выходки Марья Дмитриевна проводила тревожным взглядом свою всегда спокойную, уравновешенную дочь и впервые неприятное чувство к полученному "наследству" шевельнулось в ее сердце.

"Уж лучше не было бы его… А то, как явились деньги, детей не узнать… и споры, и недоразумение. Один покупает зря, другая обычное спокойствие потеряла. Уж Господь с ними, с деньгами, без них как-то лучше и настроение было, да и забот меньше к тому же. Вот разве только долги заплачены, да и Павлуша отдохнуть может, не так уроками надсаживается пока…"

Два последние веские обстоятельства отчасти примиряли старушку с "наследством", взбаламутившим весь строй жизни маленькой семьи.

Два последние обстоятельства примиряли, а Граня тревожил. Зоркий глаз матери не мог проглядеть, как изменился к худшему ее любимец, как плохо учится он за последнее время, как бредит балами и театрами и на каждом слове прибавляет: мы с графом Стоютиным, мы с Берлингом, мы с Мишей Завьяловым, то есть с самыми богатыми и ведущими рассеянный образ жизни юношами их старшего класса.

"Граня портится, в этом нет никакого сомнения, — тревожно выстукивало сердце Лоранской, и она холодела при одной этой мысли, о своем любимчике. — Надо Пашу на него напустить, пусть потолкует с ним… Может быть, он и повлияет на него, как старший брат!"

Остановившись на этой мысли, Лоранская отозвала после обеда Павлука в кухню, где у них обыкновенно происходили все важные семейные совещания, и шепотом попросила его отысповедовать Граню.

Павлук охотно согласился и тут же отправился к младшему брату, который, дав Лелечке ряд всевозможных инструкций для покупок, отдыхал теперь на широкой постели в спальне матери с учебником кверх ногами в руках.

Учебник ни мало не занимал Грани, и Павлук бесцеремонно вытащил его из рук брата, а сам примостился на краю кровати у него в ногах.

— Слушай, Граня, — сказал он, — мать беспокоится, что ты слишком много развлекаешься удовольствиями и забросил ученье, и просила меня переговорить с тобою по этому поводу.

— Гм? — неопределенно-вопросительно проронил Граня и живописным жестом отбросил кудри со лба.

И это "гм", и этот жест были не Гранины. Он заимствовал и то, и другое от Жоржа Берлинга, которому рабски подражал и манеры которого превозносил до небес, считая их последним словом шика.

— Не ломайся! — резко остановил его Павел, — а то говорить противно.

— Так и не говори, тем лучше: я спать хочу.

— Но пойми, мать же беспокоится, тебе говорят…

— Да что ей беспокоиться? Скажи ей, что если я побываю раз-другой в гостях у наших богачей или у них в ложе в театре, от этого я не стану глупее и хуже. — И новый жест пальцами в воздухе, тоже не Гранин, а благоприобретенный им у кого-то, закончил его коротенькую тираду.

— Мать беспокоится за твое ученье, — не унимался старший Лоранский. — Это времяпрепровождение совсем выбивает тебя из колеи. Уж не говоря о том, что это расшатывает здоровье, силы, энергию, тебя, наконец, могут выключить из гимназии, потому, что учиться ты стал премерзко!

— Мой милый, об этом не беспокойся, — произнес Граня, разом меняя тон и усаживаясь на постели. — Что касается развлечений, то ты можешь меня не предостерегать, я не маленький и отлично понимаю, что если меня и выгонят за нерадение — с деньгами я не пропаду, на место поступлю.

— Что такое? что такое? — даже испугался Павел. — Что ты говоришь? Подумай только! Ведь ты юнец! Кому ты нужен, на какое место в шестнадцать лет! И при чем тут деньги?

— Как причем? Богатому скорее, чем бедному поверят! — безапелляционно решил Граня.

— Но где же богатство, Граня, где? Ведь не настолько уж ты ребенок, чтобы не сообразить, что тысяча рублей — грош.

— Из тысячи — можно десятки тысяч сделать, — снова прозвучал уверенно голос юноши.

— Это еще как?

— А в кредит? Мне стоит только графу или Мише…

— Граня! Граня! Но ты же несовершеннолетний! Кто же даст ребенку! — ужаснулся Павлук.

— Граф и Миша тоже!

— Но ведь отдавать надо? Из каких сумм ты будешь отдавать?

— Ах, стоит ли думать об этом! Вон Миша Завьялов в один вечер четыреста рублей выиграл в карты. А он годом только старше меня.

— Граня! опомнись, что ты говоришь? — произнес Павлук с ужасом.

— Что ж тут такого! Самое обыкновенное дело. Здесь нет ничего предосудительного, все играют: и граф Стоютин, и Миша, и Берлинг.

— Твои графы, Берлинги и Миши — отъявленные бездельники! — вдруг неожиданно на весь дом заорал Павел Лоранский, — они портят тебя, сбивают с прямого пути, и если ты не одумаешься и не прекратишь дружбу с ними, я завтра же иду к директору гимназии и заявлю ему о том, что вы, мальчишки, вместо того, чтобы учить уроки, играете в карты и каждый день ездите по театрам, так ты и знай!

— Удивительно честный поступок! — процедил сквозь зубы Граня. — Выпытал, а потом доносить! Подло это!

— Что? — не своим голосом заревел Павлук. — И ты смеешь это говорить старшему брату. Ах ты молокосос!

Павлук был бледен, как мертвец. Глаза его сверкали бешенством, и, схватив за плечи брата, он легко поднял его с кровати и поставил перед собой.

— Если ты не изменишь твоего поведения, мальчишка, я сумею исправить его сам! Понял меня? — произнес он с угрозой, — и слегка оттолкнув опешившего Граню, тяжело дыша, поднялся со своего места и поспешил навстречу матери, прибежавшей на шум.

— Вы, мамочка, не беспокойтесь за Граню. Я с ним поговорил и ему не грозит никакая опасность, — произнес он уже спокойно и, обняв встревоженную старушку, прошел с нею в столовую.