Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев Страница 15

О полях пришлось забыть, и уйти в город, где вид его избитый и униженный вызывал у прохожих жалость, и они стали вдруг щедры до поры до времени, пока раны на лице не зажили, но душевные раны так ещё и не затянулись – они заживали долго-долго…

Так, в город пришла зима, застав впервые мальчика на улице, но не в последний раз.

Глава 15.

Собравшиеся у костра замолчали. То было немое молчание. Никто не решался его нарушить, в нем было что-то сильное, что-то из воспоминаний, из далекого прошлого.

Молчание длилось долго, и мальчику стало не по себе от этого, словно он сболтнул что-то лишнее, стеснительное и глупое, но присмотревшись к задумчивым лицам, ели заметным при тусклом свете углей, он понял, что было причиной тишины.

–Человек хуже животного, – произнес старик, – выходит, что звери не мучают друг друга, а человек человека мучает. Получается, даже ниже самого гнусного животного стоит. Был у нас барин, в мою молодость, любил на коне мелочь гонять, одним страхом гонял, барин как-никак! Иной раз гнутом по воздуху, как щелкнет, по ушам, как вдарит, страху то бывало! А я мал был, да в слезы! А он смеяться, смешно ему мол, было! Потом, конечно, он свои шутки бросил, а в семнадцатом году, да помер! И чего он добился своими шутками? А тут случай особый, человек сейчас ожесточился, офанател сдуру! Мол, идеология у него появилась, хотя вши те же остались, без идеологии!

–Вши – они никакой идеологии не признают, всех подряд грызут! – согласились с ним присутствующие, – а люди, кто слабее – того и грызут, не то, что вши! Хуже вшей выходит – только человек! – слова встретили одобряющим смехом, мальчик повеселел.

–Могу ещё историю рассказать, раз забавно слушать! – улыбнулся он, довольной улыбкой, – про один случай с бабаней!

–Валяй! А пацан какой прыткий! Сколько у тебя ещё историй в кармане?

–Пусть болтает! Оно от того хоть легче, иной раз задумаешься, и жизнь свою забываешь!

–Слушайте! – воскликнул мальчик, и придвинулся ближе к костру.

Глава 16.

-Пшли! Пшли! – огромная рука ударила собаку вилами в бок, от чего та с визгом отскочила, – пошли отсюда черти! Ах, вы псы! – кричал угрожающий громкий голос бородатого и здоровенного мужика.

Псы, испугавшись, бросились в рассыпную, скуля, рыча и гавкая, обратно в лес! – им не удалось полакомиться мясом, но непременно, они собирались вернуться, и ещё долго потом ходили кругами вокруг хаты, зализывая раны и поджидая легкую добычу – мальчика.

–Мать! Мать! – кричал мужик, – сука вернулась! Ты глянь, псов с собой притащила! Скот грызть! – он склонился над ямой и присмотрелся.

–А что тут у нас? Мать! Иди сюда! – на пороге показалась старуха, наспех одетая.

–Аль загрызли кого? Как они то в катух то пробрались черти? Вроде все закрыто! – одев галоши, она подоспела на помощь сыну.

Мужик схватил сиротку за лохмотья и вытащил из ямы.

–Ах ты боже мой! – воскликнул он, – да это же мальчик! Давай в дом его! Неужели насмерть загрызли? Готовь воду! Грей иди! Тряпки! Быстрей давай, – крестьянин одним движением подхватил мелкого мальчика на руки, – а худой то какой! Мослы одни!

–Господи помоги! – закричала старуха, бросилась по грязи в дом, не снимая обуви. Побежала с ведрами к колодцу за водой, закинула в печь дрова с хворостом, для большего жару.

На печь постелили старый тюфяк, мальчика уложили на него и раздели догола.

–Как разодрали то! Все прокусано! Живого места нет!, а тут шмоток вырвали! Мать! Мочи тряпки, давай мыть, а то грязь в раны попадет, вроде живой, врача бы позвать! Но до города к утру не доберешься! Придется самим, надо к ранам настойки приложить, или самогонку! Тащи самогонку!

Мать его полезла в погреб, пока сильные руки оттирали с мальчика пристывшую кровь и грязь.

–Маленький какой! На вид лет десять, крови много вышло, тут вену задели клыком, кровь все идет, надо перевязывать! – он принялся затягивать раны тряпками, не слишком туго, и вскоре кровь остановилась, через белую ткань показались черные пятна, света в избе не хватало, зажгли ещё одну свечу.

–Под голову подложить что? Иль примочку приложить ко лбу? Лоб то огненный! А сам то какой холодный! – заплакала старуха, – помрет? Скажи помрет или нет?

–Нет, не помрет! А про то, да! Так и сделаем, ко лбу примочку, под голову солому! Сам схожу! – хозяин вышел, вытерев мокрый лоб руковом.

Мальчик пролежал в бреду всю ночь, до самого вечера с него шел пот. К ночи полегчало, он открыл глаза.

–Проснулся, – прошептала старуха дремлющему сыну, тот приподнялся,– ты спи бедненький, спи, закрывай глаза и спи, – она погладила сиротку по взмокшему лбу, и тот вновь закрыл глаза.

–Надо бы гасить свет, и ложиться, завтра весь день придется быть у него, не приведи господь какую заразу занесли.

–Собаки тощие, голодные, навряд ли, только погрызли, – пробурчал хозяин, ложись и ты мать.

Старуха затушила свет, и молясь улеглась.

Наступило морозное утро. Деревья покрылись инеем, холодный ветер поднимал ввысь горячий дым, валящий из труб бедной деревни, и каждый в ней просыпался от спасительного, освободительного сна. На грязные полы опускались грязные ноги, шли в сени за прохладной водой, чтобы взбодрить своих хозяев, привести их сонные мысли в действительность. Без завтрака, шли на работу, иные за несколько верст от дома, прихватив с собой небольшую черствую краюху хлеба, укутавшись в крестьянское тряпье, залатанное и рваное.

Кормили скот, поили скот. Пили вчерашнее скиснувшее молоко, вновь ложились на белье с клопами, чтобы дождаться обеда и вновь принимались за работу, кормили скот, поили скот, а вечером ужинали, если было чем, скудной пищей, с трудом выращенной или дорого купленной летом. Встречали своих с работы, с полей, колхозов. Чистили катухи, закрывали их, закрывали сараи, выносили помои. Разговаривали скудно, уставшие мужики ложились спать. И так вновь и вновь, но по великим праздникам мед с блинами. Наравне с мужчинами работали и женщины. Иные старухи и старики работали, в которых были ещё силы, те великие силы, оставшиеся от их далекой когда-то случившейся с ними молодости.

День за днем, жизнь превращала молодых в стариков, а стариков в прах. А тех и других со временем, в течение столетий – в ничто – беспамятность. Умер бы мальчик,