Пути сообщения - Ксения Буржская Страница 15

– И еще, – добавил Генрих. – Это все ерунда. Его обвиняют в том, что он будто бы шпионил в пользу Японии. Передавал тетради и материалы гражданину Ширину, а тот, дескать, известный японский шпион. И вычислил его – кто бы ты думала, Ниночка, – ближайший друг – Сережа Будко, он внес его в нужный список вредителей.

– Но это же неправда, – сказала Нина с искренним удивлением, а Ганя заплакала. – Это же полная чушь.

Генрих развел руками.

Мог ли Андрюша украсть? Мог ли Сережа оклеветать его – без особой причины, из злости и зависти? Ганя спрашивала и спрашивала себя об этом и спустя неделю изматывающих бесед со своим внутренним голосом пришла к выводу, что все могут все, потому что она бы тоже украла, будь на то достаточно оснований, а в то, что Андрей всегда поступал взвешенно и разумно, она верила безусловно, как в то, что Волга впадает в Каспийское море. Однако, что бы ни сделал Андрюша, ее любовь и доверие к нему бесконечны, и она будет ждать его всегда.

Ганя поделилась своими мыслями с Ниной, которая пришла сменить ее в очереди, и Нина шепотом сказала, изумившись:

– Ты сошла с ума.

– Почему? – спросила Ганя, и Нина на мгновение решила, что у подруги и правда помутнение рассудка, так искренне и по-детски она удивилась вопросу.

– Андрей не виноват. Неужели ты думаешь, что все эти люди, – и Нина обрисовала рукой стоящую на морозе очередь, – родственники преступников?

– Я не знаю, – честно сказала Ганя.

– Думать забудь, – отрезала Нина. – Тебе нужно поспать. Иди. Я постою.

Для Нины все происходящее было дурным сном, чем-то, в чем она никак не могла отыскать логики, как ни старалась, но не все эти люди виноваты в том, что им предъявляли, – это она знала наверняка.

Пробиться к справочному окошку Гане удалось неделю спустя. Улыбаясь, будто выиграла в лотерею, она начала толкать в окошко мешок – с вареньем, деньгами и свитером, но круглый чиновник с лоснящимся лицом ее порывы остановил.

– Фамилия, – плюнул он одними губами, и гладкое лицо его почти не шевельнулось.

– Визель, – сказала Ганя и снова начала подталкивать мешок. Внезапно он показался ей жалким – нелепый, сшитый из наволочки, круглый, мягкий, с запахом дома.

– Не могу принять, – отрезал круглый и оттолкнул мешок. – Выбыл.

– Как выбыл? Куда! – в отчаянии вскричала Ганя. – Какой приговор?

– Десять лет дальних лагерей без права переписки, – бросил ей круглый, как кость собаке. И тут же заорал: – Следующий!

– Не может быть, – шептала Ганя, обнимая и тиская мешок. – Этого не может быть.

– Отойдите, – раздраженно попросила ее какая-то женщина в шапке, но потом присмотрелась и смягчилась: – Вы извините, конечно. Я все понимаю. Но нам же тоже нужно узнать. Отойдите, прошу.

Ганя отшатнулась от окошка, но дальше идти не могла.

Под руку к метро ее отвела женщина из очереди, та самая, в шапке.

– Будем как-то жить, – сказала она Гане у входа в метро, как будто себя уговаривала. – Будем как-то жить, а что остается?

Домой Ганя пришла не собой, а прозрачной тенью – легла на кровать и сутки не вставала. Нина привела и увела Владика, принесла ей воды, но Ганя даже не пошевелилась.

На вторые сутки вышла на общую кухню попить воды – соседи разбежались по комнатам, как тараканы от внезапно зажженного света. Из каждой двери, она знала, на нее сейчас смотрели или прижимались ухом к стакану, стакан – к двери, за каждой дверью шептали: вот она, вот она, ишь какая. Бросилась к соседке Анне Сергеевне, доброй женщине – она так плясала на их с Андрюшей свадьбе, так радовалась – они вместе переехали в эту квартиру из барака, Ганя ей помогала всегда: ходила в магазин, приносила «сердечное», иногда просила посидеть с Владиком, тот ее даже бабулей звал. Неужели и она? Ганя стучалась в дверь, билась, как ночная бабочка в зажженную лампу, но Анна Сергеевна сидела тихо, будто вымерла, и, когда Ганя ее в коридоре подкараулила, отшатнулась со словами:

– Ты не подходи ко мне лучше, а не то я на тебя донесу, что ты жизни простым людям не даешь в собственном доме.

– Да что вы, Анна Сергеевна, – заплакала Ганя. – Это же я, Ханна!

На плач выскочил из комнаты Владик, увидел, что мама плачет, не понял и тоже кинулся в юбки:

– Бабаня, бабаня, что мама плачет?

– А мамка твоя плачет, потому что папка твой – вор. Вор и преступник.

– Зачем вы так! Зачем! – закричала Ганя. – Вы же знаете, что он бы не взял!

– Здесь, может, и не брал, а там взял, им виднее, – и Анна Сергеевна хлопнула дверью в свою комнату, не давая Гане возможности ни защитить, ни оправдаться.

Больше Ганя в квартире ни с кем не здоровалась. Ходила, опустив голову, изредка на кухню и в уборную, понимая, что жизни ей тут не дадут. В этом доме, который она так любила, который ждала – они с Андрюшей так хотели жить именно здесь, вступили в кооператив и верили, что новая жизнь будет счастливой.

Все теперь было ей чуждо и тошно: и потолки, и стены, и окна, за которыми просыпается солнце, и вид на широко раскинувшуюся во все стороны Москву, и перестук колес товарных вагонов, и садом разросшиеся комнатные цветы, и большое зеркало, наполнявшее комнату воздухом и светом.

В один из дней она вышла на кухню, и дорогу ей перегородила соседка Лида, молодая и дерзкая девица – вот уж от кого Ганя поддержки не ждала. Сказала шепотом: «Я в эти слухи не верю, знайте. Если хотите поговорить – заходите. Но эти вам жизни не дадут». Ганя кивнула и разрыдалась, Лида отвела ее в комнату. А потом – по просьбе Гани – в квартиру к Нине.

Генрих выслушал Ганин сбивчивый рассказ о соседях и покачал головой:

– Уехать вам, Ханна, нужно.

– Но как я могу уехать? – плакала Ганя у Нины на плече. – Вдруг он вернется? Они же должны разобраться!

– Суд был, – хмуро сказал Генрих, подводя черту. – Уже не разобрались.

– Все равно, – уперлась Ганя. – Он вернется и будет меня искать.

– Поймите, Ханна! – закричал Генрих. – Ваш муж – враг народа. Вы – жена врага народа. Уезжайте!

– Нет, – сказала Ганя, опешив. – Какой же Андрюша враг?

– Вам придется привыкнуть к этой характеристике, – сказал Генрих.

– Гена, ты слишком жесток! – Нина выставила перед собой руку, требуя, чтобы муж замолчал.

– В общем,